Душа Петербурга - Николай Анциферов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но пурпуровый цвет не только мотив зловещего заката. Странным образом он рассеян в Петербурге повсюду, словно в Севилье или в Неаполе.
По улицам ставят «красные рогатки»,[462] в окнах цветы пунцовые. Одежды все красные: рыжее пальто,[463] красный колпак, красный фрак,[464] «кто-то в красном платье поднимал на воздух малое дитя»… «А она лежала на спине, раскинув руки, в грязно-красном платье на кровавой мостовой…»[465] Еще раз подчеркивает поэт (там же): «Вольная дева в огненном плаще». («Иду — и все мимолетно»). И видение этого города:
С расплеснутой чашей винаНа Звере Багряном — Жена…
(«Невидимка»)Нельзя видеть в этом повторяющемся ударении на этом звучном русском слове случайность. Слишком он чужд Петербургу, зримому плотским взором.
В этом городе вечерних содроганий, ветров и зимних пург — красный цвет — цвет страсти в сочетании с зловещими закатами — окрашивает город предчувствием великих потрясений.
Только два стихотворения посвящены А. Блоком непосредственно характеристике Петербурга («Снежная Дева» и «Петр»).
Из дикой дали в город Петра пришла Снежная Дева, «ночная дочь иных времен».
Ее родные не встречали,Не просиял ей небосклон.
Но сфинкса с выщербленным ликомНад исполинскою НевойОна встречала легким вскрикомПод бурей ночи снеговой.
Снежная Дева не только дочь иных времен, но и стран далеких.
Все снится ей родной ЕгипетСквозь тусклый северный туман.
Ее образ неясен. Может быть, эта пришедшая с берегов Нила дева все та же Вечная Дева, что являлась Владимиру Соловьеву, сначала в Москве, потом в Лондоне, и, наконец, под полно-звездным небом пустыни Египта.[466] Во всяком случае, это все тот же образ Прекрасной Дамы в новой своей ипостаси:
И город мой железно-серый,Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,С какой-то непонятной веройОна, как царство, приняла.
Ей стали нравиться громады,Уснувшие в ночной глуши,И в окнах тихие лампадыСлились с мечтой ее души.
Она узнала зыбь и дымы,Огни, и мраки, и домаВесь город мой непостижимыйНепостижимая сама.[467]
В этом замечательном отрывке А. Блок выявляет свою связь с Петербургом. Дважды называет его своим городом. Город Петра представляется ему целым миром, как некогда для Гете был Рим. Но Петербург длжно принять, как и саму Россию, только верою, непостижимой верою. Тайна объемлет и Снежную Деву и самый город, да и сама тайна непостижная. Петербург — царство мистерии. И в нем, как и по всей Руси, гуляет ветер среди мглы. Ветер, космическая сила, предвестник рождения.
В этом царстве Снежной Девы есть рыцарь: Медный Всадник, страж непостижимого города.
Он спит, пока закат румян.И сонно розовеют латы.И с тихим свистом сквозь туманГлядится Змей, копытом сжатый.
Сойдут глухие вечера,Змей расклубится над домами.В руке протянутой ПетраЗапляшет факельное пламя.
(«Петр»)При мерцающем его свете начинается мистерия, жуткая ночная сказка и вместе с тем такая обыденная, но полная «пошлости таинственной».[468]
Зажгутся нити фонарей,Блеснут витрины и троттуары.В мерцанье тусклых площадейПотянутся рядами пары.
Плащами всех укроет мгла,Потонет взгляд в манящем взгляде.Пускай невинность из углаПротяжно молит о пощаде!
Бегите все на зов! на лов!На перекрестки улиц лунных!Весь город полон голосовМужских — крикливых, женских — струнных![469]
Это все та же хорошо знакомая нам суета сует «Невского проспекта», «где все обман, все мечта, все не то, что кажется».[470] Ночная жизнь города полна волнующей жуткой тайны. В недрах ее распускается ночная фиалка,[471] лиловый цветок. Среди хаоса этого мелькания в величественном покое возносится Медный Всадник, гений Петербурга, царящий над неумолчно шумящим городом.
