Тень Земли - Mихаил Ахманов

На арене Мамонт добивал жилистого Шланга, гоняя его по кругу под восторженный рев публики. Вероятно, ему хотелось завершить бой каким-нибудь эффектным трюком, раздавив очередную корзину с помидорами, но Шланг не давался – Юлил, отступал, подпрыгивал и бил длинными ногами, стараясь избежать могучих чемпионских кулаков. Его не зря прозвали Шлангом – был он ловок, подвижен и гибок, хотя не настолько, чтоб справиться с Косым. Тот, похоже, отличался не одной лишь чудовищной силой, но и поразительной выносливостью: в горле Шланга уже хрипело и клокотало, а дыхание чемпиона оставалось размеренным и ровным, словно на арене качали кузнечные мехи.

Наконец Косой поймал щиколотку противника и тут же ухватил его за пояс; мгновение, и Шланг устремился вверх, а затем, с размаху – вниз, на истоптанный грязный песок. Саймону показалось, что он расслышал треск ребер; лицо Пашки-Пабло болезненно перекосилось, а Кобелино буркнул:

– Как всегда. Или мордой в грязь, или башкой о камень. – Он постучал по кирпичному поребрику арены. – Знаешь его? – Саймон не сводил глаз с Косого, пинавшего Шланга ногой. Зрители ревели в восторге; с каждым ударом меж губ побежденного вздувался и опадав алый пузырь.

– Знаю, хозяин, всех их знаю, и Рафку Обозного тоже. Из наших он, из «плащей», жирный сучок… Паханито! Большая шишка! Дон Монтальван ему тридцатую долю отстегивает, а может, двадцатую. – Кобелино с завистью посмотрел на толстяка. – А Мамонт, он из Харки-дель-Каса, из качков смоленских. Говорят, под самим Карло Клыком служил, помощником хозяина. Служил, да проштрафился. Слегка… Если б не слегка, так не бегал бы по арене, а висел над ямой с муравьями. Дон Грегорио – не Монтальван, его не задобришь. Лютый!

– Живодер, – уточнил Пашка, глядя, как Шланга уволакивают в проход.

Следующие полтора часа прошли довольно оживленно, под одобрительные вопли публики, но без каких-либо сюрпризов. Ричард Саймон взял верх над Копчиком, своротив ему нос и скулу; Косой разделался с Иниго Тормозом, огромным медлительным парнем, – вывихнул противнику плечо, а затем двинул затылком о поребрик. Саймон нокаутировал Семку Клюкву на пятой минуте, мощным ударом поддых; в ответ Эмилио-Емельян пригасил Фитиля – сунул лицом в песок и держал, пока тот не начал задыхаться. Кадык, последний из соперников Саймона, оказался счастливее прочих – или умнее, поскольку напросился на удар и тут же рухнул, закатив глаза и симулируя полную потерю чувств; зато Витек Дантист, оправдывая прозвище, добрался до челюсти Косого и вышиб ему зуб – за что был пойман, измордован и уполз с арены с переломанной ногой и разбитым в кровь лицом. К тому времени, когда стало темнеть и над полем боя зажглись электрические фонари – первые, виденные Саймоном в этом мире, – чемпион и претендент шли ноздря в ноздрю. Публика вопила, предвкушая финальный поединок, паханито Обозный сиял и радостно тряс щеками, хоть котировка Мамонта упала до одного к пяти; впрочем, все основные ставки были уже сделаны, да и тем, кто ставил сейчас на Саймона песюк-другой, не слишком верилось в его победу.

Собственно, тому не было особых причин. Он бился на кулаках, не показав ровным счетом ничего необычного – ни смертоносных ударов ногами, ребром ладони или сомкнутыми пальцами, ни головоломных прыжков, ни искусства сыграть с противником в невидимку, скрывшись из поля его зрения, ни той поразительной, пугающей быстроты, с которой мог бы действовать в другой час и в другом месте. Все это – все, чему обучил его Чочинга вкупе с инструкторами ЦРУ, – являлось секретным оружием Саймона, хранимым, как драгоценный меч в потертых и неказистых ножнах, до времени, до срока. Он обладал волшебным мастерством рукопашного боя, забытым на Старой Земле, но то была лишь часть его умений, переданная людьми и в принципе доступная людям; Наставник же обучал его иному – древнему искусству аборигенов Тайяхата, не признававших бластеров и ружей. Он мог метать клинки и дротики, копья и бумеранги с той же скоростью, с какой это делали четырехрукие бойцы; мог сражаться на топорах и мечах двенадцати видов, рубить легкой ичегарой с укороченным древком или широколезвийной канида, фехтовать тяжелой секирой томо с двумя лезвиями и копейным наконечником, драться когтистыми перчатками паха; он мог Выстоять против любого воина-тай в Большом Сагатори, ритуальной схватке в четыре раунда – с двумя клинками и двумя щитами, с двумя щитами, клинком и копьем, с четырьмя клинками, с двумя клинками и двумя секирами.

А главное, он не боялся пролить кровь – ту кровь, что добывают не пулей и не лучом лазера, а ножом, глядя в лицо врагу, вдыхая запах его кожи, слушая стук его сердца и зная, что он прервется с коротким всхлипом, гаснущим на острие клинка.

