Без единого выстрела: Из истории российской военной разведки - Александр Горбовский

Посланные хана объехали отряд с князем и ничего не сказали. Впрочем, говорить им было и не положено. Они были только глаза и уши хана.

— Все это вздор! — возражал князь Нефесу. Кто с двумя тысячами пойдет завоевывать ханство? Когда я встречусь с ханом, он сам поймет это.

Встреча состоялась за несколько переходов от столицы.

Но это была не та встреча, которой хотел князь.

Хивинская конница, предводительствуемая ханом, внезапно вылетела из-за холма и, как бешеная саранча, облепила русский лагерь. Бой продолжался с рассвета до конца дня, пока не село солнце и не стало темно. Бой, война, сражение — это было понятно, это было привычно, Бекович-Черкасский знал, как подступать в этом случае. Утром следующего дня, когда хивинцы вздумали возобновить свой приступ, лагерь был уже обведен рвом и валом по всем законам военного искусства. Когда же они с визгом бросились было на укрепление, их встретил залп пушек. Всадники попадали с коней, войско смешалось, остановилось, бросилось бежать.

Это был успех, но он не обрадовал князя. Не для этого пришел он сюда.

— Нефес, — князь сидел на лафете пушки и поигрывал цепочкой от кинжала, — нужно убедить хана принять посольство. Писать к нему — это все слова. И слова на бумаге. Человек верит только человеку, а не бумаге. Скажи, ты мог бы проникнуть в их стан, добраться до самого хана и сказать ему все, что я тебя попрошу?

Это был смертельный ход. Но, наверное, князь не говорил бы об этом, если бы от этого хода не зависела судьба посольства и исход их дела.

— Стольник Саманов говорит, что, если кто и может совершить это, так только ты.

Нефес задумался и ответил не сразу:

— Не надобно идти к хану, ваше сиятельство. Он сам пришлет к вам людей.

Князь вскинул тонкие брови.

— Мы показали ему силу. Он не посмеет напасть. Будут переговоры.

— Если я победил и они бежали, — князь не столько спорил, сколько старался понять эту логику, — а потом сам, первым послал к нему человека, разве не говорит это о моей доброй воле, о великодушии, коли на то пошло?

Нефес покачал головой. Князь ничего не понимал по-прежнему.

— Кто первый прислал человека для переговоров, тот и есть побежденный.

— Значит, так. — Князь даже встал с лафета, пытаясь ухватить эту мысль. — Если вчера хивинцы бежали, а сегодня я же посылаю к ним человека, то это как бы перечеркивает вчерашнюю мою викторию? Получается, вроде бы не я, а они победили? Так?

Это было именно так. Князь делал успехи. Это не только перечеркивало бы то, что было вчера, а более того, придавало бы событиям обратный знак.

Нефес оказался прав. Больше нападений не было, а вечером в лагерь прибыл ханский уздень Ишим-Хаджа. Нападение, лгал его устами хан, произошло без его ведома. Хан сожалеет и готов начать переговоры.

Ранее князь сразу готов был бы ответить согласием. Теперь, начиная постигать правила здешних игр, он заставил посланного долго дожидаться. Только потом объявил свое решение. Объявил неласково, неохотно и хмуро. Вместе с Ишим-Хаджой к хану отправилось двое русских людей. Там, в ханском стане, перед ними водили взад и вперед двух хивинцев, повинных, как пояснили им, в нападении на русский лагерь. Одному из них бечевка была продернута в ноздрю, другому в ухо. Это были как бы символические нападавшие, подвергнутые не менее символичному наказанию. Понимать это следовало таким образом, что хан сожалеет о происшедшем. На то, что хан делал вид, будто наказывает ослушников, князю надлежало ответно сделать вид, будто он удовлетворен этим.

В сопровождении семисот казаков и драгун, вместе со стольником князем Самановым, толмачами и дворянами астраханскими князь Бекович-Черкасский направился в ставку хана. Там, рядом с ханским шатром, на почетном месте поставлен был шатер князю. Казаки же и драгуны были расквартированы рядом.

На следующий день состоялась церемония приема. Вот как проходило это со слов одного из участников:

«И на другой день, после полуден прислал до него, господина князя Черкасского, он, хивинский хан, чтобы он с ним того дни виделся и быть к нему. И господин князь Черкасский, взяв с собою князя Михайла Саманова, поехал к нему, хану, и за собою велел нести и подарки, которые есть хану поднесть. И к нему, хану, его, господина князя Черкасского, и князя Михайла Саманова в палатку пустили, и вошед он, господин князь Черкасский, подал ему, хану, от царского величества листы и объявил подарки: сукны, порешены, луданы, сахар, соболи да девять блюд, девять торелей, девять ложек серебряных. И то все он хан у него принял. И были в палатке у него часа с два и обедали».

