По библейским местам - Генри Мортон

Первые дни мне не рекомендовали выходить на прогулку. Я вставал с постели и сидел на балконе, пока не становилось слишком жарко, и оттуда наблюдал за повседневной рутиной жизни вокруг пирамид.

Каждое утро начиналось с того, что в семь часов прибывала полиция. Некоторые полицейские шли к пирамидам, другие ездили верхом на небольших арабских лошадях; они патрулировали территорию вплоть до заката, следя, чтобы никого не ограбили и чтобы приезжим не докучали.

Затем появлялись проводники, а следом за ними надоедливые мальчишки и мужчины, предлагавшие туристам поддельные древности, которые они прятали в грязной одежде и демонстрировали с подчеркнуто таинственным видом; все шли вверх по дороге и там ждали посетителей.

С разных сторон из-за дюн выходили люди с верблюдами и ослами. Они торговали кораллами, так что, естественно, тоже ждали гостей. Те начинали прибывать с восьми утра. Там были добропорядочные немцы в темных очках и тропических шлемах, французы и египтяне, англичане, которые, вызывая неудовольствие погонщиков верблюдов и ослов, время от времени требовали, чтобы их отвезли в дюны.

Один раз с балкона я заметил особое оживление. Вероятно, начинался большой день. Из-за дюн пришло гораздо больше верблюдов, ослов и повозок, чем обычно; наконец со стороны Каира показалась вереница машин, из которых вышли около сотни туристов, одетых так, словно они отправлялись на исследование Центральной Африки.

На некоторых были зауженные книзу брюки для верховой езды и рубахи без ворота, другие носили походные ботинки и бриджи, тропические шлемы, а кое-кто был одет еще более странно.

Пока верблюды плевались и издавали возмущенные крики, ослы и их погонщики вопили, причем люди еще и размахивали руками, как это принято в Египте при обсуждении сделки; в конце концов странная толпа уселась на верблюдов или в повозки и отправилась к дюнам. По Суэцкому каналу проходил океанский лайнер. Пассажиры воспользовались возможностью посетить Каир и пирамиды, а к ночи вернуться на борт.

Совершенно ясно, что традиции века девятнадцатого не спешат умирать. Все эти люди были убеждены, что посещение пирамид и Сфинкса сопряжено со значительными трудностями, если не с физической опасностью. И, наблюдая за тем, как они удалялись в дюны, я мог судить о том, насколько корабельная учтивость ушла от былых стандартов: взять хотя бы готовность молодых людей удерживать недовольных верблюдов подальше от девушек. В итоге им приходилось выкрикивать с унизительного расстояния ярдов в десять:

— Мисс Робинсон, с вами все в порядке?

А корабельный остряк поворачивался на спине верблюда и подбадривал кого-то из отставших:

— Эй, давай, Стив, поднажми!

Настоящее мучение — находиться вблизи пирамид, в пяти минутах от Сфинкса, но не иметь возможности пойти к ним и осмотреть.

Наконец доктор разрешил мне выходить из дому, но тут же добавил:

— Не пытайтесь входить в пирамиду, вы можете там простудиться. Оно того не стоит, правда?

Я согласился, что не стоит; но не успел дойти до песчаного плато, на котором выстроены пирамиды, как уже забыл о предостережениях доктора и, конечно, поступил так, как сделал бы любой на моем месте — зашел внутрь.

Стоя под пирамидой Хеопса, я понял, что она действительно выглядит крупнее и невероятнее любого другого творения человеческих рук, которое я когда-либо видел.

Изначально пирамида была покрыта от вершины до основания великолепным белым известняком, его отполировали после установки плит на место, так что все гигантское сооружение казалось единым куском гладкого камня. Именно такой видел пирамиду древний мир, а ступенчатой сегодня она выглядит из-за того, что арабы ободрали облицовку, использовав ее для строительства Каира.

Вход в пирамиду расположен примерно в сорока футах над землей с северной стороны, его проделали несколько веков назад арабские искатели сокровищ. Когда идешь вокруг пирамиды, обращаешь внимание на следы нескольких попыток забраться внутрь; но успешной оказалась только одна, поскольку арабы пробили туннель прямо под оригинальным проходом и попали в главный коридор, по которому мумию фараона вносили в погребальную камеру.

Вход представляет собой большую черную дыру в каменной груде. Я вскарабкался туда по известняковым плитам, и тут появился араб, который решил взять меня под опеку.

Несколько шагов я шел, распрямившись, но потом вынужден был согнуться пополам, а примерно двадцать ярдов пришлось ползти. К моему удивлению, внутреннее пространство пирамиды было освещено электричеством. Араб повернул выключатель, и в темноте проступила череда лампочек. Через двадцать ярдов туннель грабителей соединился с главным коридором, плавно поднимавшимся к центру пирамиды, это довольно узкий каменный проход футов тридцать в высоту, словно шахта эскалатора на станции метро.

