Физрук: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович

— Саша, зайди на минутку! — позвала меня Аграфена Юльевна.

Не вежливо не поблагодарить ее за холодильник, хотя я полагал, что время позднее и комендантша уже давно дома. Не ночует же она в общаге! Я вошел и ловушка захлопнулась. Ключ с мягким щелчком повернулся в замке. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться — пришло время платить за оказанные благодеяния. Оказалось, что у комендантской есть маленький секрет. При первом своем посещении я не заметил двери, которую заслонял стеллаж с гроссбухами. Дверь вела в закуток, с диваном.

Нельзя недооценивать немолодых женщин, даже если они не в твоем вкусе. Груня оказалась страстной матюркой. И, похоже, очень ценила молодых партнеров. Шансов отвертеться у меня не было с самого начала, как только я переступил порог общежития неделю назад. Подумать только — всего неделю! А ведь за эти семь дней я успел нажить недругов и очень хочется надеяться, что друзей — тоже. Как-то влился в коллектив, стал нужным «лучшим людям» города. Провернул сомнительную с точки зрения нынешнего закона коммерческую сделку.

Что еще? Трижды переспал с разными бабами, причем — не по собственной инициативе. Обзавелся не бог весть каким барахлишком и пока что дутым авторитетом у своих подопечных. А самое главное — как-то сжился со своим новым телом, к которому моя грешная душа приговорена, надо полагать, до конца жизни. У меня опять мелькнула безумная мысль о том, что неплохо было бы поговорить с кем-нибудь о том, что со мною случилось. Не с парторгом, разумеется, но есть же в этом городке церковь?

Пока я об этом размышлял, мне исповедовалась комендантша.

— Думаешь, я по своей воле в этой дыре оказалась?.. — плакалась она мне в жилетку, которой сейчас на мне не было, как и всего остального. — Фигушки!.. Я закончила плехановский в Москве… Могла бы сейчас в Минторге отделом руководить… Надо было только замуж за москвича выскочить… Я девахой была ого-го… Кровь с молоком… Вот через это и погорела… Профессор один, старый пердун, соплей перешибешь, все ко мне клеился, ну я его и бортанула… А он, как оказалось, входил в комиссию по распределению выпускников, ну и припомнил мне свой конфуз… Пусть, говорит, едет Аграфена Юльевна, укреплять кадры нашего славного общепита на периферии… Вот и сослали в этот Литейск… Я поначалу здесь в гору пошла…

Договорить плехановка не успела. В дверь комендантской вдруг загрохотали кулаком. Груня подскочила, как ошпаренная, не зная за что хвататься — за трусы или халат? Так и не решила, высунулась из закутка в «кабинет», гаркнула:

— Какого хрена⁈

— Аграфена Юльевна, — послышалось из-за двери. — Беда! Сорокин с третьего этажа навернулся…

Глава 19

Прикрытого простынкой Петюню втащили в кузов «РАФика». Врач вытряхнул из пачки родопину, сунул ее в зубы, похлопал ладонями по карманам в поисках спичек. Чья-то рука сунула ему под нос трепещущий над зажигалкой огонек. Доктор подкурил, кивнул благодарно, засипел цигаркой.

— Ну как он, доктор? — спросил я, кивая в сторону «Скорой».

— Рентген покажет, — пробурчал он, — но по-моему, перелом не слишком сложный… Через месяц снова прыгать будет, ваш альпинист.

Он сделал еще пару затяжек, отшвырнул окурок, забрался на сиденье рядом с водилой, и белый с красными крестами на бортах «РАФик» укатил. Полуодетые обитатели общаги, собравшиеся к месту происшествия, начали расходиться по комнатам. А я посмотрел на все еще открытое окно тридцать восьмой комнаты на третьем этаже.

Картина случившегося мне была ясна. Петюня опять удирал от ревнивого мужа Зойки, но на этот раз окошко моей комнаты открыть было некому. Видимо, он попытался дотянуться ногами до решетки на окне первого этажа и сорвался. Высота падения была невелика, вот и отделался общажный Казанова переломом ноги. Везунчик.

Покуда я размышлял, площадка перед подъездом совсем опустела. Все разошлись. Груня — тоже. Возвращаться к ней я не стал. Поднялся к себе. Надо же хоть раз в неделю выспаться! Ну я и придавил часов на десять. Проснулся от шума. После вселения в общежитие семейных, в нем и в будние-то дни стоял гам, а уж в воскресенье и подавно.

