Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура) - Леонид Кузнецов

Дуглас Макартур восстановил порядок. Он весьма гордился собой. Разгром марша ветеранов стал пиком деятельности Макартура на посту начальника генерального штаба, его Монбланом. На очередной встрече с журналистами, как описывает ее К. Блэир, Макартур хвастался тем, что сам принимал все решения, что спас правительство, выгнав ветеранов из Вашингтона. Присутствовавший на пресс-конференции военный министр Герли со знанием дела добавил: "Это была великая победа! Мак проделал выдающуюся работу. Он человек именно этого часа". Министр немного подумал и многозначительно добавил: "Но сию минуту я не должен из кого-то делать героев".

Генерал Макартур, его действия, выход на арену в роли карателя получили одобрение и даже восторженные отзывы не только откровенных реакционеров (это вполне понятно), но тех офицеров, которые "не хотели марать руки", не желали, памятуя о чести армейского мундира, выполнять жандармские функции и гордились тем, что готовили себя к войне против врага внешнего, и в отличие от Макартура избегали не только показываться в эти дни с боевыми медалями, но и прибавлять к ним новые, "добытые" на пролитии крови соотечественников. Они были рады, что за грязную работу взялся аристократ, интеллигент, выпускник Вест-Пойнта, бывший начальник этой академии.

Президент и окружение также испытывали благодарность к генералу. Он брал на себя грех всей американской системы, которая должна быть всегда "чистенькой". Отдельные генералы, в данном случае Макартур, могут совершать позорные поступки, могут не подчиняться совестливым президентам. Но ведь не сам президент, не система! За это реакционная Америка и поклонилась Макартуру.

Однако честная Америка была возмущена. Учитывая такую реакцию, даже те, кто восхищался Макартуром, кто был благодарен ему, даже они, надеясь погасить волну возмущения, считали нужным выразить недовольство самоуправством и слишком жестокими действиями Макартура. Губернатор Нью-Йорка Франклин Рузвельт испытывал, утверждают многие, озабоченность. Ведь он готовился к борьбе за президентское кресло. И в связи с этим не мог не высказаться по поводу бойни в Вашингтоне. Что сказать? Осудить Макартура - потерять голоса ультраправых, вызвать недовольство большого бизнеса. Одобрить акцию правительства Гувера - значит оттолкнуть от себя миллионы избирателей. Рузвельт нашел выход. Положив телефонную трубку после разговора с Хью Лонгом (он носил кличку "королевская рыба"), который будучи губернатором Луизианы, "превратил его в полуфашистский штат", Рузвельт сказал помощнику Рексфорду Гагвеллу (но так, чтобы слова услышали в США все): "Лонг один из двух самых опасных людей в стране", Гагвелл, подыгрывая Рузвельту, в ответ заметил, что вторым, по всей вероятности, является отец Кофлин (священник римско-католической церкви, реакционер, даже церковники называли его нацистом). "Нет,- ответил будущий президент, - другим является Дуглас Макартур". Однако позднее, встретившись с генералом, Рузвельт слегка пожурил его, сказав: "Дуглас, я думаю, что вы наш лучший генерал, но я считаю, что вы были бы самым худшим из политиков".

Другие американцы, не связанные желанием стать президентом и несколько свободные от необходимости маневрировать, высказывались более определенно: "воинствующий головорез", "лощеный реакционер", "фашиствующий демагог, который может поднять всплеск правых и взять контроль над правительством так же, как это сделал недавно Гитлер в Германии". А известный политический деятель, который впоследствии стал государственным секретарем, Гарольд Икес сказал о Д. Макартуре так:

"Это тип человека, который думает, что, когда он попадет на небеса, бог сойдет со своего великого белого трона и уступит его ему".

Д. Макартура называли еще "американским Кавеньяком". Есть нечто сходное даже внешне в биографии Кавеньяка, французского реакционного политического деятеля, палача парижских рабочих, и Макартура. Французский генерал также имел богатый колониальный опыт: принимал участие в завоевании Алжира. В Константине (Алжир) мне довелось работать в местных архивах. Документы о том, как правил колонией Кавеньяк, вызывают такое же чувство, что и документы о присутствии на Филиппинах Макартура. Но главное сходство внутреннее, несмотря на то, что каждый из генералов действовал в разный период: Кавеньяк топил в крови восстание (июнь 1848 г.) парижских рабочих. Д. Макартур жег хибары ветеранов (июль 1932 г.).

Д. Макартур никогда не раскаивался в содеянном. Если же его подвергали критике, он защищался только одним щитом (это когда отбивал нападки своих, когда же атаковал врагов, щит превращался в кинжал):

"Марш ветеранов за пособием был заговором красных, а поскольку он сокрушил сей заговор, то Кремль занес его в список людей, подлежащих уничтожению".

Вообще говоря, Д. Макартур удивляет своим хладнокровием, цинизмом, легким и быстрым переходом от объективного изложения фактов к подтасовке их, откровенной лжи. Не успел ветер развеять пепелища лагеря несчастных, не успела высохнуть кровь убитых и раненых, а Д. Макартур выступает с речью на съезде ветеранов первой мировой войны. Подбоченясь, снова надев все награды, как и тогда, когда молоденький каратель вырвал у ветерана знамя, Д. Макартур вещал, обращаясь (словно ничего не случилось) к памяти павших во Франции:

"Они погибали, ни о чем не спрашивая, ни на что не жалуясь, с верой в сердцах, их уста шептали слова надежды: "мы победим..." Только те достойны жить, кто не боится умереть..."

Эту речь никак иначе не назовешь, кроме как кощунственной.

Казалось бы, после стольких обвинений, после содеянного руками Д. Макартура, чему стал свидетелем мир, звезда его в "демократической Америке" закатится. Ничего подобного! Кавеньяки нужны американской буржуазии. Д. Макартур остался на посту и занялся тем, чтобы взять под контроль взрывоопасные элементы. Он выступил с идеей создания военизированного корпуса гражданского порядка. В него - где силой, где уговорами приглашали молодых рабочих, студентов и т. д. Их посылали на трудные, черные работы. Главным образом, на лесозаготовки. 275 тысяч человек оказались "изъятыми" из политической жизни Соединенных Штатов, они оказались под контролем офицеров и генералов.

Ф. Рузвельт, став президентом, не задвинул Макартура. Значит, ему совсем не был противен "фашиствующий демагог". Более того, президент намеревался даже продлить срок пребывания Дугласа Макартура на посту начальника генерального штаба. Где-то в душе, да и не только в душе, новая администрация была благодарна Д. Макартуру за то, что он таким путем, пусть далеко не демократическим, но все же выпустил пары недовольства, обескровил левые силы.