Хронология хаоса. Контркультурная проза (сборник) - Виктор Мельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спрятавшись в кабинет, я включил компьютер, выпустил пар. В сейфе стояла бутылка коньяка, но о ней стоило забыть: неприлично пить одному.
Щербаков позвонил на сотовый, сказал, что не будет сегодня. Всех, кто станет спрашивать его, отсылать на завтра.
Коньяк вынырнул из сейфа. Мариночка, секретарь Щербакова и по совместительству его любовница, разлила коньяк по рюмкам. Двадцатилетняя сучка позволяла делать с собой всё. Я это знал от Щербакова, он рассказывал, доверялся. Но позволяла делать только ему, остальных она просто не замечала. Или делала вид. Гордая.
Мою персону она лицезрела и относилась ко мне, как к необходимости: работа есть работа. Но выпить любила. Коньяка или шампанского. Поэтому я её и пригласил в кабинет к себе.
Мы ни раз уже выпивали, и до Щербакова ничего пока не доходило. Но даже если Мариночка и проговорилась бы, то всё равно ничего бы не произошло: слишком многих людей из милиции, налоговой инспекции и прочих инстанций я знал. И умел договориться. Именно поэтому Щербаков и держал меня в начальниках. По сути своей, я должен был следить за порядком и дисциплиной в торговом зале. Старший менеджер отвечал за приём товара и ревизии. Я же отвечал за самого себя. Не работа – подарок судьбы, халява. И ещё: зарплата. Приличная.
Мариночка тонкими пальчиками взяла рюмку. Я представил её ручку, сжимающую мой возбуждённый член. Прелестная картина! В ширинке появилась жизнь. Жив я ещё, жив, пьянь сраная!
– В этом месяце плохая торговля, – сказала Марина.
– Не надо о работе, – попросил я её.
– Виктор Тимофеевич, вам всё равно, а я получаю от прибыли.
Я усмехнулся. Кто, как ни я, знал о премиях Марины.
– Не надо, – повторил я свою просьбу.
– Так за что выпьем?
– За тебя, за твоё здоровье, красавица!
– Вы мне льстите, Виктор Тимофеевич.
– Констатирую факт! И будь более доступной.
– На что вы намекаете? Для вас, что ли?
– Можно и так.
Она улыбнулась.
– Замуж хочется, наверное?
– За первого встречного не пойду.
Отвечает, как ребёнок. Красивой жизни хочется.
– Это правильно. – Я опрокинул свой коньяк в горло, Мариночка сделала маленький глоток.
– На примете есть кто?
– Почему это вы так интересуетесь, Виктор Тимофеевич?
– Интересно, просто.
– Пока никого.
– Значит, свободна?
– Как ветер в поле.
Я решил рискнуть.
– После работы поехали ко мне, а?
– Заманчивое предложение. А потом секс?
– Как пожелаешь.
– Старый конь борозды не портит, – усмехнулась Мариночка.
– Вот и сделаешь выводы.
– А сколько вам лет, Виктор Тимофеевич?
– Сорок два.
– Хорошо сохранились. Жена знает о ваших похождениях?
– Жена знает, что я алкоголик, поэтому со мной не живёт.
Я налил нам по второй.
– Шутите, Виктор Тимофеевич.
– Я не шучу – и хватит называть меня на «вы». Проще, Мариночка, проще будь.
– А мне так нравится. И я не хочу быть простой. Это не интересно. В первую очередь для вас, мужчин.
– О! Ты знаешь толк, стало быть, во всём.
– Знать всё невозможно. И вы об этом тоже знаете.
– Я слишком много знаю, Мариночка.
– Поэтому и пьёте много?
– Может быть. Так ты едешь вечером со мной?
– Еду, Виктор Тимофеевич. Вы такой лапочка! Уговорили.
– И не пытался.
Коньяк мы так и не допили. Помешала пожарная проверка. Не хватало пять огнетушителей по инструкции. Пришлось отдать товар по себестоимости в кредит.
Ненавижу я работу пожарников! Интимный разговор нарушили, суки!
Мариночка отработала по полной программе. Шлюха из неё вышла бы высококлассная!
Я ей сказал:
– В Голландию тебе надо. Там всегда была бы при деле. И деньгах. Улицу Красных Фонарей знаешь?
Ничего не поняв, пьяная, Мариночка сказала:
– Старый конь! Борозду испортил! Мне плохо…
Наверное, зря я предложил вначале выпить.
Сотовый надрывался.
– Виктор Тимофеевич, возьмите трубку. Ваш звонит. Раздражает!
Я было хотел вырубить телефон, но увидел, что это Воробьёв.
– Да, Валера!
– Витёк, я к тебе еду на такси.
По голосу видно было, что Воробьёв – в хлам!
– Что случилось?
– Потом.
Валера не вошёл в квартиру – ввалился. На нём были шорты, футболка и тапочки: домашний вариант. В пакете пять литров пива. Пиво было кстати, сам Воробьёв – нет.
– О! – сумел сказать он и выбил чечётку. – Мясо!