Приняв грамоты и подарки, Ширгазы положил руку на большую книгу в сафьяновом переплете и клялся в нерушимом мире. Князь в том же крест целовал.

Вглядываясь в улыбающееся, оплывшее лицо хана, князь пытался понять человека, с которым предстояло ему вести дела. По правую и по левую его руку сидели ханские любимцы, вельможи и предводители. По их льстивым и ласковым лицам бесполезно было бы пытаться разгадать, кто из них получает деньги от персидского шаха, кто главный его враг. Но теперь, когда он здесь, князь знал — рано или поздно ему это станет известно. Но это потом, не с первого дня. Как не с первого дня начнет он главное дело, ради которого и прибыл сюда — розыски бухарского золота.

— Пусть не гром сабель и не звуки войны связывают наши страны, — говорил князь, и все хивинцы и хан кивали ему, выражая свое согласие. — Пусть наши страны связывает дружба, пусть торговые караваны пойдут из Петербурга в Хиву. А из Хивы в Петербург.

Ширгазы отвечал ему в том же духе.

Потом, когда они остались одни в узком кругу, хан спросил, может ли он сделать ему любезность. В залог взаимного мира и вечной дружбы. Конечно, отвечал посол. Но, спохватившись, добавил, если только это в его силах.

— Отдай мне Нефеса, — попросил хан. — Я знаю, это тот туркмен, что вел тебя, когда ушли проводники. Отдай мне его.

— Зачем? — удивился князь. — Зачем он тебе?

— Я велю с живого содрать с него кожу, — пояснил простодушно хан. — Это будет другим наука. А для нас с тобой — залог вечного мира и дружбы.

Это было опять из иной логики.

Тут бы князю, уж если он взялся играть в здешние игры и по правилам этих игр, надо было бы ответить, что, мол, конечно, он без сомнения весьма рад исполнить волю хана и дарит ему этого человека. Что велит, мол, сыскать его в войске и отвести хану. Потом, конечно, можно было сказать, что не нашли, мол, что сбежал он. Важно было не сказать хану на его просьбу слово «нет».

Но князь не привык предавать друзей. Даже на словах. Поэтому он произнес это «нет».

— У нас не принято, великий хан, чтобы человека за верную службу отдавали на казнь и муку. Не обессудь.

Ничего не ответил хан, только лицом потемнел и засопел сильно. Сидевший рядом с ним казначей Досим-бей склонился к хану и зашептал ему что-то. Лицо хана прояснилось недобро, и он улыбнулся князю улыбкой шакала.

Позднее, улучив минуту, Досим-бей шепнул князю:

— Я уговорю его ханское величество оставить вам вашего человека.

Оставить у себя своего человека, не выдавать его было право князя. Поэтому он не поблагодарил даже Досим-бея. Он сделал вид, что не слышит его слов.

О том, что казначей служит шаху, знали при дворе все. И конечно, сам хан. Но при этом держались так, как будто бы не ведали этого. Так требовали приличия и собственная безопасность. Поэтому, когда Досим-бей говорил хану что-то или давал совет, хан знал, что его устами говорит сам шах. При этом имени самого шаха никто не произносил. Просто время от времени хан интересовался, что думает его казначей по такому-то поводу, и тот ему говорил, что он думает. Задавал эти вопросы и выслушивал ответы хан всегда наедине.

Когда пушечный залп смешал хивинскую конницу и войско их побежало, хан так растерялся, что забыл даже спросить казначея, как ему быть дальше. Но Досим-бей напомнил о себе сам.

— Если мне будет позволено высказать мои недостойные мысли…

Хан позволил, и тот продолжал:

— Нельзя надеяться на победу над русскими. Их все почитают непобедимыми. Надо войти с ними в переговоры и заманить к себе их предводителя. Если он будет в наших руках, тогда и все войско будет наше.

Так сказал хану его казначей Досим-бей. Так говорил с ним тот, кто говорил его устами.

Ширгазы волен был прислушаться или не прислушаться к этим словам. Он волен был сделать свой выбор. Но Россия далеко, а Персия рядом. Его предшественник Шах-Нияз попытался в своем выборе предпочесть Россию. Он отправил посольство к царю Петру с грамотами о принятии ханства в русское подданство. Но он забыл, что Россия далеко, а Персия рядом. Шах-Нияза нет в живых, и хану не должно повторять эту ошибку, если он хочет жить.

Жить хану нравилось. Он хотел жить.