Поселок на краю Галактики - Николай Чадович

— Комиссия по внеземной экологии предложила заняться этой проблемой одному из наших выпускников…

Как ни коротка была пауза, Сергей успел удивиться: очень уж серьезна, не по масштабам заключительного испытания, оказалась проблема, которой ему предлагали заняться. Дальнейшие слова профессора, однако, заставили его удивиться еще больше и забыть все здравые рассуждения.

— Поскольку задание связано с определенным риском, тебе разрешено взять напарника. Желательно эколога-ботаника. Кого бы это выбрать… Ну, скажем, Виктория Бармина, — директор посмотрел прямо в глаза Сергея. — Она, кажется, из вашей группы? Не возражаешь?

— Нет, — едва слышно ответил Сергей.

Во всей Вселенной был только один эколог-ботаник, с которым Сергей мечтал бы очутиться на Марсе и где угодно. Вика.

— Ну и прекрасно. План работы и всю документацию получишь в секретариате. Отлет завтра в 22:00. Сразу по прибытии разворачивай новую станцию. Бармина вылетит следующим рейсом. Все понятно?

— Да. Можно идти?

— Нет… Постой. — Директор в явном смущении колебался, не решаясь что-то сказать или спросить. — Если все будет хорошо, а я в этом почти не сомневаюсь, — он снова остановился в затруднении. — Возможно, мы больше не увидимся. Рано или поздно придет время, когда в твоем распоряжении окажутся люди, много людей. Зачастую их судьбы и даже жизни будут зависеть от тебя. В мире нет более тяжкой ответственности, поверь. И, быть может, тогда ты вспомнишь меня… и поймешь. Теперь иди. Будь осторожен. И Марс и Лес оба чужие нам. Но Марс мертвый, а Лес — живой…

…Самый первый на Марсе лес тихо, но явственно шумел, словно шепелявые детские рты, нашептывали что-то молодые растущие побеги. В чаще скрипели и похрустывали роющие корни, могучие, как бурильные установки. Шуршали, пробиваясь сквозь песок, кочующие побеги. Ветви, на опушке красноватые и глянцевые, ближе к центру Леса приобретали бурый оттенок и лохматились бесчисленными жесткими чешуйками, а дальше — в самой глухомани, росли черные, толстые, как столетние дубы, закрученные в спирали материнские побеги — удивительно твердые и, если верить слухам, почти разумные.

Еще в полете Сергей занялся изучением полученной документации. Она состояла из трех папок, первая из которых касалась Ксанфы, вторая — Леса, а третья, самая тощая, — Тахтаджяна. Очень скоро он убедился, что понять биологию Леса можно только во взаимосвязи с образом жизни и мировоззрением разумных существ, уже многие миллионы лет находившихся с ним в симбиозе. Поэтому Сергей вначале взялся за язык древесников. Большая часть его словаря была так или иначе связана с Лесом. Древесники не создали технологической цивилизации, да, очевидно, в ней и не нуждались. Лес поил, кормил и одевал их, давал приют, защищал от врагов и даже лечил. Была в этих взаимоотношениях еще какая-то весьма немаловажная, но трудно понятная для человека деталь, которую Сергей пока угадывал инстинктивно.

Сейчас, стоя под Лесом впервые в жизни, он уже знал, что крошечная, только что проклюнувшаяся веточка называется «вис» и ее нельзя ни срывать, ни трогать руками, что через пару недель, разбухнув на конце и немного удлинившись, она превратится в «сайл», и тогда каждый древесник, по какой-то причине покидающий родной Лес, должен взять ее с собой в качестве талисмана, что из коры воздушного корня «тарта» добывается пряжа, а сердцевина его съедобна, что смола «кафан», стекающая по зрелым стволам, помогает почти от любой болезни.

Что-то вечное, умиротворяющее и почти сказочное было в глухом шепоте Леса, в светло-оранжевых бесконечных дюнах, в глубоком блекло-фиолетовом небе с редкими звездочками вокруг неяркого солнца. Такое чувство Сергей уже испытывал однажды, тихим и ясным осенним днем, стоя совершенно один среди седых от мха мегалитов Стоунхенджа. Лес навевал покой и сладкую грусть, он словно связывал между собой прошлое и будущее, хотелось прилечь в его тени и задремать, но Сергей ни на минуту не забывал, что совсем недавно здесь погиб человек.

Ночь он провел в кабине вездехода. Ему снились зеленые леса Земли и полные влаги облака над ними. Еще ему снилась Вика.

Утром Сергей распаковал ящики со строительными материалами и занялся возведением станции. Одни автоматы штамповали металлоконструкции нужных профилей, другие готовили надувную крышу. Как только какой-нибудь из автоматов заканчивал свою работу, остальные тут же разбирали его, превращая в болты, гайки и опоры. Незадолго до полудня последний автомат склепал из самого себя переходный тамбур — и работа закончилась. Можно было со спокойным сердцем отправляться в Лес.

Тропинки, некогда прорубленные в подлеске, заросли так густо, что Сергею пришлось двинуть впереди себя рослого робота-андроида, вооруженного двумя дисковыми пилами. Налево и направо валились поверженные древесные стволы. Брызгал липкий, красный, как кровь, сок. Так они прошли метров пятьдесят, и макушка робота уже скрылась в густой чаще, когда по всему массиву Леса прошло движение, подобное сильному порыву ветра. Десятки гибких ветвей обвили андроида и безо всякого труда перевернули ногами вверх. Лишенный чувства самосохранения, робот и в этом положении продолжал размеренно и сноровисто рубить все, до чего только мог дотянуться, но держащие его щупальца скручивались все туже и туже. Что-то натужно хрустнуло, и металлическая голова, блеснув линзой телеобъектива, отлетела далеко в сторону. Свободная нога еще продолжала дергаться, словно раздражаемая электрическим током препарированная лягушачья мышца. Впустую визжали пилы.

Несколько минут Сергей стоял с тревожно колотившимся сердцем, ожидая нападения. Заросли вокруг сомкнулись, и лишь капли алого сока напоминали о том, что здесь только что прошел робот. Сергей осторожно двинулся назад.

Ветки слабо трепетали, мотались из стороны в сторону, словно гусиные шеи, и расступались одна за одной, давая дорогу. Деревья ощущали присутствие человека! Это было что-то новое.

Облепив электронными датчиками несколько приглянувшихся ему на опушке леса стволов и взяв образцы для анализа, Сергей без новых приключений вернулся на станцию.

Остаток дня он посвятил изучению материалов о Тахтаджяне. Начал с того, что несколько раз внимательно прочитал медицинское заключение о причинах смерти. Оказалось, цитолог погиб от нарушения герметичности скафандра еще до того, как разгул стихии достиг апогея. Все ушибы и переломы носили посмертный характер. Один из экспертов допускал даже, что Тахтаджян сам вырвал патрубок кислородного шланга из дыхательной маски. Зачем? Впрочем, в остальных предположениях можно было обнаружить не больше смысла и логики.