Звезды не гаснут - Нариман Джумаев

всего и раненых оттуда приносят чаще. Тахиров вел записи: каждые три дня или убивали кого, или уносили в тыл с тяжелым ранением.

Почему не награждать медалью каждого, кто был здесь ранен?

Зазвонил телефон. Тахиров взял трубку, выслушал внимательно.

— Товарищи бойцы. Одному из нашего подразделения будет вручена медаль «За отвагу». Я хочу, чтобы вы сами решили, кого следует представить к этой награде.

Первым взял слово Чакан-ага, самый старший по возрасту. Старший — это значит лет сорок, но выглядел Чакан-ага совсем старым. Весь седой, и усы, и борода, и ежик на голове, словно из серебра. Из Кушки, самой южной точки страны был родом Чакан-ага, но холод любой переносил лучше всех, словно и не замечал его. «Это потому, что в детстве не знал я, что такое обувь, — объяснил он. — Чуть не до свадьбы ходил босым и снегом каждый день умывался».

Теперь он сказал:

— Думаю так. Пока из мужчин никто особо не отличился. Воевали, как и положено воевать. Но среди нас есть девушка. Она воюет наравне с нами. Она заслуживает медали.

Тахиров заметил, как вспыхнули щеки санитарки Соны. Молодец, Чакан-ага. Но Сона, хоть и обрадовалась похвале, да еще от такого уважаемого человека, как Чакан-ага, в поблажках не нуждается. Поэтому она говорит:

— За то, что сражаются наравне, медалей давать не надо. Каждый из нас мечтает о подвиге. И если бы спросили меня, то я бы назвала Рахима. Сама видела, как вчера во время атаки возле самого пулемета упала граната, а Рахим схватил ее и бросил обратно.

Тут уже покраснел Рахим. Кому не приятно, если похвалят. А если это делает такая девушка, как Сона… Строго держит себя Сона, никому не отдает предпочтения, не смотрит даже ни на кого. И на Рахима не смотрит, хотя он парень хоть куда — и красив, и смел. Могла бы и обратить внимание. А может быть, она скрывает свой интерес, подумал Тахиров. Может быть, суждено этим двоим именно здесь, среди огня и смерти найти свое счастье.

— Можно сказать?

Рахим встает — рот до ушей. Он уже получил свою награду — ласковый взгляд Соны. Он сейчас готов обнять весь свет, готов сразиться с целой немецкой ротой.

— Разве трудно бросить гранату, если она валяется рядом, — говорит он. — Это каждый бы сделал. А вот Чакан-ага выполз из траншеи и забросал гранатами немецкий пулемет.

— Похоже, придется поставить вопрос на голосование, — и мудрый Чакан-ага посмотрел на командира. — Есть среди нас один человек, который все о других хлопочет, а о себе никогда не вспомнит.

Не умеешь ты хитрить, Чакан-ага.

— Не будем, я думаю, голосовать, — сказал Тахиров. — Я думаю, все согласятся, что погибший вчера наш товарищ Мурад Аманов заслужил эту награду…

Переведенный из бригадной газеты на передовую Гарахан Мурзебаев не принимал участия в этом разговоре. Более того, всем своим видом он показывал, насколько равнодушно относится он ко всем медалям на свете. Он до сих пор не мог примириться с тем, что редакция направила его сюда, ведь, по его мнению, те, кто остались, не были ни на что пригодны. С другой стороны, он надеялся, что пребывание на передовой, особенно в боевом охранении, даст ему возможность свысока поглядывать на остальных сотрудников, как только он отсюда вернется. «Стихи, сложенные на передовой, стоят в десять раз больше безграмотных виршей, которые вы тут выдумываете» — так он сможет говорить отныне. Самым неприятным было для него то, что он попал под командование Тахирова. «Вот уж поистине судьба, и за тысячу километров от дома не могу оторваться от него».

И все-таки он не мог не высказать своего мнения.

— Аманов погиб, — сказал он. — А мертвому зачем награды. Надо живых награждать, чтобы воодушевлялись еще больше.

— У него есть сын. И у него есть жена. И они ждут вестей о нем. Пусть знают, как воевал их отец и муж.

— А я считаю, что награждать надо только живых, — упрямо сказал Гарахан. — У всех есть жены и дети тоже. А мертвому все равно.

— Но живым не все равно, — ответил хмуро Тахиров и подбросил дрова в печь. — И тем, кто остался, тоже не все равно. Подумай, и ты поймешь это, Гарахан.

* * *

Майор Хильгрубер достал из портфеля бутылку и поставил на стол.

— Вы, кажется, тоже воевали во Франции, гауптштурмфюрер? Надеюсь, эта бутылка «Наполеона» поможет нам вспомнить те прекрасные дни.

Командир батальона СС гауптштурмфюрер Шустер был не из тех, кого надо приглашать к коньяку дважды. Уже давно забыл он даже вкус настоящего коньяка.

— Благодарю за подарок, господин майор. — Рукой, чуть подрагивающей от нетерпения, он стал разливать вязкую темно-коричневую жидкость. — Франция… Разве такое можно забыть. Какие женщины, господин майор, не правда ли? Золотое время. Не посетуйте, что наливаю в стаканы, рюмок здесь не найти. Про́зит!

Стакан с коньяком почти утонул в его огромной ладони. Майор посмотрел на покрытые рыжеватыми волосками руки гауптштурмфюрера и вздрогнул: настоящие руки мясника.

— Прозит, гауптштурмфюрер.

Шустер не пил, а впитывал в себя содержимое стакана. С каждым глотком давно забытое ощущение огнем разливалось по телу.

Майор сделал небольшой глоток.

— Прекрасный напиток, не так ли?

Шустер кончиком языка облизал край стакана.

— Если бы вы знали, что нам тут приходится пить. Разрешите…

И он, не церемонясь, налил себе еще.

— Конечно, конечно.

Шустер вызывал в майоре Хильгрубере отвращение, которое надо было скрыть во что бы то ни стало.

Он бросил на гауптштурмфюрера изучающий взгляд. Могучие плечи, мощная шея, светлый бобрик прически. Настоящий ариец, ничего не скажешь. Он знал уже, что Шустер отличился в Белоруссии при проведении карательных операций по «умиротворению» края, именно там получил он железный крест первой степени.

А впрочем, майора Хильгрубера эти дела не касаются. Он не желает даже слышать об этом. Война в конце концов не обходится без жестокостей, и если кому-то положено выполнять грязную работу, то, конечно, разумней всего, чтобы этим занимались такие, как гауптштурмфюрер Шустер, способный выполнить любой приказ.

А он, майор Хильгрубер, интеллигент в четвертом поколении, полиглот и ценитель прекрасного?

Он тоже готов выполнить любой приказ. Но это будет другой приказ. Что ж, люди СС выполняют свой долг перед фюрером, а если у них еще не выработались изящные манеры, пусть об этом печется их шеф рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Лицо Шустера постепенно наливалось кровью.

— Я так и не понял, г-господин майор, кой черт занес вас из Берлина в эту вонючую дыру?

— Мне нужна ваша помощь,