Падение к подножью пирамид - Анатолий Домбровский

Если водитель не прошел на, территорию базы через КПП - дежурному можно было верить, - то ни в каком другом месте он скрыться не мог: по эту сторону высокой решетчатой ограды, которой была обнесена территория базы, простиралась ровная, как стол, степь.

Лукашевский повернул в замке ключ зажигания. Двигатель сразу же завелся. Взглянул на стрелку показателя бензина - бак был полон. Выжал муфту сцепления, включил первую скорость. Развернулся, проехав у самого КПП, и стал медленно удаляться, поглядывая по сторонам. Водитель так и не появился.

"Ну и шут с ним, - сказал Лукашевский. - Сами с усами", - и стал набирать скорость.

Через час он был в райцентре. Поселок оказался совершенно безлюдным. Лукашевский, чтобы окончательно убедиться в этом, проехал по нескольким улицам, не встретил ни души. Лишь на выезде из поселка увидел впереди себя удаляющийся конный отряд. Догонять его не стал, помня о недавней неприятной встрече у курганов. Постоял несколько минут, дав отряду скрыться из виду, и лишь после этого двинулся по знакомой дороге в сторону маяка, к курганам, удерживая стрелку спидометра на "40".

Перед спуском в балку у плато курганов его остановили вооруженные люди, которых в другое время и принял бы просто за группу охранников. Они были с ружьями, с рюкзаками, с собаками. Потребовали предъявить документы. Лукашевский показал им старое удостоверение капитана дальнего плавания единственный из имевшихся у него документов, с которым можно было без риска расстаться.

"Давай еще! - приказал проверяющий, сунув капитанское удостоверение в карман. - Паспорт давай!"

"Паспорта нет, - соврал Лукашевский. - Разве не видите, на чьей я машине? - пришла ему в голову счастливая мысль. - Я на машине Режиссера и еду на съемки по его личному приглашению".

"Действительно, - согласился проверяющий, лицо которого показалось Лукашевскому знакомым. Теперь же он узнал его - это был Кубасов, заведующий райсобесом. - Это же машина председателя исполкома! - воскликнул Кубасов изумленно. - Пропустить немедленно!"

Стоявшие перед машиной люди расступились. Кубасов вернул Лукашевскому капитанское удостоверение и, нагнувшись к окну, тихо сказал: "Поезжайте, Петр Петрович. Я вас сразу узнал, но приказ Режиссера - сами понимаете, - развел он руками. - Приказ!"

"Понимаю, - сказал Лукашевский и спросил: - А вы - кто? Скифы, гунны, печенеги?"

"Мы - оловянноглазые, - ответил не без гордости Кубасов. - Теперь деление другое, теперь - по цвету глаз: оловянноглазые, желтоглазые, зеленоглазые, сероглазые, голубоглазые, кареглазые, черноглазые, одноглазые, косоглазые..."

"И что - все друг другу враги?" - спросил Лукашевский.

"Все! - ответил Кубасов. - Но оловянноглазые - личная охрана Режиссера. Особый отряд!"

Лукашевский взглянул на Кубасова и убедился, что у того действительно глаза цвета олова - без мысли, без чувства, абсолютно пустые глаза.

"А у вас - серые, - сказал бывший заведующий собесом. - Ваш отряд стоит у дальних курганов. Это бывшие печенеги, самые жестокие и драчливые".

"Да?! - удивился Лукашевский. - Самые жестокие?"

"Самые-самые, - заверил его Кубасов. - Звери, а не люди".

Лукашевскому сказанное даже понравилось: все же приятно сознавать свою принадлежность к самым-самым.

"А почему переименовались? - спросил Лукашевский. - Чем плохо было называться сарматами, готами, киммерийцами, печенегами?"

"Многие не могли решить, кто они, - объяснил словоохотливый Кубасов, - то ли печенеги, то ли скифы... Словом, метались из одного отряда в другой. Теперь же все ясно по глазам: если, скажем, у тебя карие глаза - валяй к кареглазым и никаких гвоздей! Верно?"

Лукашевский согласился и поехал дальше. Кубасов отдал ему честь. Все остальные также взяли под козырек. Режиссер расположился на самом высоком кургане - на третьем к югу от дороги. На кургане стояла военная палатка и столб с мощным радиоусилителем наверху, из которого на всю окрестность гремела музыка - танец ламбада.

Машину пришлось оставить на дороге и добираться до кургана Режиссера, протискиваясь сквозь толпы людей - конных, пеших, идущих, стоящих, сидящих. Музыка громыхала в небе, а здесь, на земле, стоял невообразимый гомон - крики, брань, воинские команды, причитания и перебранки, смех, визг, плач-как при Вавилонском столпотворении. В нос шибало запахом пыли, пота, конского навоза, нафталина, хлорки. Мужчины копали рвы для отхожих мест, женщины толкались и шумели у костров. На разостланных коврах и одеялах спали и кувыркались дети. Подростки курили, плевались и матерились, как лагерная шпана. Какой-то пьяный старик подбрасывал вверх свою шапку и орал осипшим голосом: "Смерть синеглазым! Хана белопузым готам!"

Почти у всех - кроме женщин и малых детей - было какое-то оружие: кинжал, топор, меч, лук, охотничье ружье, дубина, пика, ошарашник, стальной прут. Видел Лукашевский и современное боевое оружие: пистолеты, винтовки, автоматы, гранаты. Один парнишка лет шестнадцати таскал на плече противотанковое ружье времен прошлой войны. Обходя группу затеявших шумную потасовку молодых людей, Лукашевский наткнулся на миномет, вокруг которого лежали ящики с боевыми минами.

Одежда на мужчинах была самая разная. Но чаще всего встречались одетые в овчинные, горбатившиеся на спине безрукавки; кавалерийские, обшитые кожей и опоясанные широкими ремнями, брюки; лохматые шапки, сапоги со шпорами.

А вот лица: лишь на немногих удавалось обнаружить следы благородных мыслей и чувств. Всеобщее возбуждение стерло с них все, кроме одного чувства, читаемого в глазах, были они голубые, карие или черные, - чувства нескрываемой злобы и злобной решимости рубить, колоть, бить, стрелять. Лукашевского то и дело толкали, ставили ему подножки и как бы в шутку целились в него, замахивались дубинами и мечами. Он выделялся среди них, как выделяется в серой стае белая ворона, потому что был одет в свой капитанский костюм. Какая-то женщина облила его из миски водой как бы случайно, разумеется: ополоснула миску и плеснула в его сторону, не глядя. Но Лукашевский видел, как она посматривала на него через плечо и поджидала, когда он подойдет поближе.

"Не стыдно?" - сказал он ей. И тут же в ее защиту выступили двое суровых мужчин, кареглазых, в лохматых собачьих шапках. Схватившись за копья, они двинулись на Лукашевского. И только загородившая Лукашевского телега спасла его от беды - он успел нырнуть в толпу и скрыться от грозных преследователей.

Телеги, велосипеды, мотоциклы, машины - все это громыхало, гудело и рычало, сливаясь с музыкой, с ламбадой, у которой не было конца.

Человек, остановивший Петра Петровича у штабного кургана, был хорошо знаком ему.