Миссия выполнима - Брайан Гарфилд

– Речь идет о том, что нация может быть расколота. – Голос президента прозвучал резко. – Я сейчас не играю в политические игры, черт возьми. Я пытаюсь сохранить целостность своей страны!

Этридж выпрямил спину. Это был первый раз, когда Саттертуэйт видел его рассерженным.

– Вы не сможете это сделать, встав на сторону уличных крикунов.

Президент ткнул сигарой в газету, которую держал Саттертуэйт:

– Некоторые из этих людей – уважаемые представители народа, Декс. Может быть, среди их избирателей и есть уличные крикуны, но о людях не всегда можно судить по их сторонникам.

Саттертуэйт отложил газету в сторону. Он сказал:

– Я понимаю ваши чувства. Сегодня утром мы все слышали голос Фэрли. Невозможно было оставаться равнодушным: мы цивилизованные люди, близкий нам человек попал в беду, и мы инстинктивно пришли к выводу, что требования преступников приемлемы и надо соглашаться на обмен. Нас заботила прежде всего безопасность Фэрли, но мы не думали о последствиях, к которым это может привести.

Этридж, нахмурившись, смотрел на Саттертуэйта. По его лицу ходили желваки.

Президент Брюстер сказал:

– Если мы сейчас уступим, каждый бандит в этой стране решит, что он может делать все, что заблагорассудится. Освободить убийц и отправить их в безопасное убежище – если, конечно, допустить, что найдется страна, которая согласится их принять? Это все равно что объявить всем революционерам и повстанцам в мире: идите, убивайте, взрывайте дома, крушите все на своем пути, вы останетесь безнаказанными.

Цвет лица Этриджа напоминал темную ветчину, вокруг глаз чернели нездоровые круги. Он почти умоляюще протянул руки:

– Господин президент, я могу только повторить то, что уже говорил сегодня утром. Похитители предлагают нам обмен, и мы все согласны, что жизнь Фэрли стоит гораздо больше, чем пресловутая семерка. Я не вижу, что теперь изменилось.

Саттертуэйт повернулся и встретился глазами с президентом; он ответил Этриджу:

– Если бы мы говорили о реальном qui pro quo,[7] вы были бы совершенно правы. Но выбор стоит не между жизнью Фэрли и свободой семерых преступников. Речь идет о том, можем ли мы себе позволить дать карт-бланш экстремистам.

Этридж сидел прямо, всем своим видом выражая упрямство и несогласие. Он стал протирать глаза большим и указательным пальцами; когда он закончил, ему потребовалось время, чтобы снова сфокусировать взгляд.

– Думаю, мы должны смириться с фактом, что, как бы мы ни поступили, наши действия не могут удовлетворить всех. Раскола избежать не удастся. Конечно, теоретически можно доказать все, что угодно. Я тоже могу привести вам массу аргументов, почему мы не должны придерживаться жесткой линии. Мы не можем просто отказаться отпустить преступников, за этим должна последовать широкомасштабная акция по поимке и преследованию радикалов. Дальше полицейская операция будет расходиться все более широкими кругами, что приведет к постоянному нарушению гражданских прав в стране. Только так мы сможем завинтить все гайки, и, на мой взгляд, это будет именно то, чего от нас хотят наши противники, – грубые репрессии, которые льют воду на мельницу их антиправительственной пропаганды.

Саттертуэйт сказал:

– Вас послушать, так мы уже проиграли.

– В этом раунде – да. И мы должны это признать.

– Нет, – сказал президент. – Никогда.

Он пошарил ладонью по столу, не отрывая глаз от Этриджа. Его пальцы сжали зажигалку, колесо чиркнуло, и президент поднес пламя к сигаре.

– Декс, вы хотите сделать это предметом публичного обсуждения? Вы хотите выступить против меня?

Этридж не ответил прямо:

– Господин президент, самая важная вещь – даже более важная, чем нынешняя трагедия, – заключается в том, чтобы разработать долгосрочную политику и построить такую общественную систему, которая будет обеспечивать безопасность граждан и создавать атмосферу надежности и доверия к правительству. Если у общества не будет поводов для беспокойства и тревоги, волна терроризма в конце концов сама сойдет на нет, лишившись своей питательной среды. Мне кажется…

– Долгосрочная политика, – перебил его Саттертуэйт, – это роскошь, на которую у нас уже нет времени.

– Могу я закончить?

– Простите. Продолжайте.

