Психоз - Татьяна Соломатина

«Ха! Проще простого унавозить почву мужского восприятия – сказать ему, что он понравился какой-то случайной стройной блондинке из ресторана, и в нём со скоростью волшебного боба произрастает благодатное внимание. Тьфу на вас, картонные дешёвки! И каждый мнит себя микеланджеловским Давидом вкупе с роденовским Мыслителем как минимум…»

…и я – в качестве бонуса – приоткрываю вам занавес иллюзорной беседы и показываю краешек вашей настоящей реальности. Не жмурьтесь от ужаса. Вы же взрослый и смелый мужчина! И вы не просто были, вы – стали! – Сашка не могла отказать себе в толике ехидства. Хотя дядька всё принял за чистую монету.

«Прозрачнее щенков, ей-богу! Сейчас язык высунет от удовольствия и лапу даст!»

– Ну, хорошо-хорошо, прекрасная незнакомка, обезоружили. Говорите, что вы знаете.

– Я знаю, что вы давным-давно разлюбили вашу жену. Потому что никогда не любили. Любовь, как дар, даётся людям редко. Примерно в том же процентном соотношении, как и личный самолёт, простите за такое приземлённое сравнение. Для вас так нагляднее. Автомобили, не говоря уже о велосипедах, – есть у многих. Собственные самолёты – далеко не у всех. Но почему-то никто не называет свою машину самолётом, но девяносто девять процентов и мужчин и женщин называют влюблённость, увлечённость, страсть, сексуальное влечение, патологическую зависимость, навязчивую идею – любовью. Это так, лирическое отступление. Снова возвращаемся к вашей ситуации: вы так же, как и жену, не любите этого больного ребёнка – вы его жалеете и вы о нём заботитесь. Как умеете или как можете себе позволить – деньгами. Не так уж и плохо в наш скорбный век. И вы – лично вы, а вовсе не они – запутались в трёх соснах. Сосны называются: «вина», «долг» и «жадность». Все прочие хилые сорняки рефлексий, метаний-исканий и прочее – не в счёт.

– Я вовсе не…

– Перестаньте. Это не тема для дискуссии. Я всего лишь констатирую непреложную истину: все мужчины жадны. Или, если вам угодно, чтобы было красиво и не так резало ваш нежный мужской слух: рациональны. И вам – лично вам – ничего другого не остаётся, как все эти три сосны с корнем выкорчевать. И над трескучим костром, из которого в вас ещё некоторое время будут лететь горящие щепки, сказать себе следующее: «Я ни в чём не виноват!» – «Да, я ДОЛЖЕН!» – и «Да, я – жадный…» Повторять до тех пор, пока от костра не останется пепелище. А затем просто уйти. От жены и от ребёнка. Оставив им квартиру и эту салфетку с номером телефона Ирины Смирновой. И назначив – им же – вменяемое ежемесячное содержание. Сразу прописав его документально. И пусть вашей бывшей жене на счёт эту сумму переводит ваш бухгалтер, чтобы вы не испытывали каждый раз тяжелейшей «психологической травмы», каковую испытывают все рациональные мужчины, собственноручно отдавая деньги «в никуда».

– Легко сказать.

– Мой обед не стоил сложности делания. Это – ваше блюдо. Вам и есть. Спасибо и всего доброго.

Сашка положила перед ним салфетку, встала, попрощалась с любезным официантом, подмигнула хитровану-бармену и покинула этот милый ресторан.

«И среди людей больше копий, чем оригиналов. Прав был Пикассо…»

Мобильный был нем. К Юговой было ещё неприлично рано. Вечерком – это точно не в начале четвёртого.

«Ну что, дорогая? Музеи Кремля? Да, согласна, не оригинально. И вовсе не для коренной жительницы. Но что поделаешь, если ты их любишь? Там столько всего коллективно-бессознательного и отдельно личностно-осознанного. Одинокая москвичка, бродящая в выходной по музеям Кремля… Пространственно-гражданский парадокс. Иногда кажется, что именно коренные куда хуже знают историю своего собственного города, чем всяческие пристяжные и даже залётные… Была бы в Киеве – отправилась бы в Киево-Печерскую Лавру нормальным таким туристом. Без просто Вовы там было бы куда приятнее прогуляться. Ну, ничего. Какие наши годы, Сашка! Так что давай-давай, ещё подвигайся. Конечно, в субботу в музеях Кремля бродит невероятное количество копий, но ты же, в конце концов, не Ирка. Во всяком случае, пока они молчаливые копии. Это ей, бедняге, от большого скопления людей становится физически плохо. Тебя же там интересует больше скопление камней…»

Сашка и правда очень любила прогуливаться этой якобы общеизвестной и почти всегда слишком людной местностью. Она отправилась туда, чтобы ещё раз испытать вкус детства. «Зубцы-мерлоны Кремлёвских стен…» Ах, эта музыка небесных сфер. В детстве всё имеет свой смысл. Поэтому там его никто и не ищет. Все вроде как помнят. Неповторимый недвижимый бесконечный миг между плотью и движением. Миг духа. Вне прикосновения, вне постижения.

