У кладезя бездны. Псы господни - Александр Афанасьев

— Когда он здесь будет?

— Не знаю, итальянец… Но рано или поздно он придет сюда, как приходит любое животное к водопою, чтобы утолить жажду. Тогда ты и убьешь его, итальянец.

Паломник достал флеш-карту в стальном корпусе, подсоединил к ноутбуку, любезно предоставленному ему торговцем — здесь было уже многое от двадцать первого века, особенно если это были бурские или германские земли. Начал просматривать спутниковые снимки, потом вышел в Интернет, нашел сайт, где были карты местности, сделанные на основе спутниковых снимков, и стал просматривать их. Двадцать первый век давал большие возможности всем — и террористам, подобным генералу, и спецслужбам, и даже одиночкам.

— Ты убьешь его, итальянец? Убьешь?

— За что ты так ненавидишь его?

— Генерал должен умереть… Его люди пришли к моему отцу и убили его за то, что он отказался отдать генералу то, что он считал своим. Генерал убил многих… очень многих из нашего племени. Ты не поймешь, как мы ненавидим его, итальянец…

— Отчего же, — пожал плечами Паломник, — пойму…

Африка была Африкой и оставалась ей, несмотря ни на что. Если отсюда уйдут европейцы — а в последнее время в Европе все громче и громче раздаются голоса за свободу колонизируемых народов, — то меньшая часть местных бросится отсюда куда глаза глядят, в любое цивилизованное место, а большая — станет с наслаждением вырезать друг друга, мстя за старые обиды, реальные и надуманные. Местные были совсем не такими, как их представляли левачащие благодушные европейцы. Они были расистами, большими, чем белые, они были трайбалистами — не националистами, как те же русские или немцы, а именно трайбалистами, ставящими на первое место не нацию, но племя. Они были совершенно не готовы к государственности, даже те, кто учился в нормальных школах. Потому что если представитель одного племени придет к власти в государстве, созданном европейцами, то он тотчас станет продвигать всех своих и притеснять чужие, чуждые ему племена, и дело закончится большой кровью. Парадокс, но они ненавидят представителей соседнего племени намного сильнее, чем колонизаторов-европейцев, и если сейчас все племена Сомали объединились против итальянцев, то, как только итальянцы уйдут, они начнут резать друг друга. Для них совершенно пустым звуком является закон, как средство нормального сосуществования разных людей на одной территории, для них закон — это то, что выгодно лично им и их племени в данную минуту. Если у меня изнасиловали жену, зарезали сына и угнали скот, это плохо, если я сделал то же самое в отношении человека из другого племени — это хорошо. Конфликты между племенами возникали как раз по этому поводу… Достаточно было украденного быка или мула, чтобы разгорелась резня. И если сейчас есть кому ее остановить, то если они уйдут, останавливать будет некому, и резня будет продолжаться до полного обессиливания противоборствующих сторон. Государство так не строят.

Вот и генерал, получив власть, пусть даже на очень короткий промежуток времени, пока к берегу не подошли авианосцы и десантные суда, сделал все, чтобы уничтожить врагов и отобрать все что можно у тех, кого он считал чужаками. Так он и бросил в землю семя вражды, которое должно было дать всходы. Завтра, послезавтра… Какая разница? Генерал был приговорен к смерти и должен был умереть.

— У генерала есть поблизости войска?

— Конечно есть, итальянец… К северу отсюда в горах большой лагерь… очень большой. Они скрываются в пещерах, много стреляют. И дальше есть…

Так и есть.

— А германцы?

— А что германцы? Германцы закрывают на это глаза… пока не происходит ущерба им самим. Генерал знает это, он приказал всем своим людям не связываться с германцами.

Так и есть. Они много раз направляли ноты протеста в МИД Священной Римской империи, на что получали отписки. Проклятая игра… все в нее играют, конца края этому нет. Германцы ждут… как грифы у тела раненого, но еще живого льва. Когда-то давно они не смогли захватить всю Африку. Теперь, с дружками-бурами, могут попробовать…

— Вы пытались подобраться к его лагерям?

— Зачем, итальянец? Я простой торговец… Это сделаешь ты… если тебе будет нужно.

