Апокриф - Владимир Гончаров

— Не знаю… Давай как-нибудь после. Сейчас я не готова.

— А что тут готовиться? Не на сцену ведь!

— Ну, это, как сказать… Ну, не могу я сейчас, Лидочка, милый… Не обижайся, ладно?

— Да не обижаюсь я! А, вообще-то, я родителям про тебя писал. Так что они немножко в курсе…

— Ну, вот и хорошо — что немножко, Лидочка! Я, правда, боюсь. Не понравиться боюсь. А времени исправить, если что-то не так пойдет, не будет. Ты, Лидочка просто не понимаешь, какими глазами женщины друг на друга смотрят! Особенно матери на подружек сыновей… Правда, глупенький ты мой!

— Да ну тебя, в самом деле! Ты, что же, и проводить меня не придешь?

— На вокзал? Нет, не приду. Здесь попрощаемся. Не на век же! Или ты меня уже бросить решил? Смотри! Голову оторву!

Это разговор происходил между Лидо и Лорри ранней осенью на их любимой скамейке, в дальнем углу госпитального парка.

Лорри к этому времени, закончив свой «патриотический семестр», снова училась в университете, теперь уже на последнем курсе. Она продолжала ходить в госпиталь почти каждый день, но теперь исключительно ради встреч с Лидо. Времени для этого было вовсе не так много, как хотелось бы, поскольку, помимо обязанностей, связанных с приобретением знаний, которые Лорри продолжала, несмотря на свою влюбленность, выполнять строжайше, ей приходилось делать массу работы, навязываемой особенностями военного управления. Всякие дежурства: то на улицах, то в бомбоубежищах; то аврал по разгрузке какого-нибудь железнодорожного состава по призыву университетской организации МС, то «добровольный труд в выходные дни» по призыву Президента и Правительства… Шел четвертый год войны, и государство любыми способами пыталось затыкать финансовые дыры, в том числе за счет бесплатного труда, где это было только возможно.

А Лидо в самом начале осени предстал перед военно-медицинской комиссией, коей и был признан временно негодным к прохождению дальнейшей военной службы. Его не демобилизовали полностью, но направили в отпуск для долечивания и назначили явиться на перекомиссию через полгода. Он получил направление для поликлинического наблюдения в одном из столичных госпиталей, а поскольку он сам был столичным жителем, это означало отправку домой, под уже основательно позабытый родительский кров. Мать Лидо, узнав об этом из телефонного разговора с сыном, выразила непременное и непреложное желание сопровождать его в этой поездке, так как вполне естественно и очень сильно беспокоилась за то, что в пути с ним может произойти какая-нибудь неприятность, связанная с приступами болезни.

Поезд увез Лидо в столицу, и эта их разлука с Лорри продлилась до самого Отнарского перемирия, пришедшегося почти ровно на четвертую годовщину войны.

Вообще-то во всех официальных источниках и в учебниках по истории НДФ эта война называлась шестилетней. Однако реальные боевые действия происходили в течение четырех лет и семи дней. А затем в течение еще почти двух лет государства, по-прежнему находившиеся в состоянии войны, вели долгие, вязкие переговоры в курортном местечке Совиль (Кальгская Республика) при четырехстороннем посредничестве Международной Миротворческой Лиги, Кальгской Республики, Республики Южная Конфедерация и Великого Герцогства Лансор. Наконец, мир был заключен. Этот знаменательный день и по нынешнее время отмечается в НДФ как Праздник Победителей, а в Соединенном Королевстве Великой Равнины — как Праздник Обретения Победы.

К моменту заключения Совильского мира Президент Стиллер уже два года как покоился на Национальном кладбище в Мемориальном парке столицы, а младший брат Лорри — Темар, скорее всего, лежал в какой-нибудь безымянной могиле в не известном никому месте, если вообще его телу довелось быть преданным земле…

Глава 14. Заговор

Примерно за полтора месяца до Отнарского перемирия в одном из респектабельных особняков, стоявшем среди небольшого, хорошо ухоженного, надежно огороженного и бдительно охраняемого парка, находившегося на берегу Сарагского озера, что в получасе езды на автомобиле от центра столицы НДФ, состоялась знаменательная встреча двух людей. Один из них (штатский) возглавлял ФБГБ — ведомство внутренней и внешней политической разведки и контрразведки, а другой (военный) был никем иным, как начальником Генерального штаба вооруженных сил страны. Эта их встреча была уже не первой.

