Пляска смерти. - Эрих Керн

Несколько дней спустя мы возобновили наступление на Малгобек и в конце концов захватили город. Он играл ключевую роль в нашем дальнейшем продвижении вперед. Не овладев им, нечего было и думать об успехе операции. (Овладев Малгобеком, немцы продвинуться дальше в направлении Грозного не смогли. На южном направлении немцы до 29 сентября усилиями моторизованной дивизии «Викинг» продвинулись от Нижнего Курпа на 25 километров на юг до Эльхотова и Илларионовки, но выйти к Орджоникидзе (Владикавказу), второй цели наступления, также не смогли. Позже, 25 октября — 5 ноября, немцы пытались прорваться к Орджоникидзе и Грозному, наступая западнее с последующим маневром на юго-восток. Заняв Нальчик и Алагир и выйдя на подступы к Орджоникидзе, немцы (в том числе дивизия «Викинг») были 12 ноября здесь разбиты, после чего фронт до отхода немцев с Кавказа стабилизировался. — Ред.)

И мне все-таки было трудно понять, почему русские, тогда прочно окружившие долину с трех сторон, не перекрыли и четвертую сторону. Для этого потребовалось бы не более дюжины танков и немного пехоты, но тогда бы не спасся ни один из нас.

Через некоторое время неотложные служебные дела привели меня в Кисловодск — еще один своеобразный уголок России. В этом районе находятся небольшие уютные и ухоженные города, основанные в царские времена, с неизбежными добавлениями монументальных особняков советской бюрократии. Это Ессентуки, Пятигорск и конечно же Кисловодск.

В Пятигорске, где был в 1820 г. Пушкин (после чего сочинил поэму"«Кавказский пленник»), а Лермонтов в первый раз был в 1837 г., именно в Пятигорске родился замысел написанного позже романа «Герой нашего времени», и там же Лермонтов был убит на дуэли в 1841 г. — там я встретил друзей из родного города. Мы выпивали и беседовали всю ночь напролет, до самого рассвета. Из Пятигорска я переехал в Кисловодск, где у меня сложились нормальные дружественные отношения с местным гражданским населением, особенно с представителями мусульманской общины и сплошь антикоммунистами, настроенными откровенно прогермански. Когда я въезжал в город, навстречу мне попался карачаевский эскадрон, направлявшийся в горы, — все, как на подбор, великолепные всадники, сидевшие как влитые в седлах.

В Кисловодске я случайно познакомился с рядом профессоров Ленинградского университета, главным образом медицинского факультета. Их эвакуировали ранее из Ленинграда на Кавказ, вероятно желая не допустить, чтобы эти представители российской интеллигенции оказались в наших руках. Однако, по иронии судьбы, все они теперь усердно трудились в немецких военных госпиталях. Все эти люди, уже в годах, были серьезными учеными; многие из них в свое время учились в Германии или Австрии. Истории, которые они рассказывали о ситуации в Ленинграде, напоминали самые мрачные страницы Достоевского.

Город был плохо обеспечен продовольствием, и голод наступил уже через несколько недель после начала германской осады. Ели все: собак, кошек, мышей. Были отмечены случаи каннибализма, как в Поволжье во время страшного голода 1921 г. Смерть близких долго и тщательно скрывалась, чтобы получать за умершего лишний паек; на ослабевших или больных, отважившихся выйти на улицу, могли напасть стаи изголодавшихся детей или подростков. С упавших на улице снимали одежду и обувь. Хоронить их, согласно строгому приказу, обязаны были управляющие тех домов, рядом с которыми находили умерших.

А вот склады НКВД всегда располагали достаточным количеством продуктов питания; хорошо отоваривались также партийные чиновники, ответственные за поддержание в городе порядка.

Когда наконец первые поезда с эвакуированными ленинградцами стали покидать умиравший город (сначала людей перевозили через Ладожское о, зеро по Дороге жизни. Поезда в осажденный Ленинград стали ходить только в феврале 1943 г., после того как наши войска в январе 1943 г. пробили узкий, 8—11 километров, коридор. — Ред.), на всем пути их движения вдоль железнодорожного полотна лежали голые трупы. Умиравших в дороге просто выбрасывали из вагонов, избавляясь таким путем от неприятных попутчиков, коими были мертвецы, и освобождая места для живых.

— Это был чистый ад, — рассказывал пожилой профессор, прикрывая трясущимися ладонями лицо. — Не знаю, откуда у нас взялись силы все это вынести и выжить. А ведь в действительности было совсем не трудно обеспечить город всем необходимым. (После того как блокада города замкнулась, а основные железные дороги, ведущие к Ленинграду, перерезаны немцами, то, что было сделано для обеспечения города, выходит за рамки как человеческих возможностей, так и беспристрастного описания совершенного нашими людьми подвига. Профессор лжет. — Ред.) Но проще было уморить нас голодом. Только привилегированные и армия имели всего в достатке, а нас приговорили к смерти… ужасной смерти.

Большинство профессоров оставили своих родственников на кладбищах Ленинграда. Расстался я с учеными под впечатлением от их рассказов. В сравнении с подобными переживаниями самая яростная схватка на поле боя уже не казалась такой страшной.

Я бродил по городу без всякой определенной цели. На каждой улице из разместившихся в полуподвальных помещениях кафе и баров доносилось мелодичное треньканье балалаек. Раненые немецкие солдаты прогуливались по главной улице под ручку с кавказскими девицами или медсестрами, норвежками и фламандками. В вечерних сумерках я увидел сквозь широко распахнутую дверь русской православной церкви мирно мерцавшие внутри свечи. Помедлив секунду, я вошел в храм. Несколько верующих, пожилых мужчин и женщин, стоя на коленях на каменном полу, тихо молились.

Бог возложил на нас, немцев, великую миссию — в это я глубоко верил — трудную, но благородную. Лишь бы только мы это осознали и были ее достойны. Лишь бы великодушной германской нации хватило сил справиться с этой задачей. Лишь бы кровь, пролитая миллионами немцев, способствовала скреплению вечной дружбы с освобожденными нами народами степей и гор на благо всего человечества. (Комментировать подобные высказывания трудно. Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. В данном же случае благие намерения, согласно планам Гитлера и Розенберга, касались лишь германского народа, остальные (кто меньше, кто больше) должны были стать расходным материалом (или просто удобрением, если не попадали в категорию людей, как евреи) для строительства очередного «рая на земле» — тысячелетнего рейха — для людей арийской расы: германцев и онемеченных, «очищенных от примесей» других народов. Характерна схожесть в лексике (и практике) с агитпропом строителей другого «рая на земле» — «соединившихся пролетариев всех стран». — Ред.)