Последняя загадка Ивана Грозного - Наталья Александрова

Но в это мгновение сверху, с галереи, опоясывающей библиотеку, прямо на голову злобному карлику упал огромный старинный том. Карлик едва слышно охнул и повалился на паркетный пол, не подавая никаких признаков жизни.

Лариса вскрикнула от неожиданности, повернулась и с удивлением уставилась на распростертую на полу бездыханную фигуру… точнее, фигурку.

В первый момент она подумала, что это ребенок, но потом увидела повернутое набок морщинистое лицо, лицо злобного и порочного старика, увидела тускло сверкающую раскрытую бритву в его руке и невольно вздрогнула от ужаса.

На полу вокруг головы карлика расплывалось красное пятно. Лариса увидела огромный том, поняла, что остановило кровавого карлика, и подняла голову, чтобы понять, откуда упала смертоносная книга.

Она успела заметить мелькнувшую на галерее фигуру, услышала удаляющиеся шаги, затем наверху хлопнула дверь – и все стихло.

Нужно было скорее покинуть это страшное место.

Лариса кое-как запихнула в шкаф бесценные книги. Прежде чем убрать том Цицерона, спрятала в свою сумочку старинную открытку с каменной кошкой, затем закрыла дверцу шкафа и поспешно выскользнула из библиотеки.

В коридоре никого не было, очевидно экскурсия закончилась. Лариса опасливо оглянулась по сторонам и принялась красться к выходу. Проходя мимо двери с надписью «Только для персонала», она услышала звон чашек и раздраженный голос экскурсовода.

Вахтерша тоже отсутствовала, так что Лариса через десять минут уже шла по Галерной улице в сторону Исаакиевской площади.

На душе было неспокойно. Она сумела уйти из театра на одном адреналине, теперь же пришел страх. Кто был тот карлик? Зачем он бросился на нее с бритвой? Было бы наивно думать, что это местный сумасшедший, который прячется в камине и набрасывается на экскурсантов, то есть его появление входит в программу. Во всяком случае, намерения у этого карлика были самые серьезные, и если бы не книга, упавшая с потолка, Ларисе пришлось бы худо. Но книга упала не сама по себе, ведь Лариса же видела тень и слышала чьи-то шаги.

Она поежилась – было такое чувство, что спину прожигает чужой ненавидящий взгляд.

На самом деле так оно и было. Коротко стриженная брюнетка с чересчур красными губами смотрела ей вслед и бессильно ругалась. Карлик пропал, а медсестра – вот она, живая и здоровая.

На пустыре возле Мясницких ворот стоит низкая изба с маленькими закопченными окошками. На голой земле перед избой валяются пьяные – кто без сапог, кто вовсе в одном исподнем – то ли пропил все, то ли кто стащил уже с пьяного. Перед избой стоят телеги, повозки, косматые крестьянские лошаденки.

Мимо этой избы, не останавливаясь, проезжают боярские дети на сытых конях, буйные ватаги опричников с метлами и собачьими головами, привязанными к седлам, богатые барыни в дорогих, коврами застеленных возках. Проходят мимо попы в черных рясах, богомольцы в белых застиранных одежонках, поравняются с той избой, плюнут и идут дальше, кому куда надобно.

В избе той – царский кабак, внутри чадно, дымно, воняет потом и перегаром, в воздухе стоит гул от сквернословия. В красном углу висит темный от копоти образ Николая Угодника, да второй – Иверской Божьей Матери. За прилавком стоит целовальник – здоровенный пузатый мужик с серебряной серьгой в ухе, с маленькими заплывшими глазками. То и дело крестится на образ – потому и целовальником зовется, что крест целовал, обещая торговать честно.

Вдоль стен лавки да простые дощатые столы, и все они заняты – сидят за ними крестьяне, посадские, уличные торговцы – мелкая городская голь. Сидят и пьют – кто молча глядя в кружку, кто громко препираясь с дружками.

В самом дальнем, самом темном углу сидит страшный, темный человек в продранном кафтане, с одним черным глазом на рябом широком лице, с кривым шрамом через всю щеку.

Перед одноглазым человеком стоит кружка с зеленым казенным вином. Однако он не пьет разом, как все добрые люди – отопьет чуток да отставит, и все в сторону двери поглядывает.

А дверь в кабак не закрывается – заходи кто хочет. Вернее, у кого есть деньга или хоть одежонка на продажу.

И заходят в эту дверь мастеровые и купчики своими ногами, а потом выносят их подручные целовальника, бросают на голую землю. До последнего гроша пропьются, последнюю одежонку с себя снимут да целовальнику за рюмку отдадут.

Вдруг одноглазый насторожился: увидел он в дверях высокого, худого человека. Странный человек, не похожий ни на крестьянина, ни на мещанина, ни на мастерового. Одет в длинную одежку вроде поповской рясы, лицо закутано, из-под капюшона глядят темные, глубоко посаженные глаза. Не иначе иноземец.

Иноземец огляделся по сторонам и пошел прямиком к столу одноглазого.

По дороге схватил его за полу какой-то пьяный ярыжка, загнусил злым голосом:

– Постой, почтенный, не спеши, присядь со мной! Выпей со мной царского вина, только, чур, не за мой счет! А то у меня душа горит да в горле пересохло, а выпить не на что! Корову пропил, топор пропил, армяк – и тот пропил!

Иноземец руку со своей одежды сбросил, ярыжку в грудь толкнул. Тот обиделся, зашипел на иноземца, как кошка:

– Ишь, вырядился, на человека не похож, а выпить с православным не желаешь?

Однако иноземец повел себя странно: не стал ничего говорить ярыжке, не стал оправдываться, а ткнул его одним пальцем в грудь, тот охнул, ткнулся лицом в стол и замолчал.

Однако тут же вскочил приятель ярыжки, такой же босяк с испитой физиономией, рванул рубаху на груди и заголосил:

– Помогите, люди добрые, христиане православные! Иноземцы наших бьют! Неужто мы этому басурману такое спустим, неужто не постоим за христову веру?

Вокруг голь кабацкая зашевелилась, заволновалась – как же, надо за своего вступиться! Опять же, грех иноземца не пощипать, на выпивку с него не слупить – будет знать, как по кабакам таскаться!

Но не успел никто и слова сказать, как одноглазый поднялся со своего места, шагнул раз, выдернул из-за сапога нож и с маху пригвоздил к столу руку ярыжкиного приятеля. Тот охнул, сполз на скамью и затих, хлопая глазами.

И все остальные тут же замолчали и отвернулись, потеряли всякий интерес. И правда – что к незнакомым людям вязаться, одни от этого неприятности.

Одноглазый же выдернул свой нож, вытер его о край зипуна и вернулся на прежнее место, будто и не вставал с него.

Иноземец поглядел внимательно своими темными глазами, подсел к одноглазому. Немного помолчал для приличия, потом откашлялся и проговорил:

– Значит, ты и есть Степка Коряга?

Говорил он по-русски хорошо, но с каким-то незнакомым призвуком.

– Может, так, а может, иначе, – отозвался одноглазый, оценивающе глядя на соседа. – А ты, дядя, кто же будешь?