Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер - Джон Осборн

Мартин (опустившись на колени). Мария, благая Мария, я вижу в Христе радугу, гневом налившуюся, заступись за меня перед сыном, попроси его умерить свой гнев, ибо не смею я поднять глаза. За что мне такая мука?

Встает, присоединяется к процессии, все уходят. Издалека доносится начало литургии. Сцена пуста. Потом в конусе, нестерпимо ярко разгорается свет и вскоре появляется Мартин. Он вошел с дальнего конца конуса и идет на публику. У него на руках нагой ребенок. Мартин выходит^ наружу, делает несколько шагов вперед и застывает в неподвижности.

Мартин. Ну, вот. Славословие кончилось, началось кощунство. (Возвращается в конус.)

С окончанием литургии свет постепенно гаснет.

Монастырская трапезная. За столом Ганс, Лука и несколько монахов. Лука оживленно беседует с братьями, Ганс погружен в размышления. Он порядочно выпил, его тянет пошуметь, поспорить.

Ганс. Как насчет винца? На мне не выгадаешь, старый жук. Я свои двадцать гульденов отгуляю сполна. Надо отметить, все-таки торжественный день. Верно говорю?

Лука. Верно, торжественный.

Вайнанд. Простите, не уследил. Пожалуйста… (Наполняет стакан Ганса.)

Ганс (примирительным тоном). Ничего, ладно. Вообще-то вы, монахи, народ аккуратный: все-то вы видите, все-то слышите. Лучше скажи, что ты думаешь о брате Мартине. Вайнанд. Он хороший, богобоязненный монах.

Ганс. Да, да, вы же тут боитесь перехвалить друг друга. У вас тоже вроде артели. А скажи-ка, брат: вот в вашем монастыре или в каком еще, в вашей артели может слабый работник всех пересилить?

Вайнанд. Нет, думаю, так не бывает.

Ганс. …А может — поверь, я без задней мысли, просто интересуюсь, — может один плохой монах, настоящее чудовище, какой-нибудь поганец, если, конечно, ему дать волю, может он настолько загадить доброе имя своего ордена, что придется со временем — как это говорят? — ликвидировать орден? Ликвидировать, а? Ты человек образованный, знаешь латынь, греческий, древнееврейский…

Вайнанд. К сожалению, только латынь и совсем немного греческий.

Ганс (он завел об этом речь нарочно, чтобы чуть похвастаться.) Правда? Мартин знает латынь и греческий, а сейчас, говорят, по уши залез в древнееврейский.

Вайнанд. У Мартина светлая голова. Не у всех его способности.

Ганс. Ну, все равно, какое будет твое мнение?

Вайнанд. Мое мнение таково, что церковь сильнее своих верующих.

Ганс. Само собой, но разве не могут ее пошатнуть, скажем, несколько человек?

Вайнанд. Многие пытались, но церковь стоит. И потом, у человека слабый голос, а мир велик. Церковь же обнимает весь мир и всюду слышна.

Ганс. Ладно, а что ты скажешь об Эразме?

Вайнанд (держится спокойно и вежливо, поскольку уверен, что Ганс ровным счетом ничего не знает об Эразме). Что?

Ганс. Об Эразме. (Старается удержать инициативу.) Вот о нем ты что думаешь?

Вайнанд. Эразм, бесспорно, большой ученый, его уважают повсюду в Европе.

Ганс (раздраженный, что его берутся поучать.) Я знаю, знаю, кто он есть, без твоей помощи знаю. Ты на вопрос отвечай: что ты о нем думаешь?

Вайнанд. Что думаю?

Ганс. Ну, с вами говорить, что воду решетом мерить. Критикует он церковь, правду люди говорят?

Вайнанд. Он ученый, и по-настоящему его критику могут разобрать только ученые.

Лука. Не вступайте вы с ним в спор. Он обо всем готов спорить, особенно когда ничего не смыслит в деле.

Ганс. Я знаю, что говорю, я спросил простую вещь…

Лука. В такой день мог бы обойтись без вопросов. Ты только подумай, Ганс…

Ганс. А я что делаю? Распустил слюни, как баба.

Лука. Такое бывает однажды. Как свадьба.

Ганс. Или похороны. Кстати, где наш покойник? Где брат Мартин?

Вайнанд. Должно быть, у себя в келье.

Ганс. Что же он там делает?

Вайнанд. Ничего, просто немного взволнован.

Ганс (оживившись). Вон как! Взволнован! Чем это он, интересно, взволнован?

Вайнанд. Первая литургия может глубоко потрясти впечатлительную натуру.

Ганс. Это хлеб-то и вино?