Как в детстве, посидеть на скамеечке Александровского сада, с видом на Оружейную и Боровицкую башни. Как в детстве, прогуливаться, поглядывая на Среднюю Арсенальную.

Как в детстве…

Как жаль, что мы взрослеем.

[– Но только не ты.

– Откуда ты знаешь, ты же меня не видишь? Или ты имеешь в виду мой бытовой кретинизм?

– Тебя – не вижу. Но у меня же всё-таки аналитический склад ума, если помнишь… Так вот, повертев тебя так и эдак, я, не видя, могу с математической точностью предположить, что, отбрось ты размышления о смыслах, перестань ты вести поиск выгодных комбинаций, отбрось всё то, что претит твоей натуре, и у тебя получится.

– Что получится, Ирка?

– Всё получится.

– То есть как-нибудь утром, проснувшись, я не пойду на службу, потому что мне не захотелось. Приглашу Пятиугольникова с Боровиковым в один ресторан в одно время, потому что мне захотелось посмотреть, что из этого выйдет… Сказать директору своей конторы, что он – ничтожество, потому что он и есть ничтожество… И пойти дальше вприпрыжку, как и положено маленькой девочке? Только у маленьких девочек есть мамы и папы. А у таких взрослых тётенек, как я, уже у самих есть маленькие девочки.

– Нет. Ты опять ищешь комбинацию и ёрничаешь! Отдаться течению – это не значит сидеть на берегу реки и смотреть, как уплывают прочь окурки…

– Всё, оставь меня в покое! От таких разговоров с тобой у меня начинает ломить виски.

– Прости, Сань, прости. Это уже мой азарт виноват. У меня тоже шрам ноет, когда я – снова и снова – нарываюсь на непривычную для меня стену…]

Вокруг этих стен Сашка бродила ещё крохотулей, крепко держа деда за руку. И он рассказывал, рассказывал, рассказывал… «Княживший тогда в Москве шестнадцатилетний внук Ивана Калиты Дмитрий принял решение выстроить каменную крепость – кремль. Весной 1367 года началось возведение стен из белого камня, добывавшегося неподалёку, в селе Маячково…» Не то дед так рассказывал, не то в детстве мы так открыты, как никогда, и наша вера и жажда – уже и есть познание? Маленькой Сашке казалось, что она сама присутствует при строительстве первого Кремля, после сооружения которого Москву и стали звать «белокаменной». В детстве она присутствовала при всех бесконечных пожарах, перестройках, достройках, возведении тогда ещё боярами Романовыми каменных шатровых верхов, сооружении уже императором Петром Первым земляных бастионов – Боровицкого, Неглинного, Троицкого, Никитского и Воскресенского. При уничтожении их после войны 1812 года. А вот и 1821-й – архитектор Бове завершил обустройство Александровского сада. И 1917 год подоспел: Кремль варварски расстрелян из тяжёлых орудий. Повреждены куранты Спасской башни, пострадали шатры Никольской и Беклемишевской. «Самый человечный человек» Ленин. Квартира и кабинет в здании Сената. «Жил и работал до 1923 года» – кратко ронял дедушка, особо не живописуя, как, скажем, страшный летний пожар 1365-го, когда первый Кремль полностью сгорел, а дедушка с Сашкой, казалось, подносили вёдра с водой…

– …в тысяча сто пятьдесят шестом была построена первая крепость на Боровицком холме. Деревянная. В тысяча двести тридцать втором Москва была сожжена и разграблена ханом Батыем. В тысяча триста сороковом Иван Калита окружил Кремль мощными дубовыми стенами. Его внук – князь Дмитрий Иванович Донской – построил крепость из белого камня. Ему было всего шестнадцать лет тогда. Шестнадцать! «Пока мой мальчик хочет, чтобы я с ним ездил…» Тьфу, Серёженька, тьфу!

– Рассказывай, рассказывай, детка, не отвлекайся, это так интересно…

– Ты что, ничего этого не знаешь?! – Сашка чуть не топала ногой.

– Ну, почему же ничего? Что-то, наверное, знаю. Я же москвич и хорошо учился в школе, надо только напрячься и вспомнить. Ну, Спасская башня…

– Не напрягайся слишком, а то, не ровён час, сфинктеры расслабятся. «Ну, Спасская башня…» – дразнила Сашка. – Кто же не знает Спасскую башню и не помнит старика Крупского? Даже оленевод знает, не говоря уже об айтишнике Боровикове, затаривающем Думу кнопками, свистелками и очком для наблюдения за наблюдающими.