Крещение Киевской Руси - Аполлон Кузьмин

Больше оснований видеть отголосок католического влияния на Руси в Житии Антония Римлянина. Само прозвище указывает на связь Антония с Римом. Согласно Житию, Антоний молился где-то на самом берегу Средиземного моря, скала неожиданно оторвалась и понесла его по пучине вод, пока не принесла в 1106 году в Новгород. Поскольку небесным повелением сюда же прибило и бочку с весомыми ценностями, Антоний уже в 1117 году сумел на месте чудесного выхода на берег построить собор Рождества Богородицы, а еще несколько лет спустя он будет поставлен игуменом им же созданного монастыря. Именно этот монастырь окажется в центре некоторых специфических толкований церковных преданий и архитектурных решений, аналогии которым будут открываться в Западной Европе. На многие из них с обычной проникновенностью указал известный знаток средневековой христианской письменности М. Ф. Мурьянов. Автор, в частности, указал на исключительно важную параллель: плавание на скале являлось «специальностью» кельтских святых. А это значит, что и цикл данных, связанных с Антониевым монастырем, должен быть обязательно увязан с ирландским христианством. Не исключено, что и чудесное появление Антония в Новгороде вызывалось гонениями, которые начались в конце XI века на ирландских монахов после бесцеремонных призывов и науськиваний папы Григория VII. А ценности в этих монастырях, конечно, были. Иными словами, Антония в Новгород привели те же причины, что и выходцев с Британских островов, пополнивших дружину варангов в Константинополе.

Именно доместиком Антониева монастыря был известный Кирик, вопросы которого с ответами епископа Нифонта (ок. 1136 г.) неоднократно привлекали внимание необычностью их редакции. Так, 76-й вопрос касается возможности замен епитимий (церковных наказаний в виде постов, молитв и т. п.) заказными литургиями. При этом Кирик представил даже и расчет: 10 литургий заменяют четырехмесячную епитимью, 20 — восьмимесячную, 30 — годовую. Владыка заметил, что это «неугодно», так как богатые, откупаясь службами, не раскаиваются в согрешениях. Так и должен был ответить греческий иерарх. Но откуда возник такой вопрос у Кирика?

В конце прошлого столетия вокруг этого положения разгорелся спор двух известных канонистов: Н. С. Суворова и А. С. Павлова.

Первый настаивал на том, что Кирик ориентировался на западную практику, второй же стремился подтянуть необычный вопрос к византийской письменности, а непосредственным источником вопроса считал югославянский епитимийник «Заповедь и устав св. отец», относя его к греко-восточной церкви.

В продолжение спора Суворов показал, что греческой практике статья никак соответствовать не может, а на Европейский континент подобные обычаи привнесли ирландцы, в частности, Колумбан в VI веке. Позднее Н. К. Никольский показал, что непосредственным источником 76-го вопроса является установление «апостола Германии» Бонифация (ум. 755). Но посредника он усматривал в землях западных славян, именно в моравском культурном наследии. С таковым, в частности, связывался предполагаемый непосредственный источник вопроса Кирика «Св. Апостол правило», являвшийся переводом постановлений Бонифация, а также названный выше памятник «Заповедь св. отец».

К последнему установлению близок и «Закон судный людем», вокруг которого шла полемика несколько иного рода: является ли он творением болгарской или моравской литературы? В настоящее время можно считать окончательно установленным моравское (или чехо-моравское) его происхождение. При этом и в «Заповеди», и в «Законе» явно просматривается западная, ирландско-британская в своей основе покаянная практика: публичное покаяние с прохождением по степеням, сочетание покаяния с изгнанием и странствием как формой наказания, возможность замены обычных церковных наказаний денежными штрафами, которые позднее расцветут в форме вкладов, так сказать, превентивных.

Таким образом, невизантийские порядки Антониева монастыря могут найти объяснение в ирландских традициях, которые в значительной мере были усвоены и вообще католическим Западом, но являлись не только его и даже преимущественно не его достоянием. Как и в молитве, соединявшей мораво-чешских и скандинавских святых, здесь также соединяется ирландское и кирилло-мефодиевское начало. А это обстоятельство также должно склонять в пользу именно ирландцев, а не непосредственных католиков.