Он будет город свой беречь,И, заалев перед денницей,В руке простертой вспыхнет мечНад затихающей столицей.[472]
Но тишина не наступит в ней. С новой зарей возобновится суета сует.
В этом петербургском стихотворении А. Блок все подготовил для появления ночной фиалки.
Явление Вечной Девы изображено в «Незнакомке». Поэт берет самые мрачные стороны пьяного быта и сообщает им напряженную остроту.
По вечерам над ресторанамиГорячий воздух дик и глух,И правит окриками пьянымиВесенний и тлетворный дух.
Пыль переулочная, крендель булочной, детский плач: все скучные образы петербургских будней.
Поэт придает своим словам давящую тягостность, и сами звуки ударяют какой-то грубою силой.
И каждый вечер, за шлагбаумами,Заламывая котелки,Среди канав гуляют с дамамиИспытанные остряки.……………………………………………………А рядом у соседних столиковЛакеи сонные торчат.[473]
Подобно Гоголю и Достоевскому сгущает Блок грязные краски прозы, чтобы вскрыть в ней великую фантастику. Вспомним любовь Версилова к трактирам.
В своих «пошлых и прозаичных»[474] образах А. Блок создает необходимую раму для начала мистерии в его понимании.[475]
Подготовка явления Вечной Девы закончена.
Распускается ночная фиалка. (Вспомним «Голубой цветок» Новалиса.[476])
«И среди этого огня взоров, среди вихря взоров, возникнет внезапно, как бы расцветает под голубым снегом — одно лицо, единственно прекрасный лик Незнакомки…
Вечная сказка. Это — Она — мироправительница. Она держит жезл и повелевает миром. Все мы очарованы Ею… Вечное возвращение. Снова Она объемлет шар земной».[477]
Поэт погружается в голубой мир.[478]
Таков комментарий к стихам «Незнакомка» в пьесе того же имени. Легко в ней узнать возвратившуюся Прекрасную Даму.
Вечно юная вернулась из неозаренных туманов, из царства синих снегов.
Она приходит теперь, подобная проститутке, среди трактирного угара. Однако это ее воплощение не вызывает в Блоке трагедии «вечной борьбы мечты и естественности»,[479] как в Гоголе. Все это так и должно быть. Страшный путь пройден духом поэта наших дней. И, может быть, именно здесь, в этом месте, в этом воплощении ее легче всего постичь. И такой не отвергнет А. Блок Вечную Деву. Однако на мгновенье словно дрогнул его голос. («Иль это только снится мне!») Но вопрос об отношении мечты и яви потерял для него свою остроту.
То, что совершается в душе поэта, имеет ценность полновесной правды. И не пугает уже его, что это «не то, что кажется». «В час назначенный» медленно проходит виденье, дыша духами и туманами.
И веют древними поверьямиЕе упругие шелка,И шляпа с траурными перьями,И в кольцах узкая рука.
Царство туманов, древние поверья — все это, несмотря на современный наряд, роднит Незнакомку со Снежной Девой. Блок узнает то «виденье, непостижимое уму», что с давних лет «в сердце врезалось ему».
И странной близостью закованный,Смотрю за темную вуальИ вижу берег очарованныйИ очарованную даль.Глухие тайны мне поручены,Мне чье-то солнце вручено…[480]
Незнакомка уводит поэта в миры иные, на дальные берега, где цветут ее очи синие, бездонные, в царство, где распускается голубой цветок — солнце романтиков.
Близкий Блоку своей передачей Петербурга, Гоголь знал лишь то, что северной столице нужна Россия, и не знал, нужна ли она своей стране.
Для А. Блока здесь не было вопроса. Ему достаточно знать, что Россия уже давно приняла свою северную столицу, сроднилась с ней, приобщила ее к своему размаху, своей тоске и своей будущности, таящейся «во мраке и холоде грядущих дней».[481] Ту Россию, которую любил А. Блок, возглавить не могла старая Москва, но только Петербург — непостижимая столица непостижимой страны.