В электрическом свете я мог разглядеть известняковые стены великолепной кладки, трудно было найти швы между блоками. Ступени и перила крепились к одной стене. Ярдов пятьдесят подъем шел полого, а потом снова пришлось карабкаться на коленях по каменному туннелю не более трех с половиной футов высотой. И наконец передо мной открылся по-настоящему поразительный вид: комната в самом сердце пирамиды, где был похоронен Хеопс.

Это одно из самых зловещих помещений, которые я посещал, по-настоящему ужасное, очень легко поверить, что там обитают призраки. Воздух был затхлым и жарким, а вонь от летучих мышей — столь сильной, что я невольно глянул вверх, ожидая увидеть их свисающими по всем углам.

И хотя камера находилась в ста сорока футах выше уровня залитой солнцем платформы снаружи, возникло ощущение, что пребываешь глубоко под землей. Последовавший за мной араб внезапно выключил свет и произнес с жутковатым смехом:

— Темно… Очень темно!

Действительно, темнота была как в могиле, а еще невероятная, мертвая тишина. Никогда прежде я не понимал, что такое клаустрофобия, хотя и испытывал страх в угольных шахтах. Пока я думал, как выбраться наружу, меня постепенно охватывала паника.

В погребальной камере находился лишь один предмет: массивный каменный саркофаг, без крышки и без надписей. Араб подошел поближе и похлопал по нему. Саркофаг издал металлический звук, словно глухой колокол. Именно в этом гробу семь тысяч лет назад был похоронен фараон Хеопс.

Одна из поразительных особенностей этой пирамиды заключается в том, что она была построена вокруг саркофага; когда конструкция достигла уровня камеры, в нее внесли гроб, а уже после этого достроили верхнюю часть пирамиды.

Геродот рассказывает, что сто тысяч человек в течение трех месяцев в году работали на строительстве, десять лет ушло на подготовку площадки и двадцать — на саму постройку. Все это время правитель, должно быть, посещал место будущего захоронения, чтобы узнать, как идут дела. Наверное, он стоял в этой камере, когда она еще была открыта солнцу, а саркофаг уже стоял в углу. Возможно, он хлопал по нему и слышал тот же приятный, мелодичный гул. Не исключено, что он снова пришел сюда, когда камера была уже закрыта, темная, готовая к погребению. А потом наступил день, когда он попал сюда в последний раз, с золотой маской на лице и на веревочных носилках, под пение жрецов.

Несмотря на всю изобретательность зодчих, на эти узкие туннели, заблокированные после похорон гранитными блоками, и даже на плиту, поворачивающуюся на рычагах, известных только жрецам, грабители все же смогли проникнуть внутрь примерно через два столетия после смерти Хеопса.

Мы никогда не узнаем, кто поднял крышку огромного каменного саркофага и сорвал с фараона золото, выбросив кости на пол. Но и спустя столетия после осквернения могилы люди поражались при виде великой пирамиды, не будучи в состоянии поверить, что она уже не хранит внутри сокровищ. Персы, римляне и арабы атаковали ее ломами и таранами; они пытались пробивать в ней туннели и шахты. Снова и снова люди забирались в темные проходы и с бьющимися сердцами ползли вглубь. Но вместо груд золота они находили пустой гроб и пронзительно кричащих летучих мышей.

Я решил посетить Файюм, который лежит в сорока милях от пирамид, за Ливийской пустыней. Это впадина глубиной сто сорок футов, примерно сорок миль длиной и тридцать шириной, отделенная от Нила грядой невысоких холмов. Однако в гряде есть проход, через который в древние времена протекало боковое русло, образуя огромное естественное озеро, уровень которого поднимался и опускался одновременно с Нилом.

Я выехал на машине в сторону Файюма ясным жарким утром. Слева от меня высились пирамиды, а вокруг вскоре не осталось уже ничего, кроме безграничного пространства раскаленного песка. Сорок миль — достаточное расстояние, чтобы понять, что такое пустыня, но недостаточное, чтобы наполнить сердце отчаянием и слабостью. Песчаная дорога теряется за горизонтом. Холмы громоздятся друг за другом, милю за милей, они то гладкие, как коричневый бархат, то покрыты бороздами ветров, словно по ним прокатились волны прилива. И солнце нещадно палит над мертвой страной, так что начинают болеть и слезиться глаза от взгляда на выжженную равнину; и когда мелькнет случайный объект — птица, белые кости верблюда, шасси сгоревшего «форда», — он кажется желанной передышкой посреди монотонной и безжизненной пустоты.