— Как наши дела на фронте генерал? Победа близка? — спросил главный разведчик-контразведчик главного стратега таким язвительным тоном, который не оставлял никаких сомнений относительно личного отношения вопрошавшего к перспективам «близкой победы».

— Будет вам острить, господин полицейский! Надоело и не ко времени… — ответствовал генерал, с удовлетворением отметив про себя, что главу ФБГБ от «господина полицейского» передернуло.

— Хорошо, хорошо, Ланцер, не буду, — примирительно сказал штатский, переходя с официального «генерал» на обращение по имени.

— Да уж, давайте не будем… Давайте лучше сразу о деле, Кафорс, — моментально согласился на перемену тона беседы генштабист. — На фронте все то же, и ничего нового не будет. Ресурсов для создания стратегического перевеса в каком-либо месте и для достижения таким образом решительного успеха — нет. Даже если мы переиграем разведку противника, все равно — ресурсов нет. Экономика на пределе. Качество вооружений падает. То, что в начале войны делалось из качественных материалов, — теперь гонят из эрзацев. Броня танков лопается, как яичная скорлупа, бомбы не взрываются, зато оружие разрывается в руках у солдат. Все натянуто как струна. С «боевым духом» — сами знаете как. Лучше меня знаете. По части «духа» у вас информации больше, чем у меня. Так что на энтузиазме не вылезем. Кончать все это надо! Как-то…

— Дух… Да, дух тяжелый… Трупный, я бы сказал, дух… По всей имеющейся у меня информации — одинаково гадкий как на фронте, так и в тылу. Одним вас могу успокоить, Ланцер, у равнинцев дела обстоят не лучше. И с «духом», и с вооружениями.

— А то я сам этого не знаю! Для этого и данных военной разведки достаточно. Послушайте, Кафорс, зачем нам политическая разведка, если и так все ясно?

— То есть вы хотите сказать, что мы хлеб зря едим?

— Эм-м-м…

— Хотите, хотите! Однако, как человек трезвый, общаетесь все-таки со мной, а не с шефом ВР. А знаете, почему? Потому, что понимаете: суперколонель Картэна — верный соратник маршала Венара… А эти два парня только и мечтают о войне до победного конца… А еще они мечтают перевешать всех армейских «голубей», впрочем, как и штатских, чтобы не мешали им покрывать себя неувядаемой славой. Вас, дорогой Ланцер, между прочим, числят в «голубях». Знаете?

— Эм-м-м…

— А я знаю! Хотите повисеть?

— Кафорс, ну что вы, право! Мы же вроде договорились: говорить только по делу…

— Договорились! А что вы цепляетесь?

— Какой вы нервный, в самом деле… Ну, извините.

— Будешь тут нервным! Сидим, как на бомбе…

Пока два человека в особняке близ столицы играли прелюдию к более серьезной части своего разговора, младший брат Лорри — Темар находился в траншее полного профиля, в трехстах метрах от такой же траншеи, отрытой противником. За неимением молельного табурета, усевшись в предписанной ритуалом позе на поставленный на попа патронный ящик, он мысленно общался с Богом. Темар благодарил Бога за все испытания, которые тот щедро рассыпал перед ним, чтобы проверить крепость его веры, и дать ему окончательно убедиться в своей «посвященности».

«Посвященность» не была степенью в религиозной иерархии, ее нельзя было приобрести даже самым глубоким знанием Завета Истины или освоением всех тонкостей богослужения. Ее можно было найти только внутри себя. Это было потрясающее чувство отрыва от привычных связей материального мира, которые замещались ощущением непосредственного контакта с самим Богом и осознанием того, что «посвященный» является прямым его, Бога, орудием. Может быть, кто-то это чувствовал по-другому, но Темар ощущал это именно так.

С некоторых пор любая невзгода или потеря, которые для обычного человека могли бы стать потрясением и настоящим горем, служили ему только лишним подтверждением того, что Бог, в своей великой милости обрывая сковывающие Темара мирские связи, все более приближает его к себе, подводя к некому итогу, за которым последуют переход в вечность и полное слияние с Великой Сущностью.

Если разрыв с Лорри почти два года назад заставил его переживать и даже страдать достаточно длительное время, то конфликт с Адди, вызванный отказом Темара использовать совершенно реальную возможность отсрочки от призыва на военную службу в связи с необходимостью ухода за тяжело больной матерью и престарелой бабушкой, оставил в его душе только некоторое чувство неловкости, которое, впрочем, быстро потонуло в гордом ощущении своей способности принести любую жертву во имя Святой Веры.