Другая Болейн - Филиппа Грегори

Она кивнула:

— Это хорошо. В мире не существует свободы для женщин, борись ты за нее или не борись. Сама видишь, где очутилась Анна.

— Да, в Гевере. Но там она хотя бы свободна пройтись по саду.

— Ты что, завидуешь? — с удивлением спросила мать.

— Мне там было хорошо. Иногда кажется, там куда лучше, чем при дворе. Но сердце Анны разбито.

— Чтобы от нее была хоть какая польза семье, нужны разбитое сердце и сломленный дух, — холодно заметила мать. — Этим приходится заниматься еще в детстве. Я думала, там, при французском дворе, вас обеих научат повиновению, но они, похоже, оплошали. Ну, что же, наверстаем теперь.

В дверь робко постучали, через порог неловко переступил простолюдин в потрепанной одежде.

— Письмо для Анны Болейн. Не велено передавать никому, кроме нее, и молодой господин сказал — смотри, как она его читает.

Я в нерешительности поглядела на мать. Они кивнула, я сломала красную печать с гербом Нортумберлендов и развернула туго свернутую бумагу.

Жена моя,

Дабы не быть клятвопреступником, не нарушу наших клятв друг другу. Я вас не покину, если вы меня не покинете. Отец на меня разгневан ужасно, и кардинал тоже сердится, и потому мне страшно за нас обоих. Но если мы будем держаться друг друга, они нас неразлучат. Пришлите мне хоть слово, хоть одно словечко, что вы меня не покинете, и я вас ни за что не покину.

— Он сказал, непременно дождаться ответа.

— Подожди снаружи, — приказал мать посланцу и захлопнула дверь у него перед носом. Потом повернулась ко мне: — Пиши ответ.

Она протянула мне лист бумаги, вложила в пальцы перо и продиктовала:

Лорд Генрих,

Мария пишет это письмо за меня, мне запрещено брать в руки перо, чтобы я вам не отвечала. Все бесполезно. Они не позволят нам пожениться, мне все равно не быть вашей. Не сражайтесъ за меня против своего отца и против кардинала, ибо я уже сдалась. Это было просто обещание жениться в будущем, которое ни вас, ни меня ничем не связывает. Освобождаю вас от ваших клятв и сама свободна от моих.

— Вы разобьете этим два сердца, — заметила я, присыпая невысохшие чернила песком.

— Может быть, — холодным тоном отозвалась мать. — Но юные сердца нетрудно склеить, а у сердца того, кто владеет половиной Англии, есть занятия получше, чем страдать от любви.

Зима 1523

Теперь, когда Анна исчезла, я оставалась единственной юной Болейн в мире, к тому же королева решила провести лето с принцессой Марией, и только я скакала рядом с королем во время путешествия. Лето было чудесным — мы вместе с королем мчались по полям, охотились, танцевали каждый вечер, а к возвращению двора в Гринвич в ноябре я шепнула Генриху, что уже второй месяц у меня нет женских дел, а значит, я ношу его ребенка.

По мановению ока все переменилось. У меня теперь были новые покои и горничная к услугам. Генрих купил мне меховую накидку, чтобы я не простудилась. Повитухи, знахарки, гадалки сменяли одна другую в моих покоях, у всех спрашивали одно и то же: «Мальчик?» Большинство отвечали утвердительно, получая в награду золотой, одна или две осмелились сказать «нет», вызвав недовольную гримасу короля. Мать ослабила шнуровку моего платья, мне больше не позволяли быть в постели короля по ночам, оставалось только лежать одной в своей комнате да молиться, чтобы родился сын.

Королева смотрела на мой растущий живот глазами полными горечи и боли. Я знала, что и у нее нет обычных женских дел, но даже вопроса не возникало — она уже не могла зачать. Она продолжала улыбаться во время рождественского пира, маскарада и танцев, сделала Генриху роскошный подарок, который ему ужасно понравился. После двенадцати дней маскарада наступила пора очищения, когда все должно быть ясно и честно, тогда она попросила его о разговоре без свидетелей. У королевы хватило мужества, Бог знает откуда взялось, признаться ему — у нее уже давно нет женских дел, она теперь бесплодна.

— Сама мне сказала, — возмущенно повторял Генрих тем же вечером — я сидела у него в опочивальне, завернувшись в меховую накидку, с большой кружкой подогретого вина в руках, босые ноги протянуты к ревущему огню камина. — Сама сказала, без малейшего стыда.

Я не отвечала. Что я могла сказать — женщине уже почти сорок, ничего тут нет постыдного, ну прекратились месячные, это же нормально. Кому лучше него знать, если бы Бог слышал ее молитвы, у них бы сейчас росло не меньше десятка детей, и половина — мальчики. Но король будто забыл обо всем. Ему теперь казалось — она не дала мужу того, что обязана дать, я сразу заметила, он не просто разочарован, он возмущен до глубины души.

— Бедняжка, — пробормотала я.

Он испепелил меня взглядом и поправил:

— Богачка. Жена одного из самых богатых людей в Европе, королева Англии, ни больше ни меньше, а что дала взамен — одного ребенка, да и тот — девочка.

Я кивнула, какой смысл спорить с Генрихом. Он наклонился ко мне, положил руку на мой огромный живот.

— Даже если там мой сын, ему все равно носить имя Кэри, и мне от этого никакого проку, ни мне, ни Англии.

— Но все будут знать — он твой. Все знают, что ты сделал этого ребенка.

— Мне же нужен законный сын, — с горячностью в голосе произнес король, будто я, или королева, или какая-то еще женщина могли дать ему сына просто по собственному желанию. — Мне совершенно необходим сын, Мария. Англия должна получить моего наследника.

Весна 1524

Все долгие месяцы ссылки Анна писала мне раз в неделю письма, напоминавшие мои в ту пору, когда меня отослали в деревню. Я помнила, она мне так ни разу и не ответила. Теперь я при дворе, а она там, далеко, во тьме кромешной, беру верх над сестрой щедростью — я-то отвечаю без промедления и, конечно, не премину рассказать о беременности и благосклонности ко мне короля.

Нашу бабушку Болейн тоже послали в Гевер приглядывать за Анной, и теперь обе они — молодая, элегантная леди французского двора и мудрая старуха, свидетельница того, как муж ее внезапно угодил из грязи в князи, ссорились с утра до ночи, как пара кошек на крыше конюшни, отчего обе пребывали постоянно в самом несчастном расположении духа. Анна писала:

Если не смогу вернуться ко двору, сойду с ума. Бабушка колет орехи голыми руками и везде разбрасывает скорлупу, которая хрустит под ногами, как ракушки улиток. Старуха настаивает на ежедневных совместных прогулках по саду, даже когда идет проливной дождь. Считает — дождевая вода полезна для кожи и оттого у англичанок такой бесподобный цвет лица. Смотрю на ее морщинистые, старые щеки и думаю — по мне, так лучше уж оставаться в комнатах.