Берлинская «пляска смерти» - Хельмут Альтнер

Из лабиринта переходов мне помогает выйти запах дыма. Я возвращаюсь к горящим бочкам и заблокированному выходу, который я обхожу стороной, и вновь оказываюсь на пустынной, словно вымершей улице. На мосту по-прежнему застыл брошенный пулемет. Рядом с ним нет никакого солдата. Такое впечатление, что никому ни до чего нет дела.

Я останавливаюсь на мосту. На другом берегу раздается несколько выстрелов. Захожу в угловой дом, на котором болтается вывеска пивной, с опаской ныряю под балкон, который того и гляди обрушится на меня, после чего пробираюсь через завалы битого кирпича в подвал, в том месте, где частично обрушилась крыша. Подвал рядом с берегом Хафеля превращен в настоящую крепость, в стенах устроены бойницы, а сами стены укреплены железнодорожными шпалами и деревянными балками. На полу панцерфауст и миска, рядом деревянная скамья с грязными подушками. Мне кажется, что я вижу на них пятна крови. Бойницы обращены к мосту. Они приличных размеров, в них можно легко просунуть панцерфауст. А вот солнечный свет в них почти не проникает, отчего в помещении стоит полумрак. Что происходит на улице, тоже почти не видно. Просматриваются лишь подступы к мосту, светлый куб бомбоубежища на другом берегу и частично — противотанковое заграждение на другом конце моста.

Так тихо, что недолго и уснуть. Достаю из вещмешка ветошь и принимаюсь чистить винтовку и пистолет. Иногда на той стороне гремит выстрел, но мне это не мешает. Затем где-то рядом начинает громыхать — не иначе, это вновь проснулись «сталинские органы». Судя по всему, враг ведет огонь из Шпандау. Неожиданно на набережной взметаются языки пламени. Они устремляются к домам и грозят проникнуть в бойницы. В воздухе вновь раздается рев, словно над крышами бушует ураган. Неожиданно рядом со мной гремит взрыв, и я бросаюсь назад. Затем становится темно, и я лишь чувствую, что до колен моим ногам больно, словно они охвачены огнем. Что-то ударяет меня по голове. Мне трудно дышать, я ощущаю на языке песок, моя голова раскалывается от боли. Сердце сжимают железные тиски, и я теряю сознание.

Я снова прихожу в себя. В ногах по-прежнему острая боль, в голове гудит. Медленно ощупываю ноги и пытаюсь ими пошевелить, но упираюсь в камни и груды битого кирпича. Оказывается, мои ноги по колено в земле. Я пытаюсь высвободиться из-под каменной груды, но она не отпускает меня. В помещении темно, и я не знаю, как отсюда выбраться. Вполне возможно, что выход отсюда погребен под завалами. Я осторожно наклоняюсь и начинаю убирать камень за камнем, отчего помещение наполняется звуками. Постепенно мне удается высвободить ноги и даже ими пошевелить. Ну, все, кажется, я свободен. Перебираюсь через груды завалов, и каждый шаг болью отдается в ногах. Тьма вокруг кромешная, а у меня в кармане не осталось ни одной спички. Медленно перемещаюсь в одном направлении и вскоре упираюсь в стену. Двигаюсь вдоль нее на ощупь, словно слепец. Кажется, что моя голова вот-вот взорвется от боли. Сажусь и пытаюсь взять себя в руки. Затем встаю и вновь пытаюсь идти, нащупывая перед собой путь. Но моя рука натыкается на пустоту. Должна же эта стена когда-нибудь закончиться? В следующее мгновение неожиданно оказываюсь у двери. Я бросаюсь на нее, но она, похоже, заперта. Сквозь щели струится слабый свет. Приближаюсь к двери, вытянув перед собой руки, нащупываю задвижку и тяну. Дверь резко подается, и я падаю назад. В соседнем подвале свет льется сквозь дыру в потолке. Моим глазам требуется время, чтобы к нему привыкнуть. Медленно поднимаюсь и смотрю на свои ноги. Мои штаны порваны в нескольких местах, и сквозь эти дыры белеют подштанники. Ощупываю голову — ага, а вот и свежая рана, мои волосы в крови и пыли.

Возвращаюсь, чтобы найти винтовку. Мне приходится вытаскивать ее из-под груды битого кирпича. Потолок частично обвалился, стены тоже обрушились. Мне повезло, что я не сидел рядом с бойницей, иначе мне пришлось бы худо. Ногам и голове невыносимо больно, перед глазами словно повисла мутная пелена. Я с трудом карабкаюсь по железной опоре и падаю на землю.

Затем медленно поднимаюсь и иду к мосту. Мир вокруг меня заметно изменился. Солнце уже не сияет столь же ярко, как утром. Перед моими глазами плывет пелена из красных крестов и звезд, мои ноги словно налиты свинцом. На улицах ни единого человека, лишь у входа в бункер стоит санитарка и смотрит на мост. Я сворачиваю на улицу, что ведет к заводу, и пересекаю площадь. Усталость притупила сознание, я, шатаясь, бреду вперед, словно пьяный или годовалый ребенок, который только-только учится ходить. Один раз я спотыкаюсь, падаю на колени и начинаю стонать от безумной боли.

