Лесные братья. Ранние приключенческие повести - Аркадий Гайдар

И вот однажды, копаясь возле речки, поглядел дядя Иван на куст, разросшийся рядом, и увидел, что торчит из земли железка какая-то. Потянул он ее и вытянул из-под прелых листьев остов ржавой, никуда не годной винтовки.

Чудно что-то показалось дяде Ивану. В эдаком месте, куда, можно сказать, ни один человек ни ногой за всю жизнь, должно быть, и вдруг ржавая солдатская винтовка. Стал он копать еще и нашел старую шапку необыкновенного фасона, которую нельзя из-за ветхости целиком вытащить.

Еще больше удивился дядя Иван и стал думать, припоминать. Какой такой народ — либо мордва, либо киргизы — шапки такие носят? И вспомнил, что ни у мордвы, ни у киргизов не видел он шапки-буденовки, а видел он их десять лет тому назад, когда были тяжелые годы и когда здорово красные дрались с белыми.

Стал еще искать что-либо дядя Иван, но так-таки больше ничего не нашел.

В течение двух дней Реммер и Баратов охотились, отдыхали или лазили по горам.

Горы были странные, изломанные, особенно одна. Она была источена ветрами, покрыта низкими корявыми деревьями, и несколько глубоких трещин врезывались в ее грудь.

Однажды Баратов, рыская с ружьем по гуще, оступился и едва успел ухватиться за корень соседнего дерева. Он вытянул ногу из какой-то ямы, посмотрел вниз и содрогнулся: под ногами был темный глубокий колодезь, с краями неровными и заросшими мхом.

Баратов позвал Виктора, оба легли на землю и свесили головы вниз… Дна не было видно, но снизу доносился шум быстро текущей воды. Там, в темноте, бился о камни и плескался уносящийся куда-то невидимый поток.

Зажгли бумагу, бросили, и она долго огненной бабочкой летела в черную пустоту, наконец упала, но тот час же, прежде чем успела потухнуть, точно чья-то невидимая рука, — подземная вода быстро рванула и унесла ее прочь.

— Черт! — крикнул Реммер, потому что тяжелый камень, зацепившись острым углом за тонкий ремешок фляги, потянул Реммера вниз. Ремень оборвался, и камень с флягой бухнул где-то далеко внизу.

— Жалко, — сказал Реммер, — там у меня было горячее какао…

— Теперь простынет, — пошутил Баратов.

— Нет, у меня термос выдерживает температуру приблизительно до полутора суток.

По пути обратно Баратов подстрелил жирную утку, и оба долго возились, очищая и зажаривая ее на сыром деревянном вертеле.

— Когда повернем обратно? — спросил Баратов. — Завтра?

— Да, утром.

— Утром… — в раздумье протянул Федор, — ну что же, можно и утром.

Он помолчал немного, потом добавил:

— Виктор, а ведь правда, странная какая-то гора?

— Чем?

— Так… Вся изрезанная, какие-то провалы, где-то под землей вода шумит… Я ночью проснулся, и мне показалось, точно над ней зарево какое-то… Так, чуть видно… Будто бы огонь в середине ее.

— Откуда тут быть огню? Это заря, должно быть, была, — ответил спокойно Реммер, отрывая зубами мясо от куска зажаренной птицы.

— Виктор! — спросил опять Баратов, перескакивая на новую мысль. — А как ты все-таки веришь, что Штольц бывший белый офицер? Ведь вот из Киева не подтверждают.

Реммер нахмурился и отбросил обглоданную кость.

— Нет, не подтверждают, а сообщают только, что после стольких лет выяснить почти невозможно. А кроме того, я же тебе говорил, что давно, еще в Париже, в кабачке «Цыганская жизнь», мне подавал карточку человек, удивительно похожий на Штольца.

— Ну?

— Ну, ничего не «ну»! Тот кабачок эмигрантский, и все официанты в нем — бывшие офицеры.

