Антиквар - Марина Юденич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как бы там ни было. Лемех, как тебе известно, остался в бизнесе и даже некоторым образом на плаву, однако львиная доля капиталов как-то тихо и почти незаметно была утрачена. То ли перекочевала на прежнее место — в государеву казну. То ли вложена туда, куда было указано. Словом, он заметно потерял в весе. Финансовом, разумеется. И влияние, как я понимаю, тоже изрядно поубавилось.
Тем более странным стал для меня звонок одного из его адвокатов. В то время я уже рассталась с Анри, вернулась в Москву, жила с мамой в старой родительской квартире и интенсивно подыскивала работу. И вдруг звонок, и предложение принять в качестве подарка этот дом и двести пятьдесят тысяч долларов на счету одного из российских банков. Сформулировал он, правда, как-то иначе — сухо, на своем кондовом юридическом наречии. Но по сути — так.
«С какой стати, — спрашиваю, — такая неслыханная щедрость?»
Мэтр понес было что-то про благородство Леонида, но эти трели очень мало походили на правду. Пришлось оборвать.
Бедняга помялся-помялся, но — делать нечего — выложил все как есть.
Кем-то — кем именно, уточнять не стал, однако, понятное дело, теми, кто вправе диктовать такие условия, — было решено, что этот дом и еще некоторая недвижимость, а также изрядная денежная сумма… как бы это сказать? — превышают тот минимум, что дозволено было иметь господину Лемеху.
И встала дилемма. Либо инициируется процедура конфискации, со всеми предварительными этапами — судами и прочим. Либо господин Лемех по собственному усмотрению и доброй воле передает на безвозмездной основе указанное имущество и средства общественным организациям, благотворительным фондам, частным лицам.
Частным лицом, как ты понимаешь, оказалась я, большая часть перешла каким-то детским фондам, клиникам для престарелых, инвалидов — откровенно говоря, я не слишком этим интересовалась.
— Послушай, но почему он выбрал тебя? Мне показалось, расстались вы не слишком дружелюбно.
— Правильно показалось. Леня поначалу был ошарашен, потом возмущен и потрясен. Прежде всего его беспокоила собственная репутация, которая определенным образом страдала. Однако никаких мерзостей из числа тех, что легко мог наделать — не совершил. Даже наказывать меня примерно не стал. Хотя, наверное, смог бы, если б очень постарался.
— Побоялся новой французской родни?
— Отнюдь. По части всевозможных пакостей Леня большой мастак. Причина заключалась в другом. Во время бракоразводного процесса — а он был обставлен вполне по-европейски, с адвокатами, демонстрацией грязного белья, перемыванием всех костей — юристы Анри раскопали восхитительную историю. Оказывается, мой благоверный лет десять был параллельно женат на даме, несколько моложе меня и, должна признать, весьма приятной наружности. Такая, знаешь, классическая блондинка с ногами от ушей. Прочие достоинства, как я понимаю, были значительно скромнее, потому что бизнес, который пытался организовать для нее Лемех, постоянно проваливался. Зато она благополучно родила ему дочь. И, наплевав в конце концов на бизнес, он поселил их где-то в Европе. Решил при этом — странное все же создание мой бывший муж! — слепить из нее светскую львицу. А вернее — полусветскую, то бишь даму полусвета. Потому что стал щедро финансировать PR-проекты, типа фотосессии собственной жены и матери своего ребенка для журнала «Playboy».
Ракурсы притом выбирались не то чтобы с намеком на эротику — совершенно откровенные, во всей, что называется, красе.
— Но зачем?
— Не знаю, говорю же — странное создание, мой бывший муж. Мне, а вернее, юристам де Монфереев эта история, однако, пришлась как нельзя кстати. К тому же девочка — ей тогда было уже лет семь или восемь — даже не догадывалась, что у папы имеется в наличии вторая, официальная жена.
— Две официальные жены — как такое возможно?
— Очень просто. С одной заключаешь брак где-нибудь а Европе или в России, на другой женишься в Калифорнии — там это просто, никакой бюрократии.
— Лихо! Надо будет иметь в виду. Однако я так и не получил ответа на свой вопрос: отчего он был так щедр по отношению к тебе? Тем более при наличии второй жены и ребенка…
— Вот, Теперь, можно сказать, мы возвращаемся к самому началу, а вернее — к вопросу твоего спасения.
— Не понял.
— Сейчас поймешь. Это произошло совсем недавно. Все было уже позади — развод с Монфереем, возвращение в Москву, неожиданный дар Лемеха. И снова телефонный звонок. Сам понимаешь, кто был на другом конце провода. Нет, на этот раз он ничего не хотел, не просил встречи и не задавал вопросов. Вернее — всего один: "У вас все в порядке, Елизавета Аркадьевна?