Заводские ворота возникают впереди, словно сквозь белый туман. Я подхожу к ним и останавливаюсь, чтобы немного успокоиться. Затем короткими, осторожными шагами иду по заводу. Мне на глаза попадается солдат. Сначала он как-то странно на меня смотрит, затем вновь исчезает в лабиринте переходов. Натыкаюсь на другого солдата. Он явно идет в мою сторону. Я осторожно приближаюсь к нему и останавливаюсь. «На кого ты похож?» — говорит он мне. Затем мы идем вместе. Это Блачек, вестовой нашей роты.

Он говорит мне, что командный пункт полностью разрушен, цех над ним обрушился. Сам он был вместе с одним офицером, когда «сталинские оргáны» и артиллерия противника одновременно открыли огонь. Когда он вернулся, то увидел, что наши товарищи, которых отвели от моста, забыв про меня, все как один мертвы.

Мы с ним идем дальше и вскоре приходим в бойлерную. Через дорогу к огромной горе шлака протянулись железнодорожные рельсы. Рядом стоят несколько груженных углем вагонов, над нашими головами застыл гигантский подъемный кран. Ворота, ведущие к железнодорожным путям, открываются, хотя и с трудом. Мы переходим через железнодорожное полотно. Перед нами до станции Шпандау-Вест тянутся рельсы городской железной дороги. Между рельсами промышленной ветки и городской линии тянется узкая полоска травы. Мы идем по ней в направлении Рулебена. Неожиданно я нажимаю на курок моей винтовки, но ничего не происходит. Я осматриваю свое оружие. Патрон на месте, но магазин погнут. В принципе винтовку можно выбросить, все равно теперь от нее никакой пользы.

Неожиданно на набережной вырастают фигуры в коричневой форме. От испуга мы наталкиваемся друг на друга и падаем. Слишком поздно. Люди в коричневом нас заметили и теперь приближаются к нам. Затем они поднимают вверх руки. Мы встаем, и они опускают руки. Это немцы.

Подойдя к нам ближе, они говорят, что по ошибке приняли нас за русских, так же, как и мы их. Дальше мы идем уже все вместе через подземный переход под городской железной дорогой. Посреди улицы стоит танк. Мы осторожно пробираемся вдоль набережной к баракам лагеря. Другие, в основном молодые ребята, пытаются попасть в Шпандау-Вест, чтобы раздобыть гражданское платье или найти убежище у родственников. Они уверены, что у них все должно получиться, и страшно рады, что смогут наконец выбраться из этого кошмара.

Затем наши пути расходятся. Налево от нас расположены бараки лагеря для иностранных рабочих. Перед ними стоят люди с темными лицами и, засунув руки в карманы, молча наблюдают за нами. По дорожкам дачных участков позади бараков какие-то иностранцы тащат тюки постельных принадлежностей и мебель. Другие громко говорят нам до свидания и, весело болтая, исчезают в туннеле, что проходит под полотном городской железной дороги.

Сначала мы пребываем в растерянности и не знаем, что нам делать, но затем решаем идти на дачные участки. Там по обеим сторонам дороги виднеются ярко раскрашенные летние домики. Мы открываем калитку и идем через сад. Из сарая выходит женщина и испуганно смотрит на нас. Рядом с ямкой, выкопанной в земле, стоят мальчик и девочка. Они укладывают в ящик одежду и еду, чтобы потом закопать. Блачек снимает вещмешок, и мы спрашиваем у них, как обстоят дела. Они ничего не знают. По словам заводских сторожей, которые живут здесь же на дачных участках и вернулись сегодня утром, русские уже заняли завод. Мы говорим им, что сами только что оттуда, но они нам не верят. Они уверяют нас, что русские заняли вокзал Шпандау-Вест и теперь время от времени ведут обстрел по дачным участкам. Этим утром эсэсовцы прочесали сады и без суда и следствия расстреляли прятавшихся там солдат, а также тех владельцев участков, которые их у себя приютили.

Затем они идут в летний домик и выходят оттуда, прижимая к себе ворох гражданской одежды. Мы идем в дровяной сарай, сбрасываем с себя форму, скатываем ее, положив внутрь пистолеты. Правда, передумав, я кладу пистолет в карман — на всякий случай, если нас вдруг обнаружат эсэсовцы. Мы отдаем нашу форму женщине, чтобы она закопала ее в саду.

Мои новые брюки болтаются на мне, как на вешалке, как, впрочем, и пиджак. А еще они такие грязные, что мне не по себе в этой одежде. Но, может, это лишь потому, что я вот уже четыре года не носил гражданского платья.[102] Блачеку повезло больше, чем мне, его даже с расстояния в десять шагов не примешь за солдата. Порывшись в вещмешке, он достает детям немного печенья и конфет из фронтовых пайков. Этими пайками его мешок забит до отказа. Первоначально пайки предназначались для всей нашей роты, и их удалось спасти лишь потому, что Блачек, куда бы он ни пошел, неизменно берет с собой мешок. Ведь кто знает, куда его могут отправить, а мешок всегда при нем. Затем мы прячем этот мешок под какими-то старыми вещами и идем в летний домик, где женщина уже сварила для нас на спиртовке немного кофе. Мы пьем его с печеньем. Затем она подогревает немного воды, и я умываю лицо. Рана над глазом открылась, и в глаз мне стекает полоска грязи. Блачек осторожно промывает мне рану, обстригает волосы вокруг другой раны на голове и тоже обрабатывает ее. «Тебе крупно повезло, что твой череп остался цел», — говорит он. Женщина достает пластырь и заклеивает мне рану.