Дьявольский полк - Свен Хассель

— О, мы всегда так делаем, — бесцеремонно заявил Порта.

— Заткнись и слушай, — сказал наш генерал. — Через две секунды после этого светового сигнала заработает наша артиллерия, и ты, Барселона, установишь мировой рекорд скорости и добежишь до остальных. В соседнем секторе голову сломают над тем, что обо всем этом думать. Если все пойдет, как мы планируем, там начнется неразбериха. У нас всего пять секунд, чтобы покинуть высоту. Наша артиллерия будет преследовать вас огнем по пятам. Прикрывать вас мы будем до реки, партизаны помогут вам переправиться через нее. Потом до цели у вас будет сто сорок пять километров. Как вы доберетесь туда — дело ваше. Но добраться вы должны. — Он указал точку на карте. — Вот сюда вам сбросят взрывчатку и фаустпатроны. Если кто-нибудь будет ранен, пусть сам заботится о себе. Носить с собой раненого категорически запрещается. Спрячьте его и на обратном пути посмотрите, жив ли он. Вот еще что: эта задача должна быть выполнена, даже если из вас в живых останется только один. Оперативный штаб находится в этом лесу, на развилке дорог стоят замаскированные танки. При них от силы пятнадцать механиков. Они живут в палатках.

— Их так хорошо охраняют? — удивленно спросил Старик.

— Нет. Они чувствуют себя в полной безопасности. Мысль о нападении им и в голову не приходит. Как только уничтожите танки, двое атакуют штаб, остальные ведут по нему огонь с юга. Схватите первого же штабного офицера, какого увидите. Вы должны — обязаны! — привести одного живым. Остальных убивайте. Никто не должен иметь представления о том, что произошло, иначе вся операция теряет смысл. Потом возвращайтесь к мосту. Да, забыл сказать: оставьте у моста двоих, они заложат взрывчатку, пока остальные будут заниматься танками и штабом. Когда перейдете его на обратном пути, эти двое взорвут мост. Если противник будет так висеть у вас на хвосте, что вы не сможете переправиться, придется пожертвовать пулеметной группой ради того, чтобы доставить штабного офицера. Идите к северу, пока не дойдете до реки. Оттуда следуйте на восток. — Генерал указал толстым пальцем место на карте. — Здесь английский штаб дивизии. Уничтожьте его. — Бросил несколько цветных фотографий мундиров союзников. — Здесь вы видите штабные петлицы и знаки различия.

— Тогда нужно надеяться, что они будут не в ночных рубашках, — усмехнулся Хайде. — Или знаки различия они носят на заднице?

— Сами это выясните, — отрезал генерал.

Мы сверили часы и в последний раз осмотрели оружие. Все было хорошо закреплено, ничто не бренчало.

— Не забудьте взять солдатские книжки и личные знаки своих убитых, — напомнил Одноглазый. — Иначе кто-нибудь в СД может заподозрить дезертирство. И вот что еще. Это особенно касается Порты и Малыша. Не грабьте мертвых. Если вас схватят с золотыми зубами в карманах, то повесят. Сочувствия к золотоискателям у американцев нет.

— Да они сами этим занимаются, — сказал Порта.

— Знаю, но об этом никому не известно. — Одноглазый схватил Порту за шиворот. — И среди вас никто этого не знает. Порта, я достаточно ясно выразился?

— Jawohl, герр генерал.

— Сегодня я не ваш генерал. Я Одноглазый! Трое суток за то, что забыл. Когда вернешься, отбудешь их на гауптвахте.

— Поделом, — прошептал Старик.

Минуту спустя Малыш исчез за бруствером. На севере непрерывно грохотали пушки. Я взглянул на светящиеся стрелки часов. Девяносто секунд. Ощупал снаряжение. Шестьдесят секунд. У меня задрожали ноги. Сорок пять секунд. Я начал неистово трястись. Удержать руки в покое было невозможно. Я поглядел на остальных. Тех, с которыми пробыл вместе так долго. Я жалел, что с нами нет нашего финского учителя, лопаря-лейтенанта, который прибыл с севера и учил нас сражаться.

Легионер, как обычно, держал в зубах свой мавританский нож. Подмигнул мне. Он знал, что я боюсь.

Уже всего пять секунд. Как медленно движется стрелка. Три секунды. Две секунды. На плечо мне легла ладонь; я бросился вперед, нашел кусачки там, где оставили их Малыш с Портой, и стал резать проволоку. Колючки раздирали мне кожу. Я прополз на спине под опасными нитями. Потом бросил кусачки обратно.

Полежал немного, чтобы отдышаться после громадных усилий. Господи, пусть меня ранят, пока у тех, кто в траншее, еще есть время унести меня. Через несколько часов я лежал бы в госпитале, в превосходной чистой постели. Медсестры холили бы меня. Когда лежишь на ничейной земле, мечтаешь о госпитале. Но меня не ранили. Я должен был двигаться вперед. Вслед за Портой. Человека никогда не ранят, если он хочет этого. Через несколько секунд подполз Легионер. Я взглянул на часы. Две минуты уже истекли. Теперь Легионер сжался, готовясь к прыжку, — сущая пантера в человеческом облике. Хорошо, что он находился с нами. Это придавало мне чувство безопасности.