– Это кто? – спросила Мариночка сонным голоском.
– Начальник полиции нравов.
– Я больше никому не дам. Не хорошо мне… Нахал вы, Виктор Тимофеевич.
Воробьёв прилёг рядом с ней на диван.
– А я с женой поругался. И вовремя это сделал.
– Я догадался, Валера.
– Она спит? Как её зовут?
– Мариночка пьяна. Ты для неё что шёл, что ехал. В данный момент. Раньше ругаться с женой надо было. Тогда был бы и секс. Может быть.
Валера откинул одеяло, мутным взглядом окинул голое тело девушки, сказал:
– Красивая! Моя жена была когда-то такой же. Двадцать лет назад.
– Забудь!
– Забыл, Витёк. Только сейчас вспомнил.
Мариночка как будто не пила. Сразу видно – молодость! Она бегом отыскивала свою шмотку, одевалась.
– Я с кем-то спала ещё? Не помню, – она смотрела на храпящего Воробьёва.
– Успокойся!
– Виктор Тимофеевич, мы опаздываем на работу.
– Я вызову такси. И скажешь Щербакову, что я тебе звонил и предупредил, что задержусь на пару часиков.
Пива не было: выпили ночью всё. Воробьёв позвонил сыну. Сказал, чтобы тот пригнал его машину.
– Валера, – сказал я, – ты в плохой форме.
Он оглядел себя, перезвонил снова сыну, сказал:
– Олежек, не забудь в прихожей мою милицейскую форму.
– Витёк, с горла пить самогон могу, с горла пить водку – не могу. Не пить совсем?
Воробьёв смотрел в мою сторону с надеждой. Его руки дрожали, щёки и веки отвисли. Запах дорого одеколона (уже моего) не скрывал вчерашнего перегара – наоборот, усиливал. Он верил, что я скажу ему последнюю его же фразу.
Я ответил:
– Как хочешь, Валера. Я умею по-всякому. Будешь?
Рука потянулась к бутылке. Я отдал ему вожделенную жидкость, он снял пробку, глянул на меня, как в последний раз, и засадил полствола.
– Знатный ты булдырь!
Огни притона
1
– Эдик!
Тишина.
Она оставила кастрюли на кухонном столе, вошла в комнату, повторила:
– Эдик, не слышишь, что ли? Мне тебя, Эдик, нужно вот на что: что мы ужинать с тобой будем? – Жанна, тридцатипятилетняя женщина, сохранившая фигуру двадцатилетней девушки, потому что бог не дал детей (а может быть, не в боге дело было), но уже уставшая от жизни – лицо и шея выдавали возраст, – обратилась к мужу. – Давай, иди за хлебом, не ленись, я картошки пожарю. – И достала из валявшейся на журнальном столике дамской сумочки кошелёк, выудила последнюю крупную купюру, мелочи не хватало на хлеб. – Сдачи, чтоб вернул, – уточнила она. – А то не дотянем – когда аванс дадут?
– Дней через десять, – Эдик потянулся в кресле, выключил телевизор, показывали новости, сладко зевнул (так зевают все, даже те, кто ложится спать, зная, что завтра утром его расстреляют) и добавил: – Кому на Руси жить хорошо – те уже в Лондоне, остальные пока в Кремле, – этими словами он хотел показать невидимому слушателю, не супруге – к подобным вещам она относилась безразлично, что есть другой мир, невидимый, но более важный, он – добро неоспоримое, и в нём существуют, не живут, его жена, друзья и знакомые.
Пространственные речи своего мужа Жанна часто не понимала – зачем усложнять себе жизнь, если и так не всё просто. Суббота всегда была для неё самым утомительным днём. Эдик обычно бездельничал, уткнувшись в экран телевизора, а ей приходилось стирать, делать уборку, готовить. Среди всех этих дел она стремилась найти часок-другой, чтобы передохнуть, потому что вечером мужу захочется её оседлать. Именно оседлать! Действительно, уставшая и не отдохнувшая, Жанна часто чувствовала себя в постели ездовой лошадью – какое там удовольствие от секса, или любви. И то, и другое понятие уже через год после замужества слились для неё воедино. В супружеской постели, а это алтарь супружества, кто-то один должен приносить себя в жертву, но жертвой всегда становилась Жанна. Так ей казалось.
– Ворона ты разнокрылая – вот кто ты, Эдя. Попроси у начальника, чтобы раньше выдал, не дотянем, сам знаешь.
– Да как же я попрошу – всё равно откажут! Унижаться, что ли?!! Хрен! – сказал Эдик и показал дулю жене, вообразив её, видимо, своим непосредственным начальником.
– Ты мне дули не крути, я не резиновая, чтобы тянуться, вытягивать семейный бюджет – мне обещают зарплату ещё позже, страшно представить. И, пожалуйста, без фокусов, без пива твоего. Всю сдачу вернёшь в кошелёк. Понял?
– Ой, не веришь ты мужу, не доверяешь, сколько уже – четырнадцать лет! Вот сама и иди.