Божий Дом - Сэмуэль Шэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И твой отец заставил меня выехать. Поговори с ним, у меня еще есть время выехать из этого дома! Это тебе, мой первый взнос в твою будущую практику.
Я взял протянутые десять долларов и остался сидеть, когда он поднялся. Я знал, как это было ужасно. Мой отец, поставленный перед проблемой заботы об одиноком престарелом родителе, нашел решение стандартное для этики среднего класса: «Отправь их в дом для гомеров». Как скот в вагонах. Я был взбешен. Когда это произошло, я спросил отца, почему, и все, что он ответил: «Так будет лучше для него. Он не может жить там один. Это хороший дом престарелых. Мы его осмотрели. Там есть чем заняться и о них хорошо заботятся». После всего, через что дед прошел в жизни, как мало у него осталось. Он превратится в гомера. Я знал даже лучше его самого, как закончится его путь. Жуткая мысль пришла мне в голову: «Когда он начнет становиться слабоумным, я навещу его в богадельне, со шприцем цианида, вместо гостинца. Нет, он не должен стать гомером».
Мы вернулись к остальным. Все было прекрасно и весело. Матушка, чувствуя мое двойственное отношение к медицине, углубилась в дебри семейной истории: «Ты всем недоволен, Рой. Ты напоминаешь мне моего двоюродного деда Талера, брата отца моего отца. Вся их семья занималась торговлей в России. Постоянная работа, продавали одежду, продукты, кажется, у них даже было разрешение на продажу алкоголя в деревне. Но мой двоюродный дед, видишь ли, хотел быть скульптором. Скульптором?! Неслыханно! Над ним смеялись. Ему говорили стать, как все. И однажды, безлунной ночью, он пробрался в конюшню, украл лучшую лошадь и исчез. Больше его никогда не видели».
Всего несколько часов спустя Бэрри высадила меня у входа в приемник Дома. Я прошел через предбанник, поздоровался с Эйбом, благодарный, что за время Дня Благодарения с родителями, смог поспать.[139]
Полицейские сидел на центральном посту, будто бы ожидая моего прихода, и Гилхейни прокричал свое приветствие: «Счастливого тебе праздника, доктор Рой, и я надеюсь, что в объятиях семьи и этой красотки в красном Вольво, ты чудесно провел время».
Я понял, что испытываю облегчение, увидев их здесь. Я спросил, как они провели День Благодарения.
— Красный — хороший цвет, — сказал рыжий. — Существует продолжение процесса бессознательного, в работе, дома, в развлечениях, если верить Фрейду и резиденту Коэну, и продолжение красного в клюквенном соусе Дня Благодарения[140] и в пролитой на наших дежурствах еженощно крови ублажает наши органы чувств.[141]
— Коэн общается с вами на тему бессознательного? — удивился я.
— Как обнаружил Фрейд и объяснил Коэн, — ответил Квик, — процесс свободного асcоциирования освобождает, раскрывая темную сторону ребенка и помогая в понимании взрослого. Ты видишь эту дубинку со свинцовым наконечником?
Я видел.
— Удар ею по локтю — наиболее надежный и защищенный от провала удар, к сведению тех, кто пишет телевизионные триллеры, — сказал Квик. — Удар по локтю при понимании детского бессознательного практически не отягощен чувством вины.
— Он должен благодарить Коэна, — продолжал Гилхэйни, — за обучение технике свободных ассоциаций.
— Коэн и этот гений еврейской расы — Фрейд. И мы надеемся на тебя, Рой, так как, подобно прекрасному скакуну, ты пока идешь безупречно.
— Человек, который выглядит прекрасно на бумаге, — продолжал Гилхейни, — гуманист и атлет. Завещание Родса в 1903, насколько я помню, гласило: «Выбирать лучшего для улучшения мира».[142]
Нас перебил вопль из Взрывоопасной Комнаты:
— УХАДИ УХАДИ УХАДИ
Мое хорошее настроение пропало. Комната 116 с гомерессой. Даже заниматься минимальным ЛАТАНИЕМ перед СПИХОМ наверх, в отделение, казалось пыткой.
— Не предполагай, — сказал Гилхейни, — один вор был убит; не отчаивайся, один вор был спасен.
— Августин, конечно же, — добавил Квик.
— Где вы всему этому научились, — выпалил я, не задумавшись, а потом покраснел, при мысли, что намекнул, что они были просто тупыми копами-ирландцами.
— Нашим источником был потрясающий миниатюрный еврей-революционер. Гениальный, как Герцль, — ответил Гилхейни, игнорируя мою грубость.
— Его имя огнем выжжено в наших сердцах и в комнате 116, названной в его честь.
— Взрывоопасная Комната Даблера? — догадался я.