Я перевернулся на живот и пополз в сторону американских позиций. Достиг куста, за которым мне полдня предстояло прятаться. Рука коснулась чего-то липкого, в ноздри ударил тошнотворный запах. На пути у меня оказался разорванный труп. Меня вырвало. Я положил перед собой бинокль, замаскировал его листьями и травой. Пока темно, линзы не представляли собой опасности, но с наступлением дня, если солнечные лучи коснутся их хоть на секунду, они могли меня выдать, и это означало бы конец. Противник понял бы, что на ничейной земле что-то затевается.

Но бинокль был необходим. Мне нужно было наблюдать за человеком, которого я должен убить. Годы войны странно изменили нас. Мы уже спокойно относились к убийству себе подобных. Даже в рукопашной схватке. Малыш с Легионером потеряли счет тем, кого убили голыми руками. Вонзать нож в человеческую грудь стало почти привычкой. Никогда не забуду, как впервые увидел смерть человека. Погибшего даже не от моей руки. То был сидевший на заднем борту грузовика пехотный фельдфебель. Ему в голову попала шальная польская пуля, и я едва успел остановить танк. То был один из тех двухместных танков, «крупп-спорт»[165]. Мы оба выскочили, чтобы убрать с дороги тело, и какой-то лейтенант обругал нас за то, что остановили колонну.

То был первый убитый, какого мы видели, и нам вдруг открылась вся серьезность войны. Она была отнюдь не столь приятной, как ее расписывали.

Неподалеку от меня кто-то полз. Я вынул нож, достал пистолет.

— Тсс! — послышалось позади, и я чуть не вскрикнул от испуга. Потом увидел в лунном свете серый котелок и ряд крепких лошадиных зубов, обнаженных в широкой усмешке. То был Малыш, наш здоровенный балбес.

— Наложил в штаны? — спросил он шепотом. — Я издали видел тебя, трусишка.

Потом переполз через холмик и исчез в темноте.

Я начал окапываться саперной лопаткой. Работа для крота. Я не смел создавать шума.

На севере пушки перестали стрелять, угрожающую тишину ночи нарушали только редкие винтовочные выстрелы и отрывистое тявканье пулемета. Я поднес к глазам бинокль, пытаясь разглядеть свое окружение, но вокруг была только темнота. Я был доволен, что перед нами обычные пехотинцы. С ними мы быстро разделаемся. Они не знали всех дьявольских ухищрений, на которые морпехи были мастера, и, разумеется, нам казалось, что мы как-то связаны друг с другом через майора Майка.

В небо с шипением взлетел осветительный снаряд и медленно опустился на землю в слепящем сиянии. Злобно залаяла автоматическая пушка. Вдали трассирующие снаряды напоминали нить бусин на фоне черного ночного неба. Было уже почти три часа. У американцев скоро смена постов.

И вот они появились. Лязгнула сталь. Кто-то засмеялся. Тлеющий огонек сигареты. Безмозглые идиоты! Курить на передовых позициях! У меня руки зачесались разделаться с ними, и я знал, что все остальные испытывают то же самое. За подобное безумие расплата одна — смерть. Это были явно необстрелянные солдаты. Те не позволили бы себе этого. Наверняка только что прибыли на фронт. Новобранцы! Разделаться с ними для нас было бы детской игрой.

Прямо передо мной заливались трелями несколько сверчков. Потом один из них вскочил мне на спину. За ним последовали еще двое. Они приняли меня за труп, и неудивительно. Я лежал совершенно неподвижно. Пожалуй, самая худшая часть подобного предприятия — притворяться мертвым. Возможно, в это время кто-то разглядывал меня в бинокль.

Я никогда не забуду первую из своих дальних вылазок. Это было в Финляндии. Возглавлял вылазку финский лейтенант, лопарь. Называли его Гуви, но никто не знал, прозвище это или имя. Он постоянно повторял свое излюбленное присловье «дьявол и ад». Говорили, что до войны у него было большое стадо оленей. Перед тем, как выступать для взрыва железной дороги в глубоком тылу русских, Гуви подошел ко мне и, помахивая длинным финским ножом у меня перед носом, заговорил:

— Дьявол и ад, чертов немец, слушай меня внимательно. Это первый визит, который ты наносишь нашим соседям. Дьявол и ад, непонятно, зачем ты обременяешь нас. Вам, немцам, нужно сидеть дома и предоставить эти дела нам, финнам. Вы умеете воевать только пушками и танками. Дьявол и ад, это не настоящая война. По-настоящему умеем воевать только мы, финны. Я знаю, как действовать против нашего соседа. Я в ответе за двадцать четыре человека. Дьявол и ад, у меня нет никакого желания тащить тебя с собой, чертов немец. Если у кого-то сдадут нервы, когда мы окажемся среди наших соседей, я знаю, что это будет не кто-то из моих людей. Если потеряешь голову, мы будем вынуждены убить тебя. Если будешь ранен, то не пользуйся пистолетом, чтобы не попасть живым в руки противника. Пользуйся ножом. Вонзи его на полторы ладони ниже левого плеча с наклоном вверх и попадешь прямо в свое немецкое бабье сердце. Дьявол и ад, это приказ. Никто не должен попасть живым в руки наших соседей и заговорить.