Ответный удар - Гарри Тертлдав

Вдалеке Людмила заметила вспышки, похожие на зарницы в жаркий летний день: артиллерия, скорее всего, ящеры. Она посмотрела на часы и компас, стараясь определить местоположение неприятеля. Вернувшись домой, она доложит полковнику Карпову о том, что видела. Может быть, наступит счастливый день, когда партизаны получат «Катюши» и смогут сделать мощный ракетный залп по вражеской батарее.

Среди туч, затянувших небо, тут и там проглядывали звезды, весело подмигивая Людмиле. Пару раз ей удавалось разглядеть короткие вспышки на земле — винтовочные выстрелы. Почему-то звезды тут же перестали казаться ей дружелюбными и мирными.

Наблюдая за показаниями компаса и время от времени поглядывая на часы, Людмила искала базу. Посчитав, что подлетела совсем близко, она посмотрела вниз, ничего не увидела… и нисколько не удивилась. Заметить аэродром с первой попытки — все равно что искать иголку в стоге сена.

Она зашла на новый круг. Теперь ей приходилось следить за показаниями уровня горючего в баке. Если она заблудится, и ей придется совершить вынужденную посадку прямо на поле, это нельзя откладывать на самый последний момент.

Когда Людмила уже практически не сомневалась в том, что другого выхода у нее нет, она разглядела спасительные огни и поспешила к ним. Если знаешь, где находишься, настроение сразу улучшается.

Теоретически посадочная полоса считалась ровной, но на самом деле она мало отличалась от той, что подготовили для Людмилы партизаны. Маленький У-2 отчаянно трясло и подбрасывало на кочках, пока он, наконец, не замер на месте. «Зато такую взлетную полосу труднее заметить», — утешала себя Людмила. Впрочем, можно ли считать это достаточной компенсацией за синяки и ссадины, которые она получает всякий раз, когда садится или взлетает? Наверное, можно.

Она расстегнула ремни безопасности и выбралась из самолета. Навстречу уже бежали рабочие из наземной команды. Они откатили «кукурузник» в укрытие, где он стоял между заданиями, и набросили на него камуфляжные сети.

— Где полковник Карпов? — спросила Людмила.

— Ушел спать примерно час назад, — ответил кто-то. — Сейчас около трех часов ночи. Твое сообщение не может подождать до утра?

— Думаю, не может, — сказала Людмила.

Она считала, что полковник должен узнать про артиллерию ящеров без промедления.

Людмила медленно шагала вслед за «кукурузником» в сторону укрытия, не сомневаясь, что там обязательно окажется Георг Шульц. И, разумеется, не ошиблась.

— Alles корошо? — спросил он на своей обычной смеси немецкого и русского языков.

— Gut, да, — ответила Людмила на той же смеси.

Шульц забрался в кабину. Даже под камуфляжной сетью фонари не зажигали; у ящеров имелись приборы, которые умели распознавать самые крошечные искры света. Впрочем, Шульц и на ощупь исключительно ловко справлялся со своими обязанностями. Он проверил педали и приборы, а потом, высунувшись наружу, сообщил:

— Провод левого элерона плохой — немного болтается. Подправлю, как только станет посветлее.

— Спасибо, Георгий Михайлович, — поблагодарила его Людмила.

Ей казалось, что с проводом все в порядке, но если Шульц говорит, что его следует подтянуть, значит, так оно и есть. Людмила считала, что он обладает практически сверхъестественным талантом механика. Она на самолете летала, Шульц же отдавался машине целиком, словно становился ее частью.

— Больше ничего плохого, — сказал он. — Но… вот, держите. Вы уронили на пол. — Шульц протянул Людмиле свернутый треугольником листок бумаги.

— Спасибо, — повторила она. — Наша почта и так работает из рук вон плохо. Если еще терять письма, прежде чем они успеют отправиться в путь…

Людмила сомневалась, что Шульц ее понял, но ей вдруг стало все равно — она жутко устала, и не хотела напрягаться и переводить свои слова на немецкий. Если полковник Карпов спит, почему бы и ей тоже не отдохнуть немного.

Она сбросила парашют, проку от которого, на самом деле, было бы немного, если бы в У-2 угодил вражеский снаряд, ведь она всегда старалась летать как можно ниже, убрала его в кабину и направилась из укрытия в комнату, где жила вместе с другими женщинами-пилотами. Когда она проходила мимо Георга Шульца, он похлопал ее чуть пониже спины.

Людмила на мгновение замерла на месте, а потом в ярости развернулась к механику. С тех пор, как она вступила в ряды Красной армии, подобные происшествия случались, но ей казалось, что Шульц — человек воспитанный и должен вести себя пристойно.