Устроились нормально?" Я, признаться, оторопела и первую мысль, пришедшую в голову, выпалила не задумываясь: «Послушайте, это вы, что ли, надавили на Лемеха? В таком случае я завтра же съезжаю из дома и отказываюсь от денег». Он усмехнулся: «Это почему же?» — «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а становиться вашей подопытной или дрессированной — не знаю уж, что вы там затеяли? — мышью не намерена». — «Напрасно вы так, Елизавета Аркадьевна, относительно вас никаких планов мы не вынашиваем. Отца вашего, правда, помним и чтим. Что же касается Лемеха, он принимал решение совершенно самостоятельно — можете поинтересоваться. Ну-с, не буду более занимать ваше время. К тому же разговор у нас складывается как-то не очень симпатично. Прощайте. И не беспокойтесь — больше наше ведомство вас тревожить не намерено. Если есть желание — могу оставить координаты. На всякий случай». Чтобы как-то смягчить неловкость, я записала его телефон. И знаешь, почему-то сохранила.
— Вот оно что! Ты, стало быть, намереваешься теперь обратиться к этому благородному чекисту за помощью?
— Для начала — за советом.
— Можешь не утруждаться, я заранее знаю, что он скажет.
— И что же?
— Вам — то есть мне — следует немедленно явиться в МУР, а уж там, если вы действительно невиновны, разберутся.
— А если ничего подобного он не скажет?
— Тогда самолично наденет на меня наручники и передаст благодарным коллегам.
— Нет. Первое — возможно. Хотя, мне кажется, маловероятно. Второе — невозможно по определению.
— Откуда ты знаешь? Вы же виделись всего однажды. И дважды говорили по телефону.
— Знаю. Но скажи: разве у нас есть выбор? Без помощи или хотя бы консультации профессионала мы не справимся. Неужели ты не понимаешь?
Он понимал.
К тому же вдруг тяжело навалился сон, глубокий, беспросветный, почти беспамятство.
— Я понимаю.
Он хотел сказать еще что-то, поспорить, доказать свою правоту.
Но не смог.
Москва, 4 ноября 2002 г., понедельник, 12.43
Рязанская электричка отошла от перрона Казанского вокзала полупустой. Глупый кто-то составлял расписание — не иначе. Что за нужда да и кому — трястись в холодных, неухоженных вагонах в такую пору?
Так, однако, было даже лучше.
Он долго шел по вагонам.
Хищно клацали, захлопываясь за спиной, двери тамбуров. Выстуженных, прокуренных, зловонных.
Он не замечал ничего.
И наконец остановился, нашел что искал — вагон был совсем пустой. Ни единой души. Лишь газета, забытая кем-то на сиденье возле окна. Она сразу бросилась в глаза — небрежно свернутая бумажная трубка.
Почему-то он выбрал именно это место и даже поднял чужую газету. Развернул.
Газета была свежей — за 4 ноября 2002 года. Сочная типографская краска даже не просохла до конца.
Все верно — ноябрь 2002-го.
Это он осознавал яснее ясного — слава Господу, не сумасшедший.
В полной мере осознает окружающую действительность.
Однако помнит другое.
Так же ясно, отчетливо, как то, что происходит теперь.
Декабрьский день 1237 года тоже был солнечным и снежным, однако, не в пример нынешнему, морозным.
В ясное небо стремились, убегая почти вертикально, струйки белого дыма — хозяйки не скупились на дрова, жарко топили печи.
На Оке, скованной мощным панцирем звонкого льда, резвилась ребятня, у проруби полоскали бельишко, звонко перекликались, пересмеивались румяные молодки.
Нарядная в снежном уборе, уютная, маленькая Рязань еще не знала, что он пришел.
Батый — ужас и проклятие соседей.
Хан Батый — воитель свирепый и непобедимый.
Родной внук великого Чингисхана, достойный его продолжатель.
Батый, решивший, что пришло время воевать святую Русь, сам с несметным войском стал теперь под Рязанью Разжег костры, разбил кибитки, устроился с полным кочевым комфортом. Кошмаром наполнился морозный воздух, предсмертным ужасом и тоской.
Знали люди — Бату не ведает жалости, жестокость его безгранична.
Забыть?!
Как можно, пусть и восемь столетий прошло, забыть тот ужас?..
Великое унижение рязанского князя Федора — он, бедолага, еще надеялся на чудо: сам торопливо, не скупясь, собрал богатую дань. С поклоном принес дары грозному хану.