Три пикапа «Ауто-Юнион», простых и надежных рабочих лошадок Африки, въехали в город Доло Одо с юга, по дороге, ведущей со стороны Мандерры. Ни на одном из них не было пулемета, хотя турели стояли, потому что германцы и Негусси Негус хоть и дали им приют, но здесь такого не позволяли. Машины были почти новенькие, выпущенные на заводе в Нойештадте, откуда они расходились по всей Африке — их передала генералу абиссинская разведка, во главе которой стоял рейхскриминальдиректор со странным для абиссинца именем Манфред и фамилией Ирлмайер. Немцы чувствовали себя в Абиссинии настолько свободно, что на ежегодных парадах рядом с троном Негуса, который ради этого выносили на площадь, не протолкнуться было от коричневых рубашек Африканского корпуса Рейхсвера и черных — полиции и гестапо. Нельзя сказать, что это было плохо: Абиссиния была одной из самых нормальных стран Африки.

В каждом из пикапов сидели по четыре боевика в кабине и столько же — на сиденьях, устроенных в кузове каждого пикапа. Это были не просто боевики, навербованные в лагерях беженцев — семеро из тех, кого генерал послал разобраться с чужаком, были бывшими военнослужащими итальянских колониальных войск и знали, что такое армейский порядок. Остальные были соплеменниками генерала, выделившимися во время войны и партизанских действий и приближенных генералом за личную храбрость, позволявшую им убивать оккупантов, и достаточную опытность, позволявшую им оставаться при этом в живых. Все они проводили с генералом много времени лично, охраняли его и его имущество, и поэтому генерал послал их разобраться с негодяем, приехавшим убить его, — больше послать было некого. Генерал был уже генералом без войска, потому что за время гражданской войны и сопротивления, которое южнее зовут «чимуренга», его армия растаяла как дым, и теперь под его началом были лишь бандформирования его клана хабр-гадир и немногие оставшиеся в живых к этому времени офицеры его штаба. Он был командиром Великой армии сопротивления, но так было только на бумаге, потому что армия сопротивления представляла собой невообразимую мешанину племенных, религиозных бандформирований (как мусульман, так и христиан-католиков), просто уголовных банд, вырвавшихся из разгромленных тюрем. И вся эта масса формально подчинялась ему лишь по одной простой причине — через генерала шли деньги. Генерал был символом Сопротивления, и те, кто имел какие-то интересы на севере Африки, а это были белые люди, платили относительно цивилизованному генералу как человеку, который учился в настоящей школе и настоящем военном училище, впитал в себя какие-то ценности и нормы западного мира и не кинет нанимателей, взяв их деньги, как сделал бы каждый второй африканец или африканский араб. Генерал был связующим звеном между сопротивлением и инвесторами, и поэтому он должен был оставаться в живых. Пока цели Большой Игры не будут реализованы.

Все эти боевики были одеты в однотипную форму — она представляла собой форму германских африканских стрелков, серо-желто-бурый камуфляж старой расцветки, купленный на распродаже. Все боевики были вооружены современным оружием — автоматами «Маузер Stg-60» и «колониальными» пистолетами-пулеметами МР-40, только в специальном исполнении — с глушителями. Головы они прикрыли шарфами — длинными полотнами из очень прочной бурой ткани, из которых можно сделать чалму, маску, удавку, связать бревна для плота или соорудить наскоро носилки. Они были похожи на германских пфадфиндеров [47] или скорее бурских «Скаутов Селуса», в которых были как белые, так и черные бойцы — вот только ни те, ни другие так далеко на северо-восток Африки не забирались, они действовали южнее. И они готовы были действовать по их же правилам: тихое, тщательное проникновение, быстрый, молниеносный удар и отход. Как можно больше пуль и как можно быстрее…

В город Доло Одо нельзя было проникнуть просто так, дороги по ночам перекрывались, но они знали, как проехать. Машины свернули на бездорожье, покатили по отдыхающей от дневного зноя земле. Фары головной машины были включены, но на них стояли специальные светофильтры, не пропускающие видимую часть света: водитель надел на голову вертолетный шлем с прибором ночного видения и различал дорогу как днем. Водитель замыкающей машины тоже надел на голову подобный же шлем, но фары не включал: он ориентировался по тряпке, смоченной в специальной, видимой только в ПНВ краске, привязанной к заднему борту головной машины. И сомалийцы, и итальянцы любят поговорить, но эти за всю дорогу не издали ни звука.

Город Доло Одо стоит у подножия гор, поэтому машины, объезжая город с западной его стороны, оказывались выше его, так что весь город был виден, ну… или почти весь. Когда водитель головной машины решил, что достаточно, он остановил машину, и боевики с бесшумными пистолетами-пулеметами и автоматами мгновенно, без единой команды выбрались, заняли оборону на все четыре стороны света, как на дневке в западной Сахаре, где того и гляди налетят похитители и разбойники…