— Никогда больше так не делай! — крикнула она по-русски, а затем перешла на немецкий, чтобы до него полностью дошел смысл сказанного: — Nie wieder, verstehst du? — «Ты» в ее словах прозвучало как оскорбление. — Что подумает о вас полковник Егер, если узнает? — добавила она.

Шульц служил стрелком в экипаже танка, которым командовал Егер, и очень его уважал. Людмила надеялась, что упоминание имени бывшего командира, приведет Шульца в чувство. Но он только негромко рассмеялся и ответил:

— Он подумает, что я не делаю ничего такого, чего не делал бы он сам.

Наступило короткое, гнетущее молчание, которое нарушила Людмила, заявив ледяным тоном:

— А это вас не касается. Если вам мало авторитета вашего командира, чтобы вести себя прилично, хочу напомнить, что вы немец и находитесь на базе вооруженных сил Красной армии — один против большого отряда советских мужчин. Вас не трогают, потому что вы хорошо работаете. Но не скажу, что особенно любят. Понятно?

Шульц вытянулся по стойке «смирно», изо всех сил постарался щелкнуть каблуками валенок и выбросил вперед руку в гитлеровском военном приветствии.

— Я все помню и понимаю, — объявил он и, громко топая, удалился.

Людмила с трудом сдержалась, чтобы не врезать ему как следует под зад. Ну, почему он не мог просто извиниться и заняться делами, вместо того, чтобы злиться, словно она его обидела, а не он ее? И что теперь делать? Если Шульц по-настоящему рассердился, может быть, он больше не захочет иметь дело с ее самолетом? В таком случае, кто будет его чинить?

Ответ пришел сразу вслед за вопросом: какой-нибудь русский недоучка крестьянин, который с трудом отличает отвертку от плоскогубцев. Она, конечно, кое-что умеет и сама, но далеко не все, а кроме того, Людмила прекрасно понимала, что не обладает талантом Шульца чувствовать мотор. Вспыльчивый характер может стоить ей жизни.

А что еще оставалось делать? Позволить Шульцу обращаться с собой, как со шлюхой? Людмила сердито покачала головой. Наверное, следовало ответить какой-нибудь шуткой, а не устраивать ему сцену.

Ну, теперь уже поздно жалеть о том, чего изменить нельзя. Она устало побрела к дому, в котором расположились женщины-летчицы. Не слишком надежное укрытие: стенами служили мешки, наполненные землей, и охапки сена, а крышей — неструганные доски, засыпанные сеном и прикрытые камуфляжной сетью. Крыша протекала, да и не особенно сохраняла тепло, но здесь все так жили, включая полковника Карпова.

Дверь в импровизированный барак не имела петлей и сдвигалась в сторону, сразу за ней висел занавес затемнения. Людмила сначала закрыла дверь, и лишь потом отодвинула занавес. «Не дать ящерам увидеть ни искорки света» — правило, которому Людмила следовала так же неукоснительно, как и «Взлетай по ветру».

Впрочем, в бараке царил полумрак: горело несколько свечей и масляная лампа, однако, Людмиле хватило их света, чтобы не спотыкаться о женщин, которые, завернувшись в тонкие одеяла, спали на соломенных тюфяках. Зевая, Людмила медленно пробиралась к своему месту и вдруг заметила белый прямоугольник поверх сложенного одеяла. Когда она отправлялась на задание несколько часов назад, его там не было.

— Письмо! — радостно прошептала она.

Да еще от кого-то гражданского, иначе его сложили бы по-другому. Людмилу охватило возбуждение, ведь она не слышала о своей семье с тех самых пор, как прилетели ящеры. Она уже потеряла надежду, а, может быть, у них все в порядке?

В тусклом свете Людмила не сразу сообразила, что письмо в конверте. Она перевернула его и поднесла поближе к глазам, чтобы посмотреть на обратный адрес. Ей потребовалось всего несколько мгновений, чтобы понять, что часть его написана латинскими буквами, а часть старательно выведенными печатными русскими.

И тут она посмотрела на марку. Если бы год назад кто-нибудь сказал ей, что она обрадуется, увидев портрет Адольфа Гитлера, Людмила посчитала бы, что этот человек окончательно выжил из ума или сознательно хочет нанести ей смертельное оскорбление — скорее всего, и то, и другое.

— Хайнрих, — тихонько выдохнула она, постаравшись правильно произнести чужой для русского языка звук в начале имени.

Людмила быстро вскрыла конверт и достала листок бумаги. К своему огромному облегчению она увидела, что Егер почти все написал печатными буквами: Людмила практически не понимала его почерк. Она прочитала: