Экзотические птицы - Ирина Степановская

Участковый врач развел руками и сослался на возраст, сказав при этом: «Чего же вы хотите, ей восемьдесят первый год». Племянница не поняла этого выражения и растерялась. К счастью, нашлись знакомые, подсказавшие выход. Американка поехала в отделение к Мышке, решив повременить с жизнью в Москве до выяснения дальнейшей ситуации. Поэтому, договорившись о том, о чем было нужно, она заплатила за пребывание бабушки в отделении деньги, полученные на год вперед от сдачи ее московской квартиры с явной надеждой на то, что больше денег платить не придется.

Действительно, при поступлении в отделение Генриетта Львовна была очень плоха. Теперь же, после многомесячного лечения, ее заботило гораздо больше не состояние здоровья, а почему до нее никак не дойдут больничный парикмахер и маникюрша и почему в ее палату редко захаживает доктор Владислав Федорович Дорн, с которым Генриетта Львовна обожала мило кокетничать. Маше не было жаль койко-места для бабушки. Палата у Генриетты Львовны была хоть и отдельная, но самая маленькая, угловая, переделанная из бывшего Тининого кабинета. Для мужчин-бизнесменов, у которых толклось всегда много народу, она не подходила; для очень тяжелых пациентов тоже — туда было трудно завезти технику, — а деньги за лечение и питание бабушки были перечислены впрок, теперь просто надо было ждать очередного визита американской родственницы. Мышка даже предвкушала радостное удивление, которое появится на ее лице, когда она увидит помолодевшую и похорошевшую Генриетту Львовну.

«Мы живем хоть и не в Америке, но тоже кое-что можем», — скромно улыбнувшись, сказала бы ей тогда Мышка. А потом Генриетте Львовне пожелали бы счастливого пути на новый континент. В ее нынешнем состоянии ей был бы не страшен путь даже в Антарктиду.

Еще два места в отделении были пусты и ждали своих пациентов. Как говорил Дорн, пусть лучше останется пустым койко-место, чем оно будет занято неплатежеспособным пациентом, на которого будет затрачено впустую много усилий и средств.

Когда Мышка вошла, постучавшись, Генриетта Львовна красила губы.

— Смотрите-ка, клен совсем сбросил листья! — сказала она, показывая на окно. — Печально сознавать, что, может быть, это моя последняя осень!

— Да будет вам, — ответила Мышка. — Вы сейчас в такой форме, что впору подыскивать жениха!

Генриетта Львовна зарделась:

— Вы вот так говорите, а Владислав Федорович глаз вторые сутки не кажет! А в отделении, кроме него, замуж выходить не за кого! Не за того же отвратительного бугая, что глаз не поднимает от «Коммерсанта». И не за пошляка-куплетиста. Тот слова не скажет без глупой прибаутки!

Мышка принужденно засмеялась:

— И когда это вы успеваете все замечать? Вроде целыми днями сидите у себя в палате.

— Не выхожу, да все вижу! — заметила бабушка.

— А что вы скажете про Аркадия Петровича? — спросила Мышка. Она давно уже подметила, что Генриетта Львовна необыкновенно точна и справедлива в суждениях.

— Ну, это Богом данный доктор! — воздела к небу сухие, морщинистые, но ухоженные, в крупных старинных кольцах, руки Генриетта Львовна. — Его на пустяки даже грех отвлекать!

— Ну, тогда ничего не остается, как искать женихов на первом этаже, среди поступающих! — улыбаясь, посоветовала Мышка. — Но только не промахнитесь, хорошего жениха отыскать нынче трудно!

— А когда с этим было легко? — пожимая плечами, спросила Генриетта Львовна, и Мышка лишний раз отметила, что, несмотря на странную привязанность к Дорну, высказываниями на другую тему восьмидесятилетняя бабушка может дать сто очков вперед и тридцатилетним.

— Не беспокойтесь, что Дорн не заходил к вам эти два дня, — сказала Мышка. — У него было очень много работы. А за показателями вашего здоровья следила я. Давление, ЭКГ, анализы крови, мочи — практически все у вас в норме. Еще немножко — и будете тренироваться в Центре подготовки космонавтов! — Мышка улыбнулась как можно шире и, на прощание пожав Генриетте Львовне руку повыше запястья, точно так, как когда-то делала Тина (Мышка неосознанно переняла у нее этот жест), вышла из комнаты.

Генриетта Львовна вздохнула и, опять повернувшись к окну, стала пристально смотреть куда-то вдаль, будто пыталась запомнить и раздетый клен, и улицу, и серый дом, стоящий напротив, и кажущиеся небольшими с высоты фигурки школьников, идущих под дождем в разноцветных куртках неизвестно куда.

— В жизнь… — вздохнула Генриетта Львовна и рассеянным жестом взяла в руки пульт маленького телевизора.

«Надо зайти сказать Владику, чтобы не забывал про бабульку, — думала Маша, надевая в кабинете пальто. — Все-таки она же его больная. Он обязан заходить к ней хотя бы раз в день! — Тут Маша вздохнула. — Да его ничем не проймешь! Он, конечно, ответит, что ему страшно некогда, что состояние ее вот уже долгое время стабильно хорошее, а если вдруг и случится с бабулькой что — его тут же позовут сестры… В общем, объясняться с Дорном — где сядешь, там и слезешь!» Маша взяла в руки модную, из дорогой кожи сумку и, подняв воротник, как будто он мог ее уберечь от холодного влияния Дорна, пошла по коридору и потянула дверь ординаторской.

Владик Дорн сидел перед включенным экраном компьютера, но смотрел вовсе не на него, а в окно. Белые металлические жалюзи он по забывчивости не опустил и даже не заметил этого; зато ему было прекрасно видно, как по новым пластиковым окнам остервенело барабанит дождь и от капель ползут вниз неровные, дрожащие струйки. Казалось, не было сейчас для Дорна ничего занимательнее этого бессмысленного созерцания.

— Владислав Федорович, — сказала Мышка, останавливаясь у самой двери. — Я сейчас видела Генриетту Львовну, и она жаловалась, что вы редко удостаиваете ее своими посещениями.

Дорн повернулся к Маше на крутящемся стуле и стал разглядывать ее с каким-то странным выражением лица, как будто видел в первый раз в жизни.

— Ты что-то сказала? — наконец спросил он.

— Я заходила к бабушке… — снова начала Мышка.

— Ах да, к Генриетте Львовне, я вспомнил, — ответил Дорн, а сам подумал: «Слава Богу, хоть эта не может сказать, что она от меня беременна!» — Я зайду к ней, зайду! — уверил он Машу. — Если хочешь, зайду прямо сейчас и проведу у нее столько времени, сколько выдержу, клянусь. Только отстань сейчас от меня, хорошо?

— Сейчас? — удивилась Маша. — А как же домой? Я ведь сегодня уже была у бабульки. Так что ты можешь зайти к ней и завтра!

— Ты иди, я еще побуду здесь, — сказал Дорн. Казалось, он пребывал в какой-то странной задумчивости. Маша раньше никогда не видела его таким. — Иди, Маша, иди!

Он отвернулся от нее и стал чертить воображаемые фигуры пальцем на пустом экране компьютера. И было в этом печальном жесте что-то настолько новое, настолько необычное для всего его поведения, что Маша не знала, что и подумать. Почему-то ей стало жалко его и захотелось поднять руку и погладить Дорна по русым, легким, свободно рассыпающимся по голове волосам. Но это, побоялась Маша, могло все испортить. Спугнуть то необыкновенное, что происходило в эту минуту с Дорном, и поэтому Мышка сочла за лучшее повернуться и выйти из ординаторской. Поболтавшись еще несколько минут в коридоре, она скоро поняла, что сразу после ее ухода Дорн тут же забыл о своем обещании поболтать с бабулькой. На цыпочках, воспользовавшись временным отсутствием сестер в коридоре, она снова подошла к неплотно прикрытой двери ординаторской и осторожно посмотрела в просвет. Владик Дорн пребывал в кресле в прежнем положении и все так же чрезвычайно внимательно разглядывал струи дождя, бьющие в окно.