Меченая - Клод Сеньоль

Жандармы от души смеются.

— Чем же тебе угрожала эта девчонка, чтобы такой парень, как ты, испугался?

— Вам не понять. А потом, я хотел вам сказать до того, как она начнет врать и уверять, что этой ночью Ланглуа поджег я…

На лицах жандармов появляется суровое выражение. Они сразу становятся подозрительными.

— А случаем, не ты ли совершил поджог… — (Люка буквально леденеет от тона бригадира.) — Ты не знал, как признаться… а потому начал обвинять ребенка, который не способен совершить ничего плохого…

Жандармы пристально смотрят на Люка, пронзая его колючими глазами, как они умеют это делать, и забрасывают парня вопросами, от которых он немеет.

— Ты подрался… у тебя лицо в синяках…

— Ты пробрался в сарай, чтобы поджечь…

— Почему ты сделал это? Говори!..

— А не ты ли поджег скирду?..

— Тебя ждет двойное наказание за то, что из-за тебя в тюрьму попал безвинный человек…

На плечо Люка ложится крепкая рука. Ощущая хватку закона, парень падает на стул, словно и на самом деле виновен.

Он слышит шорох — бригадир роется в кожаной сумке. И поднимает голову, услышав щелчок. Перед его глазами раскачивается сверкающая серебром пара наручников. Люка тут же вскакивает и засовывает руки в карманы.

— Нет, нет, — в отчаянии кричит он, — клянусь вам, что это не я, это Жанна. Это она подожгла скирду в ту ночь… Она обвинила поденщика, а теперь я боюсь, что она обвинит меня из-за сегодняшнего пожара… Пошли, ему надо сказать… Пошли скорее… Нет времени ждать…

Плача и дергая бригадира за рукав, Люка подталкивает его к двери. Тот неловко вырывается. Убежденность слуги смущает жандармов. Похоже, его уверенность имеет основание. Они и сами в глубине души довольны, что поденщик может оказаться невиновным. Жандармы успели сдружиться со старым бродягой, брошенным в тюремную камеру и ни разу не пожаловавшимся на несправедливость. В первый день он просидел на нарах из неоструганных досок молча, сцепив пальцы рук. Бригадир, то и дело проверявший, не убежал ли пленник, видел его в одной и той же позе, взгляд старика был отрешенным, а на голове, словно взъерошенные ветром, развевались длинные белые волосы. В этой позе он походил на священника, а вернее, на одного из старых отшельников, суровых, бесстрастных последователей великого святого Симона. Жандармы собирались позвать кюре Ангийона, но по размышлении решили, что в дела жандармов церковь вмешивать не стоит. Наутро арестованный предстал в новом виде — встретил обоих жандармов доброй улыбкой и спокойно с ними поговорил. На них произвели впечатление мягкость и одновременно твердость его голоса. Они впервые арестовали бродягу, больше похожего на сеньора. И, против обычая, жандармы вели себя с арестованным любезно. Так, что жена бригадира, уставшая слушать из уст своего супруга восхваления по адресу бродяги, с насмешкой спросила, а не арестовали ли они принца крови или кардинала. Жандармы заходили к старику под любым предлогом и уже не могли обойтись без его речей, его советов, поражаясь, что на благородном живом лице отражается смысл произносимых им слов. Они должны были давно отправить его в центральную тюрьму Буржа, где собраны и невинные люди, и самые отпетые проходимцы департамента; именно там творится высшее правосудие — то, которое наказывает. Но они решили задержать арестованного у себя на несколько дней, как оставляют любимого друга. Как ни странно, но им ни разу не пришло в голову допросить его по поводу преступления. Жандармы слушали старика, и все. Сидя на нарах, поденщик как бы проповедовал, и проповедь его была лучше, чем у городского кюре. Голос его звучал как музыка, а такие голоса встречаются очень редко. Он вибрировал, как трубы органа, от самых низких до самых высоких нот. Это была радуга звуков. Пленительный голос старика доносился словно с небес и требовал дружеского отношения.

Накануне, уже поздно вечером, жандармов поразило странное и непонятное поведение старика: он вдруг закричал, и крик его в стенах темницы был похож на взрыв пороха. Жандармы бросились к дверям и отперли их. Бродяга стоял на коленях, склонив голову, как на причастии, когда груз грехов давит на ваш язык и вашу голову. Он стонал. Бригадир подошел к нему и осведомился о причине крика. Арестованный пожал плечами, как бы говоря: «Вам, увы, не понять». Впервые жандармы подумали, что человек сгорал в пламени сумасшествия, которое никак не отражалось на тонких чертах его лица. Они вышли из камеры в сильном волнении и долго еще смотрели на старика через приоткрытый глазок. Ночью бродяга все еще постанывал, но потом, наверное, заснул. А теперь слуга утверждал, что поденщик невиновен!

Жандармам сразу захотелось отыскать нового преступника. Предстояло отправиться сначала в Лану, а затем в Ноллен. Это не будет потерей времени. Может быть, они даже выиграют время, если в словах парня кроется правда. Но перед уходом следовало сообщить радостную весть арестованному. Они решили, что это спасет его от безумия. Жандармы подошли к двери камеры и с лязгом отодвинули засов. Толстая деревянная дверь, обитая железом, распахнулась. Слова застыли у них на устах — камера была пуста.

День разогнал грязные клочья зари. Над фермой Ланглуа с ее растрескавшимися почерневшими стенами и выеденными огнем внутренностями висит легкое голубое небо. Пламя уничтожило все, чем так гордились братья Тюрпо. Среди дымящихся развалин расхаживают соседи. Мальчишки высматривают, что плохо лежит. Все говорят одновременно и возбуждены, как на ярмарке в Обиньи. Оба брата с опустошенными отчаянием лицами бродят среди всех этих лишних людей и подбирают бесполезные обгоревшие обломки.

Вдруг Леон подбегает к брату.

— Послушай, Жермен, а тот беглец с факелом, в которого я стрелял?..

— Боже, твоя правда, — восклицает второй, приводя в порядок разбегающиеся мысли, — ведь это я тебя позвал… Он побежал в сторону Лану… Надо посмотреть, не попал ли ты в него.

Услышав новость, женщины всхлипывают от страха.

— Да, да, — кивают они. — Леон — отличный стрелок… наверное, он попал в цель.

— Если я не промахнулся, — подхватывает Леон, — он не мог далеко уйти и уже подыхает в каком-нибудь уголке… Я зарядил на кабана…

Мужчины сбились в кучу. Все напряжены и молчаливы.

— Пошли, — решает Леон.

Они движутся быстрым шагом. Брат Леона знаком велит женщинам остаться. Антуан и ближайшие соседи, пришедшие помочь в тушении пожара, следуют за хозяевами Ланглуа. В душе людей кипит гнев, как он кипит в Тюрпо, — ведь поджигатель мог пустить красного петуха и на их ферме.