Путевые знаки - Владимир Березин

Тут он жил с самого начала, и в общину его привела младшая сестра. Сестру он сначала шпынял за подведённые синим глаза и причудливые татуировки, а потом стал ей благодарен за спасение. Это был настоящий русский человек, готовый поверить почти во что угодно, а если увидел ласку, то и вовсе в любое. Прибейся он к нашим буддистам, так обрил бы голову и с таким же благоговением говорил бы о перевоплощениях принца из далёкой страны. Я нуждался в этот момент в друге, потому что Владимир Павлович удивительно глубоко ушёл в свою личную жизнь, будто, наконец, нашёл цель своего путешествия.

Это было логично. В конце концов, у всех были своя цель и мечта, а вот он был мне бескорыстным помощником. Я не мешал ему и не маячил перед глазами — оттого и искал другого собеседника. Математик был похож на овощ и говорил связные фразы от случая к случаю.

И вот я искал разговоров с кузнецом, чтобы лучше понять, как тут устроена жизнь. Я думал задружиться с ним, да как-то это не вышло… Далёк от меня был кузнец, спасибо и за то, что он пускал меня в кузню. Там я отрабатывал свой хлеб, поднося ему тяжёлые заготовки, раздувая мехи, а то и сам молотком стуча по оранжево-красной и жаркой железяке.

Меж тем всё, что меня окружало, носило печать экзотической веры. Притолоку в моём доме украшал эльфийский узор, старательно выполненный когда-то шариковой ручкой и фломастерами. Вооружены обитатели посёлка были в основном луками и длинными ножами, похожими на мечи. Ружей было совсем немного, и все больше охотничий гладкоствол, видимо, оставшийся от исчезнувших владельцев домов.

Мне объяснили, что отправляться в странствие за боеприпасами невыгодно и себе дороже. А снарядить самодельный патрон самодельной же дробью и своим порохом куда проще. Да и порох был для общины хоть и лучше электричества, но всё же тоже нечист. Не любили они огня, и даже кузнец для них был человеком, каждый день входящим в контакт со злой силой. Да и не нужно им, судя по всему, было огнестрельное оружие. Луками они действительно владели виртуозно, ничего не скажешь, но охотились, кажется, и во все больше с помощью силков, медвежьих ям и засад.

Боялись охотники только какого-то тотемного ежа, что жил на дальних пашнях, за болотами. Этот Ёжик с пашен был нарисован почти в каждом доме, где висели на стене лук и стрелы — как напоминание об охотничьих правилах.

Я часто ходил за водой, и снег под валенками скрипел, как музыкальный инструмент. Сначала я, признаться, боялся снега, от него резало глаза, но потом привык к яркой его белизне.

Несмотря на все свои руны, эльфийская община исправно ходила в русскую баню, и я с ними. Эльфы набивались в баню партиями, но без половых различий.

Нравы тут, как я сразу понял, были довольно вольными. Семьи плавно перетекали одна в другую, а дети бегали из дома в дом под присмотром взрослых, были они им родителями или нет.

Как-то, вернувшись раньше и раздеваясь в сенях, я смотрел на то, как Лариса идёт по тропинке, протоптанной в снегу к дому. Она возвращалась из бани, и было видно, как от лица поднимается пар. Когда она вошла в дом, то окна в комнате от её мокрых волос тут же затянуло рыхлым инеем. Пахло дубовыми листьями, берёзой и какими-то другими сектантскими травами. Мы, сев за стол как шерочка с машерочкой, обнялись без слов и принялись пить какой-то отвар, а перед этим, когда она накрывала на стол, наши руки сближались и на секунду оставались одна в другой. Миска или чашка ставилась на стол, и прикосновение оканчивалось, но я, в общем, понимал, что это естественный ход вещей и к чему идёт дело. Никакого другого чувства к ней, кроме как нежности, я не испытывал.

Прошло несколько дней, и наступило полнолуние. Это был новый опыт — я впервые смотрел на луну без ужаса, и вообще спокойно смотрел на ночное небо, не ожидая нападения.

Я спросил как-то этих эльфов, не боятся ли они мутировавшей живности, но они даже не поняли, о чём это я говорю. Они были на свободе и с таким счастьем!

Луна меня завораживала, и в лесной тишине мне слышались странные звуки. Я сказал Ларе, что слышу странные звуки в лесу. Мне было интересно, слышит ли она треск веток и движение животных по снежному насту. Она ничего такого не чувствовала, и я стал думать, что у меня галлюцинации. Но как-то я решил проверить место, откуда я слышал звук. Это было в километре от посёлка. Я пошёл туда днём и действительно обнаружил следы на снегу. Это был непонятный мне небольшой зверь, и следы были маленькими. Действительно, нормальный человек не мог слышать ничего на таком расстоянии.