М. Ф. Мурьянов высказал весьма плодотворную мысль: скала стремительно несла Антония к озеру Ильмень не случайно. Здесь, в Новгороде, святой Римлянин надеялся найти не просто укрытие, а и понимание. Это, кстати, и подтвердилось очень скоро: пришелец издалека сразу же активно включился в местную церковную жизнь и скоро был поставлен игуменом весьма своеобразного монастыря. Для того чтобы совершить столь далекое путешествие, надо было знать не только что-то о Новгороде, но и кого-то в этом столь удаленном от Рима северном городе. М. Ф. Мурьянов предположил, что надеялся Антоний на самого князя Мстислава, а посредниками служили монахи-бенедиктинцы.

Монашеский бенедиктинский орден возник еще в VI веке, и все главные течения внутри христианства его так или иначе жаловали. Бенедиктинские монастыри, ориентируясь в целом на Рим, представляли в то же время известное своеобразие в трактовке задач христианской церкви. Они, в частности, не были «триязычниками», то есть не противились введению богослужения на родном языке. Более того. Именно в бенедиктинских монастырях долго сохранялась традиция переписывания славянских книг, и к этому ордену принадлежали хорватские, чешские и польские монастыри XIV века, где возрождалась глаголическая письменность. Придерживаясь иного, более строгого устава, нежели ирландские монастыри, бенедиктинцы имели заметный успех и на кельтских территориях, в частности, в Бретани на севере Франции. Объяснить это, видимо, можно близостью в понимании назначения самих монастырей: миссионерская деятельность среди разных народов.

Бенедиктинцы были одними из тех западных христиан, кто рано устанавливал связи на крайнем востоке христианского мира. Упоминавшийся выше монастырь Св. Якова в Регенсбурге, основанный ирландцами на деньги киевских князей, придерживался бенедиктинского устава. Почти наверняка достигали бенедиктинцы и Новгорода: в этом одном из крупнейших торговых центров тогдашней Европы можно было встретить кого угодно, а суть торговых общений такова, что на веру партнера особо реагировать не приходится. М. Ф. Мурьянов нашел и убедительное подтверждение, по крайней мере, знакомства новгородцев с бенедиктинским орденом. В одной из древнейших сохранившихся древнерусских рукописей — Мстиславовом Евангелии — литургический календарь предусматривал поминовение основателя бенедиктинского ордена Бенедикта Нурсийского и 14 марта, как в православных календарях (и достаточно редко), и 21 марта — даты, отмечаемой только в латинском мире.

По мнению М. Ф. Мурьянова, сам Мстислав благоволил бенедиктинцам. Автор исходит в данном случае из представления, что князь был полуанглосакс, женатый к тому же на шведской королевне. Речь идет о Крестине, или Христине, упоминаемой в датских генеалогиях. Татищев же знал ту же Крестину как дочь новгородского посадника, причем знал он о ней гораздо больше, чем известные нам теперь летописи. Для согласования этих показаний данных явно недостаточно, а потому лучше оставить вопрос открытым, тем более что, как уже было сказано, связь с северным, прежде всего ирландско-британским миром, проявляется в целом ряде деталей. Но одно обстоятельство, видимо, надо учесть обязательно. Новгородским епископом в конце XI — начале XII века был бывший печерский монах Никита.

Выше говорилось о том, что Никита, будучи печерским монахом, стал объектом «воспитательной работы» со стороны приверженцев византийской ортодоксии. Вина его, в частности, заключалась в предпочтении книг Ветхого Завета новозаветным и знании языков (Мефодий перевел лишь отдельные места из Библии). В результате операции по «изгнанию беса» Никита вообще разучился читать.

Ересь, представлявшаяся монахам Печерского монастыря как «жидовская», на самом деле, видимо, восходила к обычной практике ирландских монахов. В ирландском христианстве повышенное внимание к Ветхому Завету шло в значительной степени от традиции ранних истолкователей нового вероучения. Но традиция эта поддерживалась и определенными практическими потребностями. В литературе обращалось внимание на то, что в ирландском юридическом сборнике конца VII или начала VIII века из 500 ссылок на «Писание» две трети приходятся на Ветхий завет. И это потому, что Ветхий Завет более детализировал разного рода конкретные отношения, нежели материалы Нового Завета, часто попросту уходившего от реальных жизненных ситуаций. И церковная иерархия, вроде бы и борясь с наследием иудаизма, сама держалась за практику Ветхого Завета, который только и мог оправдать само ее существование.