— Абсолютный интерн. Даблер знал основы и все мелкие трюки, делавшие его поистине волшебником медицины. Безо всяких сомнений, Даблер был лучшим в Божьем Доме за последние двадцать лет.
— Что ж, я бы хотел узнать о нем побольше, но сейчас я должен заняться этой гомерессой, — сказал я, поднимая свой саквояж, хотя мне очень хотелось остаться послушать о гениальном и эксцентричном Даблере.
— Не нужно, старик, — сказал Гилхейни, взяв меня под руку, — не нужно. Мы все ее знаем. Ина Губер, архетип, и мы уже ПОДЛАТАЛИ все, что могли. Она сейчас с твоим приятелем — Чаком.
— Вы что, ее лечили? — спросил я обалдело.
— Она уже перешла грань излечения. Все что ей нужно — новая койка в богадельне взамен проданной. Тебе не нужно ее осматривать, так как она уже буквально отправилась в отделение.
Они были правы. Чак вышел из комнаты 116, поставил саквояж на стол и сказал:
—Здорово, Рой, как у тебя дела? Отличная пациентка, а?
— У меня все неплохо. Как там дела у Ины?
— Все путем. Она думала, что я Джексон, черный терн, закончивший в том году. Но не только, она видела Лероя в амбулатории и думает, что я еще и он.
— Лерой — это еще один чернокожий терн? — спросил Квик.
— Без дураков. Мы все ее лечили, и она нас всех перепутала. Но это нормально, старик. Я еще не встречал гомера, способного отличить одного черного от другого. Такие дела. И будь СТЕНОЙ.
— Пока не начался аншлаг, — начал Гилхейни, — позволь мне рассказать еще одну историю о Взрывоопасном Интерне Даблере. Завязав крепкие узы дружбы с нами, в благодарность за перенос энциклопедического объема информации из его головы в наши, Квик и я предложили Даблеру короткий курс обучения порнографической части нашей работы. Он обрадовался грядущему сексуальному приключению, и однажды ночью мы забрали его с собой и предоставили ему возможность проделать любую из арсенала грязных штучек с «женщиной ночи». Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?
— Великий Гилхейни был за рулем, а я был рядом на переднем сиденье, — продолжил Квик, — а Даблер сидел сзади, там, где обычно находятся арестанты. Мы остановились и подобрали нашу знакомую, Лулу, которая была полна любви к дешевому сексу и доступным удовольствиям.
— Мы проинструктировали Даблера, что он может делать с Лулу все, что взбредет ему в голову и пообещали не использовать зеркальце заднего вида. Мы выключили рацию и начали бесцельно ездить по улицам, жмурясь, ослепленные встречными фарами.
— Даблер и Лулу разгорячились, — подхватил Квик, — его рука схватила грудь, ответившую на манер вымпела. После некоторого колебания, Нью-Джерсийский Сапер набрался храбрости и скользнул горячей ладонью под юбку. Вверх, вверх по бедру двигалась его рука, а мы подсматривали в зеркальце заднего вида.
— Внезапно он наткнулся на что-то твердое, — опять вступил Гилхейни, — твердое и длинное, формой напоминавшее эрегированный половой орган особи с хромосомным набором ХY.
— Раздался взрыв проклятий. Мы остановили машину, Даблер выскочил в одну сторону, Лулу в другую. Прошли дни, прежде чем мы смогли обуздать естественную человеческую реакцию — смех.
— Даблер простил нас. Но нескоро.
— И то, только после того, как мы намекнули, что мы его чему-то научили, ведь, в некоторым смысле, мы тоже можем считаться ходячими энциклопедиями.
— Ведь что такое обучение, как не обмен идеями? — весело вопросил рыжий. — А теперь нам надо идти. За твое чуткое ухо и в благодарность за перспективу получения от тебя знаний, мы, на время твоей восьмичасовой смены, обещаем отвозить всех алкоголиков, огнестрелы, травмы, ДТП, злобных проституток подальше от Божьего Дома, на другой конец города в Лучшую Больницу Человечества, ЛБЧ. Твоя ночь пройдет легко. Спокойной ночи.
— Почему вы проводите время у нас, а не в ЛБЧ? И почему вы настолько добры ко мне?
— Лучшая Больница Человечества — не самое дружелюбное местечко. Оно заполнено людьми высоких достижений, без важного для человека качества, чувства юмора. Например, они бы принудительно госпитализировали Безумного Эйба в психиатрическую лечебницу. Как еврей, ты должен знать, что ЛБЧ заполнен серьезными, чересчур хорошо образованными гоями. Будучи полицейскими и католиками, мы знаем, что ЛБЧ также заполнена серьезными и чересчур хорошо образованными протестантами. Случайный терн-еврей в таком заведении — надругательство над корнями. Например, мы в курсе, что и Даблер и ты не были зачислены туда интернами, несмотря на ваши более чем убедительные резюме, именно по причине вашего отношения.