Стерегущие дом - Шерли Грау

Больше Маргарет не было дано детей. Последний родился — и умер — за два года до нашего приезда, так что лишь гораздо позже, уже взрослой, мне довелось узнать, что в отличие от Альберты Маргарет не уходила на гривы рожать в одиночестве. Она садилась на поезд, ехала в Кливленд и рожала в тамошней больнице. И потому в свидетельстве о рождении не значилось слово «негр».

Впервые разговоры о детях Маргарет я услышала в школе, от девочки из моего класса — третьего, кажется. Голубоглазой девчонки в белобрысых кудряшках — на ночь мать ей всегда накручивала их на папильотки. Слова сопровождались гаденьким смешком, а у меня в голове возникла лишь одна мысль: ну да, я знаю. Но нельзя было допустить, чтобы девчонке это сошло с рук — пострадал бы престиж Хаулендов. Спустя два дня я вылила на покрытое завитушками темя полпузырька туши. А еще через неделю изловчилась накапать ей на макушку лаку для ногтей. Когда она заметила, он уже засох. Так и просвечивал сквозь жидкие волосенки.

Я не была потрясена, уязвлена… Просто кто-то сказал словами то, что я давным-давно знала.

Дети Маргарет, разумеется, в эту школу не ходили. Они учились в негритянской, кварталов за пять от нашей. Мы даже добирались порознь. Меня по утрам возил либо дед — если у него бывали дела в городе, — либо Оливер Брендон. Оливер служил у деда с двенадцати лет, был приставлен то к одной работе, то к другой. Сейчас ему шел пятый десяток и делать он умел решительно все, от врачевания хворой скотины до возни с автомобилями — а возиться с автомобилями в те времена приходилось достаточно. Сломать на дороге ось в какой-нибудь рытвине было самым обычным делом.

Автомобили в наших краях были редкостью. Отчасти потому, что в стране еще свирепствовала депрессия. Я думаю, их во всем городе набралось бы штук десять, не больше. От них еще лошади шарахались.

Но я тем не менее каждое утро катила на нем в школу — от силы две мили по прямой, а на машине добрых пять, потому что приходилось выбирать лучшие из грунтовых дорог. По времени выходило почти то же самое, что и у Маргарет с ее детьми. Те ездили на повозке, новенькой — такой и править легко, и мулу не обременительно. Маргарет возила их каждый день, а заодно и других негритянских ребятишек, какие попросятся. В ненастье она обычно заворачивалась в старый дедов дождевик, а дети, в непромокаемых курточках, забивались на самое дно повозки. В хорошую погоду они восседали рядом с ней на козлах. Но что бы ни случилось, они ехали. Каждый день. Тут она была неумолима. Мне разрешалось сколько угодно придумывать себе насморки, ангины и головные боли и по целым дням бездельничать в постели, сооружая из одеяла палатку. Мама не возражала. Но если начинал жаловаться кто-нибудь из детей Маргарет, та не обращала внимания. Роберт не один день хныкал, что ему нездоровится, пока наконец весь не пошел плоскими прыщами ветрянки. Тогда Маргарет позволила ему остаться в постели, но она уже перегнула палку: он схватил воспаление легких и чуть не умер. По всему дому раздавалось его трудное хриплое дыхание. Даже сквозь шум бурной весенней грозы, бушевавшей за окнами.

Дед с Оливером Брендоном поехали за доктором Гарри Армстронгом. Они ввалились в прихожую, вода лилась с них ручьями, и дед стал во всю глотку звать хозяина.

— Господи помилуй, дядя Уилл, — сказала с порога гостиной мисс Линда Армстронг, — он только на минуточку спустился в погреб, посмотреть, нет ли крыс. — Она была хорошенькая и держалась смело, и сейчас улыбалась ему прямо в лицо, чего ни одна благовоспитанная барышня себе не позволит. — Может быть, посидите поговорите со мной немножко?

— Сходи за ним, — сказал дед Оливеру. — Дверь в погреб сразу за кухней.

— Боже мой, дядя Уилл, как вы торопитесь. Захворал у вас кто-нибудь?

— А с чего бы иначе я явился звать врача?

— Ая-яй. — У нее были волосы цвета соломы, большие карие глаза и ладная грудь.

На него это, казалось, не произвело впечатления.

— Ты выросла, Линда, — сказал он. — Я тебя еще с косичками помню.

Вернулся Оливер с Гарри Армстронгом. Все трое запахнули на себе плащи и уехали, а Линда, дождавшись, пока гроза на секунду стихнет, шмыгнула в аптеку, чтобы рассказать, что Хауленды все поголовно ненормальные. Вечерами, накормив отца ужином, она частенько захаживала в аптеку поболтать. Она любила общество, и всегда кто-нибудь шел провожать ее домой.

Автомобиль выехал за город, покатил по дороге, набирая скорость, — и тогда только дед сказал Гарри Армстронгу, кто захворал.

Гарри Армстронг лишь покрутил головой, словно не веря.

— Черт побери, Уилл, и ради негритенка ты вытащил меня из дому в эдакую погоду?

— Выходит, так, — сказал мой дед.

— Ты же говорил, что это Абби-маленькая.

— И не думал, — сказал дед. — Это ты сам заключил.

— Проклятье, — сказал Гарри Армстронг. — Мне ведь и с моей практикой надо считаться.

Они въехали в размытую колдобину, и желтая вода веером развернулась по обе стороны машины, брызжа внутрь сквозь щели в окнах. Автомобиль мотало и заносило в сторону, но он все-таки удержался на дороге и, елозя по сыпучему гравию, опять выбрался на укатанное полотно. В машину попала вода, Оливер Брендон достал тряпку и принялся вытирать.

Гарри Армстронг стер со щеки грязную кляксу и продолжал свое:

— Тебе, Уилл, черт возьми, с такими деньжищами можно не волноваться, но ты подумал, во что твоя идиотская выходка обойдется мне? Что останется от моей практики, когда люди пронюхают, что я лечил черного мальчика? Как ты представляешь?

— Да катись они, — сказал дед.

Они все еще переругивались, когда доехали и вошли в дом. Гарри Армстронг осмотрел Роберта, дал ему кодеина, чтобы помягчело в груди; дал аспирина, чтобы сбить температуру; дал виски, чтобы поддержать силы. Что еще можно сделать, он не очень-то знал и потому оставил у больного Маргарет, а сам вернулся на кухню.

Мы ждали: я, дед и мама.

— Ну я, пожалуй, поехал, — сказал он.

— Садись, поужинай, — сказал дед.

Гарри Армстронг покачал головой.

— Спасибо.

— Ты же дома не успел, — сказал дед.

— Ничего, приеду — поем.

— А я тебе говорю, что ты ночуешь здесь.

Гарри Армстронг вытаращил глаза. У него нашлось бы что сказать, не будь при этом моей матери. В конце концов он просто опустился на стул, со свистящим вздохом.

— И что я тебе сделал, Уилл? — Он повернулся к матери. — Твой отец, Абигейл, просто-напросто угробил меня сегодня.

Она взглянула на отца и ничего не сказала.

— Остаться на всю ночь лечить негритянского ребенка — да какой из моих пациентов это стерпит!