Но кто сказал, что я нормальный человек? Никто этого не говорил. А теперь, в ночь полнолуния, я слышал чересчур много: потрескивания и шорох той природы, которая после Катаклизма жила без людей.

Этой ночью ко мне пришла Лариса.

Она сделала это просто, без всяких сомнений, и платье зашуршало, падая с её плеч. Тело Лары было почти фиолетовым в свете луны, и в залитой белым светом комнате было так светло, что я различал даже маленькие родинки, веером рассыпанные по спине.

Видны были все её татуировки на плечах, щиколотках и на спине: все в виде хитрых кельтских зубцов и змей.

Она медленно пробралась ко мне под одеяло и по-хозяйски принялась за сладкое дело, будто мы жили с ней уже целую вечность. На мгновение её лицо совместилось с лицом Кати, мне казалось, что я не лежу сейчас на широкой лавке в тёплом деревянном доме, а прижимаю свою подругу к красному граниту станции «Динамо».

Она двигалась, как охотница, что ловит зверя — не очень опасного, но с норовом. Как та охотница с картинок, где древняя богиня несёт каких-то зверьков, только что ею добытых. Но и я теперь был тот ещё зверь, не слишком лёгкий и удобный для стреноживания.

Но, разумеется, я понимал, в чём тут дело. Никаких иллюзий. Но и никаких угрызений. Чувства мои мне придётся ещё изучать.

Греясь потом под одеялом и глядя в потолок, я понимал, что всё это скверно. «Ни с одной, ни с другой ничего у меня не выйдет, да и для себя хорошего не жди, — подумал я. — Не надо искать виноватых, неизвестно даже, сколько мне осталось жить. И речь не о том, что если мало, то можно вести себя кое-как. Или если я проживу ещё достаточно долго, то нужно вести себя правильно. Время расставляет всё по своим местам, а время у нас быстрое…»

И я снова вспомнил мысль о том, что если слишком долго ждать, то тебя пронесут мимо дома твоего врага…

Я пытался осознать своё местоположение, и вообще, что и как я делаю, что со мной? Незачем было копаться в себе, особенно когда у тебя на груди спит женщина, потому что, когда она спит, очень сложно вскочить, отгоняя от себя ужас одиночества. А одиночество есть, оно никуда не отпускает, и любить двух женщин плохо, и ни к чему хорошему это меня не привёдет. Я вообще не очень понимал, что такое любовь. Все понятия сместились, и то, что было описано в книгах до Катаклизма, было совершенно неестественным в наши дни. Отношения людей в книгах были совершенно искусственными и полными условностей. Эти условности исчезли, и я, ещё проживая на станции «Сокол», что сейчас мне казалась сном прошлого, понимал, что ответа на то, как и что надо чувствовать в определённых ситуациях, книги не дают. Книги ничего не объясняли — это был тот опыт, который не наследуется. Что мне могла дать история про человека, что был моложе меня, сладко пил, крепко спал, тосковал, а потом увидел огромное дерево в лесу и сразу всех полюбил. Я тоже обалдел, когда увидел лес после двадцатилетнего перерыва, уж куда круче, чем герой давно сгнивших книг. И что из этого?

И я попытался глубоко нырнуть в сон, где придёт отец и всё мне разъяснит. Я рассчитывал, что моя тоска развеется в этом сне, как туман над взлётно-посадочной полосой, который пропадает, как только начинает пригревать солнце.

Но снов мне было не дано, и так не найденный мною отец не пришёл ко мне.

На следующую ночь всё повторилось, но сила была уже на стороне гномов. Война была зла, повторяема, механична, но высшая власть и успех были у меня. Балин тупым клином входил в плодородную землю, прорезал Шир и Эриадор, выдвигался передовым отрядом в Рохан.

Я завоевывал эту землю неспешно, но не отступая ни на шаг, пристально наблюдая за всеми движениями противника.

Пришло то время, когда отступает отчаяние и тебе всё уже нипочем.

Да что там! Не наш хрип и тяжёлое дыхание, а лязг боевых колесниц стоял во всём подлунном и полнолунном мире.

В пропасть, подземный карст, в заброшенные тоннели и шахтные выработки валилось всё зло мира, а тут восстанавливалось царство справедливости.

Руническая вязь, написанная на стенах криво, но старательно, была прекрасна, но двоилась в глазах, залитых потом.

И вот наступил эквилибрум — поверженный Рохан дышал рядом. Я видел себя со стороны: лысого смешного гнома, что ворвался во дворец, нахулиганил и упал среди шелков и подушек.