Вайнанд. Да, и еще многое другое.

Лука. Воистину! Как тут за всем уследить — не представляю.

Ганс. А мне показалось, он не вполне совладал. Он хоть знает, что мы еще здесь? Ему сказали, что его все ждут?

Вайнанд. Он придет, скоро придет. Отведайте еще нашего вина. Он хотел немного побыть один.

Ганс. Так сколько уже времени прошло!

Лука. А может, мальчик немного волнуется, что увидит тебя?

Ганс. Чего ему волноваться?

Лука. Все-таки три года не виделись…

Ганс. Я-то его уже видел. Это он меня не видел.

Входит Мартин.

Лука. Вот и он. А мы забеспокоились, что с тобой. Иди сюда, садись. Мы тут с твоим батюшкой опустошаем монастырские погреба. Не привык я, знаешь ли, спозаранок.

Ганс. За других не говори, пугало огородное! Мы еще и не начинали, верно?

Лука. Как ты себя чувствуешь, сынок? Очень ты бледный.

Ганс. Краше в гроб кладут. «Брат Мартин». Тебе бы братом Лазарем называться!

Смеется, и вместе с ним шутке улыбается Мартин. Оба держатся настороженно, стараются нащупать безопасную почву.

Мартин. Нет, мне хорошо. Спасибо, Лука.

Ганс. Тошнило, что ли?

Мартин. Сейчас лучше. Спасибо, отец.

Ганс (безжалостно). Живот расстроил, не иначе. Постился, видать, много. (Скрывая участие.) На живую смерть похож.

Лука. Выпей немного вина. Бели немного, наверное, можно? Тебе станет легче.

Ганс. Этот мутный взгляд я знаю. Нагляделся. Очень рвало?

Лука. Да ну, он уже лучше выглядит. Глоток вина, и опять будет румяненький. Как, тебе получше, сынок?

Мартин. Да. А как вы…

Лука. Ну вот и хорошо. Видите, он уже здоров.

Ганс. Всю келью, должно, заблевал. (Вайнанду.) Убирать за собой сам будет?.

Лука. Неужто было так плохо? Бедняга! И еще переживал, что мы его ждем!

Ганс. Потому что матери тут нет — выгребать за ним.

Мартин. Я управился сам. А как ваши дела, отец?

Ганс (слышит вызов, но решает не сдаваться). Мои дела? Дела у меня в порядке. Вон и Лука скажет. Ничего меня не берет. Твой старик еще держится. А иначе нам нельзя — что мне, что Луке. Чуть сдашь — сразу на лопатки уложат, или на колени ткнут, или еще как. А уж если на лопатках — пиши пропало, спета твоя песенка. Как же это можно, тогда всему конец. Так что держись до последнего. Живешь, понимаешь ли, — так живи!

Мартин. Я не всегда понимаю, что люди хотят этим сказать.

Лука. Мартин, твой отец пошел в гору. У него доля в товариществе, и теперь он в известном смысле работает на самого себя. Сейчас все так делают.

Мартин (Гансу). Очень хорошо.

Ганс. Получать денежки хорошо, только ломать за них спину — не очень.

Мартин. Как мать?

Ганс. Скрипит помаленьку. Всю жизнь работа, дети — понятно, устала. (Скрывая замешательство.) Ты прости, что она но приехала, все же не ближний свет. Велела передать привет. Да, и еще пирог. Но мне сказали (указывает на Вайнанда), что отдать нужно не тебе, а настоятелю.

Мартин. С подарками такой порядок, отец. Ты просто забыл.

Ганс. Хоть кусочек-то тебе перепадет? Мать так тряслась над пирогом, и еще дочка Луки посылает тебе привет.

Мартин. Правда? Как она?

Ганс. Лука, подтверди, что она просила передать привет Мартину.

Лука. О да, она часто вспоминает тебя, Мартин. Даже теперь. Она ведь вышла замуж.

Мартин. Я не знал.

Лука. Да, и уже двое детей, мальчик и девочка.

Ганс. Вот, вот: двое в окне выставлены, а теперь уж и третий лезет из-под прилавка. Верно, Лука?

Лука. Из нее хорошая мать получилась.

Ганс. Самое милое дело. Так только и можно насолить окаянному, когда он явится по твою душу, — выставляй ему ребят! Если ребята получаются и нет чумы, выпускай их из-под приладка на беса! На-ка, выкуси! И опять же для себя делаешь дело на всю жизнь и на веки вечные. Аминь. (Пауза.) Ну, угощай, брат Мартин, а то гости заскучали. Вон, у Луки стакан пустой, как матка у монахини. Сухо в глотке-то, старый пень?