Сияющее Эльдорадо - Элизабет Хаксли

Эти черты характерны и для новых английских городов, но все же здесь имеются определенные различия. Так, в глаза англичанину бросается большое разнообразие архитектурных стилей. Нельзя сказать, что каждый из восьми или десяти тысяч домов Элизабет не похож на другой, но встретить два дома одинаковой архитектуры, стоящими рядом или даже на одной и той же улице, просто невозможно. Хотя все дома собираются из одинаковых деталей, отвечают одним и тем же целям, рассчитаны на одну и ту же социальную категорию людей, внешне каждый из них смотрится по-разному.

Удивительно, как можно достичь такого разнообразия при строительстве, в конце концов, все того же одноэтажного дома с тремя или четырьмя спальнями и гостиной, кухней и прочими удобствами. Здесь можно, наверное, провести параллель с человеческими пальцами, которые на первый взгляд выглядят и используются одинаково. Однако мы хорошо знаем, что двух идентичных пальцев не существует. Вероятно, и песчинка на морском берегу, если к ней приглядеться повнимательнее, хоть чем-то да отличается от лежащей с ней рядом, а ведь создали их одни и те же силы природы.

Стремление придать индивидуальный характер каждому дому выразилось в тенденции, которую Робин Бойд назвал «фичуризмом» [60]. Под этим словом он понимал «подавление целого и выделение избранных отдельных черт». Окно есть окно, но оконное стекло может быть украшено свинцовыми панелями или заменено витражом. Короче говоря, применяется целый букет нескончаемых ухищрений, цель которых одна — привлечь внимание. Все, о чем заявляет австралийский дом, — отвратительные розовато-лиловые оттенки заходящего солнца и грязновато-желтые тона панелей из предварительно напряженного бетона; крыши, то, казалось бы, готовые принять на себя альпийские снега, то подходящие лишь для климата аравийской пустыни; башенки из рифленого железа в стиле барокко, объединенные с современным» зеркальным стеклом и таинственными геометрическими переплетениями, — выражает, по мнению Робина Бойда, какую-то неуверенность. «Нервозная архитектурная болтовня, избегающая любого упоминания о пейзаже, — пишет он, — нежелание принять определенный стиль, нон-конформизм, рожденный не столько независимостью, сколько страхом выражаться определенно».

Никогда не устаешь удивляться размахом человеческой изобретательности, направленной на то, чтобы изменять внешний облик даже путем издевательства над такими простыми материалами, как кирпич, бетон, железо, а также с помощью украшения домов нелепыми деталями простой прямоугольной формы. Но одновременно это может показаться и трогательным. Ведь все так стараются. И никто вовсе не хочет ничего грубого, жестокого, антисоциального, злого. Люди стремятся лишь создать для семьи, своей жены и детей удобный, гигиеничный, уютный дом, где каждый уважающий себя человек сможет вести честную жизнь. Некоторые европейцы относятся к такому решению с презрением, испытывая ужас от той посредственности, которая сопровождает этот процесс. Как и австралийский ландшафт, все строительство здесь плоское и, возможно, скучное. Но в нашем жестоком мире презрительно улыбаться могут позволить себе только снобы. Приходится пока выбирать между скукой и вычурностью, отдавая во имя жизненных удобств явное предпочтение первой.

Городская Австралия фактически превратилась в огромный пригород, окаймляющий весь континент и разделенный на участки 150×50 футов по четыре хозяйства на акр (за вычетом дорог). Такой размер участка плюс десять футов, добавленные позже, был установлен капитаном Артуром Филиппом в 1790 г., для того чтобы «на участке никогда нельзя было построить более одного дома». Этой традиции придерживаются в какой-то степени и до настоящего времени. Австралия стала страной домовладельцев. Кредит предоставляется здесь на тридцать лет. Жители платят налоги, рожают детей в спальнях кремового цвета, где пол устлан ковром от стены до стены, а на кроватях положены вышитые покрывала. Сорок часов в неделю они работают на хозяина, стараясь потратить как можно меньше энергии, чтобы потом с особенной яростью приняться за работу в своих собственных домах, садах или на участках, отведенных для спортивных игр. Критиков особенно раздражает то, что такой образ жизни нравится многим, и австралийцы не хотели бы променять его ни на какой другой. Я вспоминаю слова загорелого молодого человека, стоявшего в лучах солнца на ступеньках какого-то конторского здания, кажется, в Перте, хотя, возможно, это и был какой-то другой город:

— Все идет слишком хорошо, чтобы так продолжаться. У меня есть и выгодная работа, и собственный дом, построенный именно так, как я планировал его, и хорошенькая жена, и здоровые дети, а в саду прижились все посадки. В выходные дни я хожу на рыбалку, получаю удовольствие от работы. У меня есть все, о чем всегда мечтали люди, и это замечательно.

Часто говорят, что скандинавы считают достижение благосостояния неразрывно связанным с посредственностью и полным отсутствием крайностей. Тогда жизнь становится настолько скучной, что многие либо начинают пить, либо кончают жизнь самоубийством. Австралийцы более склонны впадать в самодовольство. Если во время пиршества из трех блюд (супа, бифштекса и фруктового салата), а, возможно, и до его начала австралиец от кого-то услышит о каких-то неприятных событиях, он включит телевизор, достанет пиво из холодильника и будет держать кулачки на счастье, чтобы неприятности его не коснулись.

По мнению Робина Бойда, корни фичуризма лежат в подспудном беспокойстве, в нервозности, возникающей не только по поводу возможности выжить в этом гнезде под крылом Азии, но также из-за непримиримости и таинственности страны, слишком большой и пустынной для человека, в большинстве своем происходящего из городов маленького густонаселенного, ручного и благовоспитанного острова, где люди набиты как сельди в бочке. Новые пришельцы поворачивались к стране спиной, взор их устремлялся к морю. Затем они пытались стереть все, отличающее эту новую страну от старой, вырубая местные деревья и кустарники и высаживая на их месте, где только было возможно, английские, старательно уничтожая при этом местную фауну. В наши дни они засоряют землю проводами, трубами, указателями, дорогами, столбами, щитами и неоновыми лампами — всем искусственным и потому безопасным в противоположность исконно на этой земле существующему и потому угрожающему.

«Самое красивое, что я там увидела, — писала англичанка, посетившая Тасманию в далекие годы, — это изгороди из боярышника; такое впечатление — как будто ты вновь оказался на правильной стороне земного шара».