Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории - Ричард Матесон

У него в голове верещали обезьянки. Они лежали кружком на спине и пинали изнутри его череп. Они загребали грязными пальцами комки его серого вещества и выжимали его досуха.

Он со стоном перекатился на бок. «Я схожу с ума», — подумал он. Как Корриган, как все они, кроме самого первого, того тощего типа, который начал все это, который придал новое жуткое направление ее и без того повернутому на доминировании сознанию гнианки, который назвал ее Любимой, потому что такой она для него и была.

Внезапно он сел, охваченный страхом, и уставился в изножье кровати. «Она проходит сквозь стены!» — вопил его разум. Там ничего нет, говорили ему глаза. Пальцы вцепились в простыни. Он чувствовал, как капли пота стекают полбу и катятся вниз по крыльям носа.

Он лег. Снова сел. Он хныкал, как перепуганный ребенок. Его окутывало черное облако. Она. Она. Он застонал: «Нет». В темноту. Бесполезно.

Он плакал. Спать. Спать. Слово трепетало, дрожало, приводило в уныние его сознание. Время пришло. Он знал это, знал, знал…

Топор упал, здравый рассудок оказался обезглавленным и задергался в луже крови.

«Нет!» Он пытался поднять себя с кровати, но не мог. Спать. Черная пелена ночи зависла над ним в ожидании.

Спать.

Он повалился на подушку, шатко поднялся на локте.

— Нет. — Его легкие разрывались, — Нет.

Он боролся. Это уж слишком. Он издавал трубные булькающие крики. Она отшвырнула его волю в сторону, раздавленную и бесполезную. Теперь она применяла всю свою силу, и он был сломлен, разбит. Он снова свалился на подушку, окаменелый, с застывшим взглядом. Он слабо застонал, и его глаза закрылись, открылись, закрылись, открылись, закрылись…

Снова сон. Безумие. Не сон.

Когда он проснулся, цветов не было. Период ухаживания закончился. Он таращился тупо и недоверчиво на отпечаток чужого тела в постели рядом с ним.

Отпечаток до сих пор был теплый и влажный.

Он смеялся вслух. Писал слова проклятий в своем дневнике. Писал их высокими черными буквами, зажав карандаш в руке, словно нож. Он писал их и в учетном журнале. Он рвал квитанции, если они оказывались не того цвета. Вместо цифр в его записи стояли кривые завитушки, похожие на многочисленные усики какого-то растения. Иногда ему было на это наплевать. Но в большинстве случаев он просто не замечал.

Он бродил по запертому складу, забитому товарами, глаза красные, непрерывно бормотал себе под нос. Он забирался на кипы товаров и таращился через застекленную крышу в пустое небо. Он похудел на несколько килограммов, перестал мыться. Его лицо покрылось густой щетиной. Он собирался отпустить прекрасную бороду. Она этого хотела. Она не хотела, чтобы он мылся, брился, следил за своим здоровьем. Она называла его Джеффом.

«Ты не можешь с этим бороться», — говорил он себе. Ты не можешь выиграть, потому что проиграл. Если ты наступаешь, то оказываешься отброшенным назад, потому что, когда ты слишком устаешь, чтобы бороться, она возвращается и захватывает твою крепость и твою душу.

Вот почему он шептал себе на складе так, чтобы никто не слышал:

— Мне пора кое-что предпринять.

Вот почему поздно вечером он прокрался в гостиную и переложил газовый пистолет себе в карман. Гнианцам нельзя причинять вред? Как бы не так. Сейчас речь идет о том, чтобы убить или быть убитым. Вот почему я беру пистолет с собой в постель. Вот почему я поглаживаю его, глядя в потолок. Да, именно. Это та скала, где я могу найти отдохновение от кошмара наяву.

Он обдумывал планы с тем же тщанием, с каким животное обнюхивает камни, выискивая себе на ужин насекомых.

Шли дни, дни, дни. Он шептал:

— Убей ее.

Он кивал и улыбался самому себе, поглаживая холодный металл. Ты мой друг, говорил он, ты мой единственный друг. Она должна умереть, все мы это знаем.

Он выстроил множество планов, и все они были одним планом. Мысленно он убивал ее миллионы раз, в тайниках своего сознания, которые он обнаруживал и отпирал, куда он мог забиться, не потревоженный и ясно мыслящий, чтобы составлять свои планы.

Животные. Он ходил, смотрел на деревню рабочих. Животные. Я не собираюсь кончить, как они. Я не собираюсь, я не собираюсь, я не собираюсь, я не…

Он шатко поднялся из-за своего стола в конторе, глаза широко раскрыты, слюна течет изо рта. Он цепко зажал пистолет в трясущейся руке.

Рывком распахнул дверь конторы и заковылял по бетону между поднимавшимися до потолка горами товаров. Рот превратился в узкую черту. Он выставил пистолет перед собой.

Он откинул засов и потянул назад одну из тяжелых створок. Выбрался в потоки солнечного света и кинулся бежать. Струйки страха вырывались из дома. Он упивался ими. Он бежал быстрее. Он упал, потому что ноги у него ослабли. Пистолет отлетел в сторону. Он пополз к нему, сдул с него пыль. Вот теперь посмотрим, обещал он обезьянкам в голове, вот уже скоро.

Он постоял, ощущая головокружение. Заковылял в сторону лома.

Услышал в воздухе шорох, вспышка света пробежала по его щеке и глазам. Он поднял голову и заморгал, увидев грузовой корабль.

Полгода.

Он уронил пистолет и осел на землю рядом с ним, бездумно обрывая голубую траву. Он тупо смотрел на ракету, как она снижалась и садилась, как открылись люки и наружу выскочили люди.

— Н-да, — произнес он, — поспели, можно сказать, в последнюю минуту.

И голос его звучал вполне нормально, если не считать того, что он хохотал, рыдал и колотил кулаками по воздуху.

— Ты поправишься, — говорили ему по дороге обратно на Землю. И ему кололи все новые успокоительные, чтобы привести в порядок его расшатанные нервы и заставить его забыть.

Но он так и не забыл.

Сумасшедший дом

Он сидит за письменным столом. Берет длинный желтый карандаш и начинает писать в блокноте. Грифельный кончик ломается.

Уголки его губ опускаются. Зрачки превращаются в маленькие точки на окаменевшей маске лица. Спокойно, сжав рот в уродливую бескровную щель, он берется за точилку.

Затачивает карандаш и бросает точилку обратно в ящик. Снова принимается писать. Когда он пишет, кончик карандаша снова ломается, и кусок грифеля катится по бумаге.

Неожиданно его лицо делается мертвенно-бледным. Неистовая ярость заставляет содрогаться мышцы его тела. Он орет на карандаш, осыпает его градом проклятий. Он испепеляет его взглядом, полным настоящей ненависти. Ломает его пополам с громким щелчком и с торжествующим видом запускает обломки в корзину для бумаг.

— Вот так! Посмотрим, как тебе понравится там!

Он напряженно застывает на стуле, глаза широко раскрыты, руки трясутся. Он передергивается от безумного гнева, гнев окатывает его внутренности, словно кислотой.