И потому Ричард Саймон был невозмутим, когда спускался на арену в пятый раз; был спокоен, когда шагал к сопернику, уминая изрытый песок подошвами башмаков; был холоден как лед, когда заглянул в разбегающиеся зрачки Косого Мамонта. Тот, наклонившись, прошипел с издевкой:

– Болтали мне, ты до чужих колес охочий, гуртовщик? Кататься любишь?

– Есть такой грех, – признался Саймон.

– Ну, я тебя щас прокачу, бляха-муха… С ветерком! Он размахнулся, но Саймон присел и, когда над его головой пронеслось нечто тяжелое, угловатое, обхватил противника за пояс. Какую-то долю секунды они с Косым составляли единое целое; Саймон вдыхал едкий запах пота, слышал, как скрипит песок под сапогами, чувствовал трепет могучих мышц, напряжение тела, рвущегося вслед за выброшенным в пустоту кулаком. Это были такие ясные, такие привычные ощущения, что ответная реакция оказалась, как всегда, инстинктивной: немного привстать, приподнять и подтолкнуть. Он выполнил эту программу автоматически, не помышляя о ее корректировке, об уязвимых точках, прикосновение к коим могло изувечить либо убить, – а их у атакующего великана было ровно столько же, сколько у младенца или слабосильного карлика. И все они были доступны Саймону.

Зрители испустили долгое протяжное «ах-ха!», огромное тело Косого ударилось о песок, а Саймон, развернувшись, уже замер в боевой стойке цатару-ко: плечи опущены, ноги – на ширине плеч, правая рука согнута в локте, кулак отведен к груди, левая, с раскрытой ладонью, вытянута вперед. Косой вскочил и ринулся к нему с громоподобным ревом, от которого заложило уши; кажется, гигант видел сейчас только левую руку Саймона и желал поймать ее, схватить, переломать. Саймон ударил правой в челюсть – ощущение было таким, будто его кулак врезался в бетонную стену. Сильный хук не остановил Косого – он лишь пошатнулся и на мгновение промедлил с атакой. Саймон успел отпрыгнуть, чудовищные руки противника вновь поймали воздух.

– Трусишь, недоносок? – прорычал Эмилио-Емельян. Его левый глаз с яростью уставился на Саймона, а правый обозревал беснующуюся галерку. – Трусишь, бляха-муха? Ты поближе подойди, поближе. Тогда узнаем, почем нынче говядина в Пустоши.

– Дороговата, – ответил Саймон. – Тебе не по карману.

– А коль прицениться?

– Ну, приценись…

Не сговариваясь, они сделали шаг вперед, медленно двинулись навстречу, вытянули руки, переплели их, вцепились пальцами-клещами в плечи и замерли, слегка раскачиваясь на широко расставленных ногах. По нижним и верхним рядам пробежал возбужденный шепоток; кажется, зрителям стало ясно, что началось испытание силы. Амфитеатр тоже замер; тысячи глаз смотрели на бойцов, и Саймон внезапно подумал, что в это мгновение они выглядят точь-в-точь как на картинке рядом с воротами: два великана, брюнет и блондин, ломающие друг другу хребты,

Мамонт навис над ним несокрушимой скалой, стремившейся раздавить гибкую и хрупкую тростинку. Но та не поддавалась, даже не гнулась и не потрескивала; видно, отлили ее из крепкой стали, а может, вырезали из тайятского дерева куа, чья древесина шла на топорища секир и отличалась каменной прочностью. Текли секунды, и напор скалы начал ослабевать; она уже не казалась столь несокрушимой и будто бы осела, уменьшившись в размерах и растеряв воинственный пыл.

Дыхание Косого сделалось шумным и тяжким, глазные яблоки выпучились, с губ потекла слюна. Саймон попробовал поймать его взгляд, но безуспешно – зрачки противника сошлись у переносицы и смотрели куда-то вниз, на истоптанный песок в бурых пятнах запекшейся крови. Он тоже поглядел туда, предчувствуя некую каверзу – как раз вовремя, ибо Мамонт вдруг откинулся назад и попытался ударить его коленом в пах. «Такого уговора не было, приятель», – пробормотал Саймон, чуть повернувшись и подставляя бедро. Затем руки его напряглись, под пальцами хрустнула плечевая кость, и потерявший равновесие соперник начал послушно сгибаться дугой. Ноги Косого дрожали, из горла вырывался прерывистый хрип.

Нижние ряды молчали, подсчитывая убытки, верхние взорвались громкими воплями. Подняв голову, Саймон увидел множество загорелых бородатых лиц, множество глаз и разинутых ртов; поначалу каждый вопил свое, но вскоре над амфитеатром раздавался единый ликующий клич: «Железный кулак»! «Железный кулак»! «Железный кулак»!" За ограждавшей арену каменной стенкой тянулся на цыпочках Пашка-Пабло, показывая Саймону оттопыренный большой палец, Радостно выплясывал Кобелино, а паханито Обозный хлопал по собственной заднице и восхищенно закатывал глазки. Потом он свел ладони, повелительно кивнул Саймону и сделал резкий жест, будто выкручивая белье.