Долго и счастливо? (СИ) - Delicious
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Накрасив ресницы и надушив волосы, я снимаю трубку стационарного телефона и набираю три ноля.
— Секретариат мистера Вонки, Дорис у аппарата, — звучит в трубке бойкий деловитый голос.
— Привет, Дорис, это Элизабет… Скажи, пожалуйста, где Шарлотта?
— Минуточку.
Мне всегда нравилась эта умпа-лумпа: в отличие от многих других, она держалась со мной с неизменной вежливостью, хоть и продиктованной не дружелюбием, а профессиональной этикой.
— Сейчас Шарлотта с мистером Чарли Бакетом в Вафельной деревне. Они помогают восстанавливать плотину, разрушенную какао-рекой после очередного половодья. Что-нибудь ей передать?
— Нет, ничего, спасибо. А мистер Вонка там же?
— Нет, он работает в Садах.
— Где?
— Фруктовые сады.
— Ой, а вы не подскажете, как мне туда добраться? — краснея до кончиков волос, спрашиваю я. Ну вот, предоставила умпа-лумпам еще один повод позлословить. Ведь сколько уже дней провела на фабрике — не сосчитать, а ориентируюсь все также скверно.
— Это один из главных цехов, так что в стеклянном лифте непременно должна быть кнопка, — невозмутимо оттарабанивает Дорис.
— Спасибо… А Франческа Скварчалупи с ним?
— Нет, она ушла два часа назад. Вы хотели бы оставить сообщение для мистера Вонки?
— Нет-нет, благодарю. Спасибо, Дорис.
— Всегда пожалуйста. До связи.
Итак, Фруктовые сады. В стеклянном лифте на панели я действительно нахожу такую кнопку — хотя готова поклясться или, как говорит Шарлотта, зуб даю, что еще вчера ее не было. Впрочем, давно пора принять это как должное: фабрика — отдельный развивающийся организм, в какой-то мере независимый ни от умпа-лумпов, ни от Вонки, и сегодня она совсем не то же, чем была вчера. Это прекрасное место, чтобы сойти с ума, но я к чудесам почти привыкла.
Лифт останавливается, но только не в садах, как было обещано, а в джунглях. Серьезно. Воздух здесь влажный и липкий, и после каждого шага мне приходится дергать ногу вверх, потому что туфли застревают в буйной траве. Это похоже на дебри шоколадного цеха с той только разницей, что здесь все не из сладостей, а вполне себе реально. Среди нестриженых разномастных крон прячутся зрелые плоды: апельсины, мангустины, киви, кумкват, папайя, питайя, маракуйя, ананасы, манго, бананы, личи — и десятки, нет, сотни других, большую часть которых я вижу впервые. Я не уверена, что все эти фрукты поспевают в одно время, а деревья комфортно себя чувствуют при одинаковом климате где-то еще на земном шаре, кроме фабрики Вонки. Но это не все. Жизнь здесь кипит: в траве кто-то стрекочет, в кустах шелестит и ворочается, на соседних ветвях ухает и пищит, повсюду звучат птичьи трели, которые начинают одни, а подхватывают, принимая эстафету, совсем другие пернатые, кругом, от дерева к дереву, от цветка к цветку, от тени к тени, порхают крупные тропические бабочки, и, то зависнув в воздухе, то зигзагом помчавшись в сторону, мелькают стрекозы, чьи спинки блестят металлическим блеском, будто покрытые лаком.
Я медленно бреду сквозь чащу, чувствуя, как неуместно здесь платье и бесполезны туфли на каблуках. А от душного воздуха тушь, кажется, вот-вот потечет. Но вот еще несколько минут терпеливого шагания, и становится чуть прохладнее и свежее, а под ногами бежит извилистая тропка, которая приводит меня к странному дереву. Странному, потому что его толстый ствол сперва стелется по земле, а после под крутым углом взметается вверх, на пути в вышину обращаясь в тонкие гибкие веточки, усыпанные мелкими розовыми цветками, раскрывающиеся сверху зонтиком душистых гирлянд. На этой импровизированной скамейке сидит Вонка, спиной облокотившись о вертикальную часть ствола, одну ногу согнув в колене, а другую вытянув вперед и лениво покачивая из стороны в сторону носком до блеска начищенной туфли. В руках у него — планшет с записями. Лицо — сосредоточенное. Когда я подхожу ближе, то издаю нарочито много шума, но он не поднимает глаз.
— Привет, — мямлю я, остановившись подле ствола.
— Ага, — закусив кончик ручки, говорит Вонка.
— Ты работаешь?
— Ага.
— Я не вовремя, да?
— Ага.
— Прости, что отвлекаю, но нам нужно поговорить.
Ручка в его пальцах дергается, оставляя поперек листа жирный штрих. Он медленно поднимает на меня глаза и смотрит с неприкрытой враждебностью.
— Я когда-нибудь говорил тебе, как сильно я люблю твой голос? — вдруг резко произносит Вонка хорошо поставленным голосом, будто начав разучивать текст для роли. — Он что называется «золотая середина», не грудной и не писклявый, с приятным тембром, отличным тонусом и гармоничным интонированием. Не режет слух, не вгоняет в сон.
— Спасибо, — удивленно киваю я.
— Видишь ли, — не моргнув глазом, продолжает он, — на днях я заметил такую странную закономерность: когда ты произносишь «нам нужно поговорить», я начинаю думать, что тебе бы больше пошла немота.
— Что поделать, — немного нервно смеюсь я. — Надо же как-то завладеть твоим вниманием.
— Обычно я раздаю внимание совершенно безвозмездно, — назидательно отвечает Вонка. — Особенно по вторникам. Садись, Элли, не дави на меня своим ростом, — он убирает ноги со ствола.
— Почему особенно по вторникам? — усаживаясь рядом, интересуюсь я. Как же хочется коснуться его руки!
— А почему нет? Я люблю вторники.
— А я пятницы.
— Это банально, Элизабет. Не стоит признаваться в любви к банальностям.
— Я здесь учитель. Нравоучения — моя прерогатива, — игриво улыбаюсь я.
— Тогда начинай нравоучать, — делает повелительный жест в воздухе Вонка, точно король, позволивший себя развлечь. — А я буду внимать. А еще лучше просто посиди тихо: ты можешь спугнуть рабочий настрой.
Я с уважением кошусь на исчерканный планшет:
— Я всегда думала, что твои идеи приходят спонтанно.
Вонка хихикает, его плечи резко подымаются — и в ту же секунду опадают.
— Те, что сами идут в руки, как правило не ахти. За стоящую идею приходится как следует повоевать. Возьми на заметку, девочка, это универсальное правило жизни, прикладывается к чему хочешь. Все, что легко дается, ничего не стоит.
— Хорошо. А еще я думала, что для творчества тебе нужны… ну, ингредиенты. Чтобы их смешивать там, и все такое…
— Элли, ты неоправданно много думаешь. Это вредно для здоровья. От мыслей голова надувается, как воздушный шарик, и может взорваться. Что, музыканту непременно нужен инструмент, чтобы создать мелодию?
— Не знаю… А разве нет?
Вонка задумчиво чешет подбородок:
— Честно говоря, я тоже не знаю. Просто к слову пришлось. Надо будет выяснить, — он черкает себе несколько строк на полях. — А теперь тихо. Мне нужна абсолютная тишина, — он торжественно прикрывает глаза и