Минут двадцать я валялся на койке, слушая этот гвалт. Потом поднялся и начал зарядку. Эту потребность я позаимствовал у Шурика. Сам-то я зарядку не делал со времен военного училища и никакого сожаления по этому поводу не испытывал, но, что сейчас значат желания пятидесятилетнего мужика, который стал начинкой для здоровенного двадцатидвухлетнего тела?

После зарядки телу захотелось умыться и пожрать. До посещения семейства Разуваевых еще оставалось порядочно времени, чтобы голодать. Я кинулся в сортир и умывальню. А когда вернулся, то обнаружил возле своей двери Аграфену Юльевну с большим подносом в руках, накрытом салфеткою. Поневоле вспомнилась горничная Даша, только та все же посимпатичнее.

— Доброе утро, — пробормотал я с видом обреченного.

— Утро… — фыркнула комендантша. — Белый день уже на дворе! Спишь, как сурок!

Я открыл дверь и она торжественно внесла в мою комнату свою ношу. Поставила на стол. Повернулась ко мне и сказала:

— Ты хороший мальчик, Саша! Спасибо тебе!

Она чмокнула меня в щеку и вышла. Я вздохнул с облегчением. Снял салфетку с подноса и обнаружил на ней два металлических судка, две бутылки пива и большую тарелку с горячими еще пирожками. В судках оказалась гречневая каша и котлеты. Таким образом Груня поблагодарила за вчерашние мои старания. Ну что ж, не зря, значит, старался. Но почему-то почувствовал себя на секунду проституткой…

Да ну на фиг! Мигом выгнал из головы бредовые мысли. Ушлый мозг тут же придумал оправдание моим похождениям — я просто помогаю одиноким женщинам, как истинный комсомолец. Забесплатно, естественно, а то, что они меня благодарят, это их дело, не по рукам же их бить за это… От таких мыслей сразу повеселел, вроде сделка с совестью прошла на «ура».

Позавтракав, я отнес все на кухню и вымыл посуду. До четырех дня оставалась еще пара часов. Надо было прогуляться. Я сунул в свой контрафактный магнитофон кассету с «Пинк Флойдом», прихватил бутылку коньяка и отправился на улицу. Благо погода была хорошей. В воздухе чувствовался запах палой листвы, но солнышко пригревало. На остановке я сел в трамвай, который шел до улицы Дзержинского. Здесь недалеко было и до квартиры Пал Палыча, и до места жительства Витька.

А еще здесь был комиссионный. Заглянуть что-ли? Увы, в комиссионке был выходной. Трудно было привыкнуть к такому графику. В мое время магазины работали всю неделю, часов по десять в день, а то и двадцать четыре на семь. А вот с таким графиком они бы вылетели в трубу. Помыкавшись по улице без дела, я тихонько побрел к дому, где жили Разуваевы и вдруг увидел Симу.

Она шла мне навстречу, в блестящем, канареечного цвета плащике, из-под которого виднелись ладные, обтянутые капроном, коленки. В одной руке Серафима Терентьевна несла букет цветов, а в другой — картонную коробку. Губки ее были подкрашены, а глазки подведены — из-за чего старшая пионервожатая стала выглядеть лет на пять взрослее.

— Добрый день, Саша! — приветствовала она меня.

— Привет! — откликнулся я. — Ты — к Разуваевым?

— Конечно, — ответила она, — но разве мы уже перешли на «ты»⁈

— Ну, давай перейдем? — предложил я. — Мы же не в школе…

— Хорошо, — согласилась Симочка, — но на работе будем обращаться друг к другу по-прежнему.

— Ладно! — отмахнулся я. — Только я не понял, почему ты тогда топаешь в другую сторону?

— Да все просто! Вас… Вернее — тебя увидела, вот и пошла навстречу.

— Давай тогда свою ношу!

— Возьми, только осторожно!

— Что там у тебя?

— Торт.

— Ну вот… а я не стал покупать…

— Так это — домашний. Я сама испекла… Все утро провозилась и еще полдня…

— Умница… А цветы — кому?

— Глафире Семеновне, разумеется.

— А, ну да…

Я осторожно взял у старшей пионервожатой коробку. Освободив руку, Серафима Терентьевна тут же просунула мне ее под локоть. Не знаю, кто из нас больше взволновался, я или — Шурик? С ним под ручку ходила, небось, только мама, а со мною… Разные шалавы, да и то, когда от двери ресторана до тачки уже не могли добраться без посторонней помощи. В любом случае ощущение, когда тебя под руку держит столь нежное создание, почти ребенок, ни с чем иным не сравнить. Я и не сравнивал, я — наслаждался.