– Не хочу никого обидеть, но я уверен, что из всех нынешних политиков именно Клифф Фэрли является тем человеком, который способен построить в этой стране стабильное и процветающее общество. Я знаком с идеями его реформ и считаю их единственным реальным проектом, который дает нам шанс создать по-настоящему ответственное и эффективное правительство. И если мы спасем Фэрли, то волна общественной симпатии, которая поднимется после его освобождения, составит прекрасный фон и достаточную поддержку, чтобы он смог преодолеть сопротивление конгресса и осуществить свои программы, которые при других обстоятельствах могли бы не пройти.

Саттертуэйт был явно сбит с толку, хотя старался этого не показать. Этот изнуренный вице-президент, с его больными глазами и донкихотствующим идеализмом, неожиданно придал делу новый оборот. Конечно, Этридж наделял Фэрли гораздо большими достоинствами, чем тот имел на самом деле; планы его реформ были известны, и Саттертуэйт не видел в них ничего особенного. Но в одном Этридж был совершенно прав: если Фэрли будет освобожден, он действительно может получить в обществе беспрецедентную поддержку. На гребне этой волны, обладая даже минимальной политической сноровкой, Фэрли вполне будет способен протолкнуть через конгресс все необходимые ему реформы, пока законодатели еще не успели прийти в себя…

Взгляд Саттертуэйта соскользнул с Этриджа на президентский флаг и остановился на самом президенте. На морщинистом лице Брюстера он прочитал то же удивление, которое испытывал сам, – удивление и понимание огромной важности того, о чем говорил Этридж.

12.55, восточное стандартное время.

Терпение Лайма готово было лопнуть. Он прибыл в штаб почти час назад, принеся в бумажном пакете свой обед, который подмок от черного кофе, вылившегося из стаканчика с неплотной крышкой. Дешевая пища долго не переваривалась в его желудке.

Он поставил свободное кресло рядом с Фредом Кайзером, сотрудником Управления национальной безопасности, который своим видом походил на большого дружелюбного медведя-гризли. Лайм его знал, но не очень близко. Кайзер пытался говорить сразу по двум телефонам, зажав обе трубки между ухом и плечом и заткнув второе ухо пальцем.

Лайм бегло прочитал аккуратно распечатанные отчеты, посмотрел разные обрывки и черновики, но не нашел ничего интересного. Длинный стол был завален все увеличивавшимися кипами бумаг: докладами, полученными из зала машинисток, из Главного штаба обороны в Пентагоне и из архивов Секретной службы и УНБ, на которых уже успели осесть толстые слои пыли. На другом конце стола женщина с голубыми волосами печатала что-то на учетных карточках и в алфавитном порядке расставляла их по ящикам. Каретка ездила взад и вперед, из-под стеклянной крышки ползла длинная бумажная лента, и какой-то военный в форме генерал-майора отрывал от нее куски и читал, стоя рядом с грохочущей машинкой.

В помещении было шумно и многолюдно. В основном все занимались составлением списков и их последующим анализом. Начинали со списков известных радикальных активистов, за ними следовали списки людей, которые не попали в эти списки, – подозреваемых, чья вина не была доказана. Компьютерные базы данных выдавали на принтеры подробную информацию о деталях происшествия – modus operandi,[8] место действия, разные мелкие факты, касающиеся черного американского пилота и тех следов от шин на снегу, которые обнаружили на покинутой ферме в Пиренеях после того, как нашли брошенный вертолет.

В противоположном углу зала с наушниками на голове сидел Б.Л. Хойт и слушал какую-то запись – возможно, заявление Фэрли, – с идиотическим спокойствием уставив глаза в потолок. Конец ленты соскочил с пустой бобины и стал вращаться вместе с наматывающей катушкой, болтаясь в воздухе; Хойт продолжал сидеть в той же позе.

Фред Кайзер грохнул трубкой о телефон и, повернувшись к Лайму, прорычал:

– Проклятье.

– Что?

– Да нет, я так. Просто подумал, как все это ужасно.

– А…

Сигарета Лайма дымилась на краю стола и наращивала пепел, все ближе подбираясь к дереву. Он спас стол от возгорания, осторожно взяв окурок и переправив его в пепельницу.

– Моя жена думает, что она психоаналитик, – сказал Кайзер.

– Да ну?

– Да, представляешь, прихожу я домой завтракать, а она битых полчаса твердит мне про этих ублюдков, подвергая их психоанализу. Все, что мне нужно, это чашка кофе и яичница с беконом, но вместо этого я должен слушать, почему, по ее мнению, они вздумали похитить Фэрли.