Женщина в янтаре - Агате Несауле

Я боялась учителей и возможных неудач, но учиться мне нравилось. Нам без конца повторяли, насколько важны знания. Чаше всего цитировались строки из стихотворения Карлиса Скалбе «Богатства души не ржавеют». Толковали их так — человек может потерять все свое имущество во время грабежей и войны, потерять семью, друзей и родину, но знания — это сокровище, которым владеешь вечно. Я в этом не сомневалась. По крайней мере, это всегда радовало. Я знала, что стоит мне поднатужиться, и я сумею выучить почти все, и это рождало во мне чувство удовлетворения и уверенности.

Когда учитель выходил из класса, мы принимались перешептываться, болтать, обмениваться записками, стрелять шариками из жеваной бумаги, но почти никогда подобного не случалось, если он просто поворачивался к нам спиной. Больше всего шалили по дороге в школу и обратно, в основном мальчики и девочки постарше. Я старалась получать только отличные оценки, слушаться и вести себя тихо.

Как-то утром по дороге в школу я была поражена, когда девочки из четвертого класса принялись дразнить Галину, которая сидела рядом со мной на первой парте и училась тоже только на пятерки.

— Русская вонючка, русская вонючка, — галдели они.

Галина шла не оглядываясь, низко опустив голову.

Эрика, самая длинная девочка из нашего класса, дернула меня за черный передник.

— Постой, — позвала она, — ты с нами. Не вздумай идти вместе с этой русской вонючкой.

— Товарищ Галина, товарищ Галина, — дразнилась, шепелявя, другая.

— Но она латышка, — осторожно возразила я. Галина только что получила награду за лучшее сочинение по латышскому, и когда говорила, ничем не отличалась от остальных.

— Это тебе только кажется. Ее отец русский, он левый. Он грязный русский коммунист и жид.

— Но ее отец умер, — возразила я.

— Это не имеет значения. Жиды начисто высосали Латвию, — отчеканила Эрика.

— Жиды ловят детей христиан. Они запихивают их в бочки, в которые вбиты гвозди, и пускают вниз с горы, — сказала другая девочка.

И они принялись выкрикивать:

— Жидючка-вонючка! Жидючка-вонючка!

— Перестаньте, — сказала Аусма, она была посмелей меня. — Меня мама гулять не пустит, если ей кто-нибудь расскажет, что мы так кричали. Она мадам Плявиню отругала только за то, что та напевала:

Солнце светит, дождик льет,Старый жид в рванье идет.

— Мадам Плявиня даже не все слова спела, — сказала Аусма, — и мама все равно рассердилась.

— Правильно, это мы петь не будем, — радостно согласилась я.

— Кто-нибудь знает русские дразнилки?

Я ни слова не сказала о тех стишках, которые читала русским солдатам.

— Так вот, каждый должен что-нибудь вспомнить, — распорядилась Эрика.

Я заметила, что Аусма потихоньку отходит в сторону, и вытащила свою руку из руки Эрики.

— Разве не ужасно, что они говорят? — обратилась я к Аусме, догнав ее. — Ты ведь не станешь придумывать какие-нибудь русские ругательные слова?

— Нет. И еще кое-кто не станет.

— Правильно. Это нечестно. Галина латышка, она хорошая, она умная, нельзя ее обижать, — быстро перечислила я и тут же осеклась.

— Нет, — спокойно ответила Аусма, — она на самом деле грязная русская и противная жидовка. Ее мать латышка, а Галина родилась в Москве.

И тогда мне захотелось еще больше защищать Галину. Галина, как моя мама, — родившаяся в России латышка, так не похожая на других.

— Воспитанные девочки так не визжат, — жестко сказала Аусма. — На нас смотрит весь лагерь. И я не собираюсь вести себя как торговка рыбой только потому, что Эрике так хочется. Это неприлично.

Задуманное глумление не состоялось, может быть, потому, что Эрика переехала в другой лагерь, а может, потому, что скоро закончился учебный год. Гораздо больше всех занимали планы на лето.

Большинство в латышских лагерях были люди образованные, владеющие профессией, они учили нас тому, что знали сами. Работали хоровые и гимнастические кружки, мы играли, обсуждали книги, участвовали в шахматных турнирах, слушали лекции, занимались рукоделием. Азартно болели на волейбольных, футбольных и баскетбольных соревнованиях. Нас водили в походы и при свете костров рассказывали разные истории. Девочек учили штопать и шить, вязать рукавицы с латышским орнаментом, вышивать крестиком сложные традиционные узоры диванных подушек из мешковины.

Одно лето мы с Галиной все свободные часы проводили вместе. В лагере Зеедорф, раскинувшемся на обочине полупустынного шоссе, существовали очень строгие правила, запрещавшие появляться в поселке. Немцы избили мужчин и мальчиков, и поэтому прогулки по лесу, игры на мосту и на насыпи были строго запрещены. Но никто особенно не беспокоился, когда мы с Галиной, перепрыгнув через придорожную канаву, уходили играть на луг. Там сохранился бетонный фундамент сельского дома, несколько кустов сирени, покрытых мучнистой росой, скрывали от взгляда бараки.

Мы проводили часы на солнце, лежа на расстеленных в душистой траве одеялах. Мы прочитали все книги, которые можно было достать. Мне нравились рассказы о деревенской жизни, о севе и уборке урожая, о хранении зерна и сена в сараях, о том, как неплодородную землю превратить в плодородную. Нравились истории, чаще всего переводные, о жизни в лесах вместе с волками, о полетах с дикими гусями, о жизни на необитаемом острове. Книги, обернутые в плотную коричневую бумагу, мы брали в школьной библиотеке — по одной в день, но прочитать надо было сразу же.

Самыми интересными, конечно, были книги, к которым запрещалось даже прикасаться. Галина принесла одну про Чингисхана, который грел ноги в кровавых внутренностях еще живых рабынь, и мы по очереди читали об этом друг другу вслух. Я принесла, спрятав под юбкой, католическую книгу с рассказами о святых, мама нашла ее в канаве возле лагеря. Папа назвал их вздором и предрассудками, мама раскритиковала за примитивный язык и низменность переживаний, и оба решили, что книга эта для взрослых. Чтение продвигалось медленно, так как страницы вымокли в воде и слиплись, и самые интересные куски прочесть было невозможно. К тому же книга была на немецком языке, так что пришлось как следует покопаться в немецком словаре, мама дала его нам, поверив, что мы должны выучить слова, которые требуются в школе. Стоило кому-нибудь приблизиться, чтение приходилось прерывать, даже если мы были на середине рассказа о том, как римские солдаты раздевают женщину, чтобы ее выпороть.

Но обычно нас никто не беспокоил. Мы обсуждали прочитанное, и если истории заканчивались печально, я придумывала новый, счастливый конец. Мы плели венки из клевера и васильков, разглядывали лягушек и букашек в канаве и представляли себе, что живем где угодно, только не в лагере.