Жандарм - Никита Васильевич Семин

обидчиков, дальше уже расспрошу о том, кто они такие. Либо же, если их там не будет, надо как-то залегендировать свое знание о ночном ограблении и поспрашивать уже о самом событии.

Остальные обитатели комнаты тоже потеряли ко мне интерес, кроме сердобольной Проньки. Поначалу отойдя на пару коек от нас со стариком, вскоре она снова потихоньку приблизилась и украдкой посматривала, как я одеваюсь. Я оглядел ее сначала мельком, но когда уже надел штаны и рубаху, мне вдруг пришла в голову мысль — а почему бы не начать расспрашивать прямо сейчас? Вот у нее же? Раз она так на меня засматривается, то от разговора точно не уйдет. И говорить будет откровеннее. Уже показала, что готова помочь.

После этого я уже более внимательно пригляделся к девушке. Худющая. Щеки впалые, глаза серые и смотрятся на лице двумя блюдцами. На голове застиранный платок, что когда-то был белым, сейчас же серая тряпка. Такая же серая сорочка и юбка, ни раз штопана и перештопана. Сорочку легко приспустить, чтобы оголить грудь для кормления малыша. Хотя, какую там грудь? Два прыщика? В одежде даже намека на нее нет. Ниже меня примерно на голову.

— Ты на Проньку не смотри, — забурчал старик, — у нее муж есть. Ты же христианин, не соверши греха.

Христианин. Да. Еще один прокол. На шее у меня висел крестик. Серебряный с тонкой цепочкой. Такой у простого работяги не найдется, а старик хорошо его разглядел, когда я раздевался. Пронька вряд ли — до нее и остальных было далеко, а крестик маленький и уже потускнел от времени. Что интересно он подумал, когда увидел его? И тот же вопрос про работу, как понимаю сейчас, тоже был неслучаен — проверял меня старик, как отреагирую. И когда я на полном серьезе ответил, что готов работать (а я и правда ради дела готов несколько дней побатрачить — просто в рамках моего задания у меня ограничение по времени), то мой утвердительный ответ успокоил его гораздо сильнее, чем все остальные слова вместе взятые. И теперь понимаю, что вечером меня еще одна проверка ждет. Как на нее среагирую? Не проколюсь ли снова на какой мелочи? Стоит поторопиться с поиском грабителей, пока еще больше не засыпался! Так что, Пронька, никуда ты от меня сейчас не денешься. И на слова старика в свете этого решения мне откровенно плевать.

— Мне бы поесть чего. Хоть краюху хлеба, — смотря на девушку, сказал я.

— Самим есть нечего, — отрезал за спиной старик.

Прежде, чем что-то ему ответить, вмешался мой ненасытный желудок, заурчав согласно при мыслях о еде. Съеденная перед выходом каша уже была благополучно переварена, а организм, привыкший есть досыта, требовал еще.

— Ой, Серафим Кузьмич, — тут же подхватилась девушка, — ну как же можно человека голодом морить? Какой из него работник будет?

— Потерпит до вечера. Не оголодает за это время, — уперся тот.

— Ну хоть чаю ему налью, — уже кинулась с ребенком к стене, где стояла печка, девушка. — Хоть так брюхо успокоить.

Старый поджал недовольно губы, но в этот раз перечить молодой девке не стал. А я, довольный, пошел за ней следом.

— Подержишь? — осторожно подала она мне ребенка.

Принял я его со страхом. А вдруг уроню или случайно прищемлю ему ручку или ножку? В свертке не видно, где они. Но Пронька, как только убедилась, что младенец в моих руках, а не полетел вниз, тут же переключилась на чайник, что стоял тут же рядом с печкой. Кружки нашлись здесь же, аккуратно поставленные в ряд на сколоченной трехъярусной полке. Подхватив одну из них, она щедро плеснула мне заварки из чайника и долила сверху ковшиком воды из стоящего рядом деревянного бочка литров на пятьдесят.

— Извини, что холодный, — с такими словами она протянула кружку мне. — Печку топим лишь вечером, чтобы горячее поснедать. Дрова дорогие, сам понимаешь.

Благодарно кивнув, я аккуратно взял правой рукой кружку и отвел ее в сторону, чтобы не мешать Проньке забрать ребенка.

— А ты давно здесь живешь? — отхлебнув холодного горького чая, спросил я.

Хотя чаем я бы это не назвал — трава какая-то с листьями смородины

— Да почитай третий год, — пожала та плечами. — А ты правда не помнишь ничего? — тут же сама задала она мне вопрос.

— Правда.

— Может, ты какой ремесленник, что в Москву решил перебраться, — мечтательно закатила она глаза. — Или купец...

— С чего ты взяла? — тут же навострил я уши.

Тут она покраснела и прошептала.

— Так ты не худой просто. И ладный. Красивый... — на последних словах она и вовсе залилась румянцем и отвернулась.

Я спрятал неловкость за кружкой с чаем и, отхлебнув, тут же попытался перевести тему разговора.

— А часто здесь на людей нападают? И что делать мне теперь?

— К околоточному идти, — пожала та плечами.

— Не нравится мне полиция, — покачал я головой. — Не знаю, что у меня в прошлом было, но вот прямо воротит от них.

— Зря вы так, — укоризненно посмотрела она на меня. — В полиции люди разные служат. И хороших хватает.

— Но при этом на людей здесь нападают, — буркнул я, упорно переводя разговор на интересующую меня тему.

— Это да, бывает, — вздохнула Пронька.

— И кто же этим промышляет? Неужто здесь бандиты в округе водятся?

— Да лихих людей хватает, — пожала та плечиком и с жалостью посмотрела на мое лицо.

— А среди рабочих никто таких не промышляет?

— С чего вы взяли? — насторожилась та.

— Ну, я подумал, что надо же этим лихим где-то жить. Да и вы живете не богато — могут ведь и среди рабочих найтись те, кто от безысходности «на дорогу» вышел?

Пронька заколебалась. Посмотрела испуганно на старика, который буравил нас взглядом, неспешно докуривая самокрутку. «А уж не этот ли старичок и руководит теми грабителями», пришла мне в голову мысль. Но додумать я ее не успел, потому что девушка ответила.

— Есть у нас лихие мужики, что вечером «подрабатывают», — прошептала она. — Но они не у нас живут, а ниже.

— А не могли меня они... — я многозначительно промолчал.

— Да нет, что ты, — также шепотом возмутилась Пронька. — Они