Он подумал, потом добавил:

— Теперь ящик взломан. Штольц давно знает, что я собираю о нем сведения. В ящике был нарочно оставлен черновик моего письма, в котором я писал, что подозрения относительно Штольца были ни на чем не основаны и что была ошибка.

— И он теперь успокоится?

— Конечно. И мне будет легче следить дальше… Легли спать. Во сне Реммер видел Веру, потом видел оставленного дома дога, потом опять Веру. «Вера, сыграй мне что-нибудь!» — попросил он. Она села и, к его большому удивлению, заиграла ему какой-то военный сигнал.

Но огромный муравей, пробравшись под рубаху, больно укусил Реммера. Он заворочался и открыл глаза.

Было темно. Реммер отряхнул рубаху, потом насторожился.

«Что такое, — подумал он, — разве это не во сне я слышал?»

Вышел и прислушался.

Ему показалось, что кто-то далеко-далеко, за изгибами ушедших в серую утреннюю мглу скал, играет на медной трубе красноармейскую зорю — сигнал тихий, мелодичный и умирающий в туманах, молчаливым кольцом охвативших горы.

«Что такое? — подумал он. — Неужели Федор позапрошлую ночь был прав?»

Он разбудил Баратова, они быстро вскинули винтовки и исчезли в тумане, направляясь на странный сигнал.

Долго рыскали по горам Реммер и Баратов. Долго и тщательно обшаривали все закоулки и уступы ущелья, но нигде никого не было.

Через несколько часов безрезультатных поисков перевалили через трудно проходимую скалу и пошли по другой стороне ската, рассуждая: что бы это такое все слышанное утром значило?

Лощина была узенькая, сравнительно удобная для пути, но зато, находясь на дне ее, невозможно было определить направление куда идешь, ибо то она загибала вправо, то резко поворачивала влево, и так все время.

— Вероятно, мы спустимся к подошве горы с левой стороны, — решил Реммер.

— А стоит ли идти дальше?

— Стоит. Легче спуститься и обойти гору низом, чем подниматься опять вверх.

Вдруг Баратов остановился и быстро наклонился к земле, поднял тонкую обгоревшую спичку. Оба посмотрели друг на друга.

— Кто-то курил…

— Кто, не знаю. Но то, что спичку зажигали еще совсем недавно, это верно.

Теперь ясно было, что они находятся на правильном пути. И оба зашагали еще быстрее.

Так в этот день прошли они верст двадцать, и когда уже вечерело, когда солнце цеплялось уже за острия вершин, гора резко оборвалась, и они круто спустились в низину, покрытую густым лесом.

У подножия огромной, обрывающейся отвесно скалы они наткнулись на остатки костра с не потухшими еще угольями.

Волнуясь, они бросились в кусты, рассчитывая найти кого-либо рядом, и сразу же их глазам представилась странная, поразившая их картина.

На земле лежал человек с полузакрытыми, застывающими глазами. Низко наклонившись над ним, стоял на одном колене какой-то мужичок и вливал ему в рот воду.

При виде подошедших сидевший ахнул, хотел было бежать, но Баратов крепко схватил его за плечи и приказал ему остаться.

— Кто ты такой и кто это лежит?…

В первую минуту мужичок молчал, как бы окаменев, потом, приглядевшись к ним, вздохнул, точно радуясь тому, что это были они, а не кто-либо другие, и, показывая на лежащего человека, ответил:

— Я… я-то вятский. А вот двое каких-то приходили и человека ни за что кончили. Я убег со страха, а потом, когда пришел, гляжу — человек лежит…

Реммер подошел к раненому. Глаза у того были все еще полуоткрыты, и он молчал. Потом, делая над собою огромное усилие, он гневно забормотал что-то, и розоватой пеной окрасились его губы. Реммер уловил несколько отрывистых бессвязных слов:

— На гору надо… надо назад план… они повесили и украли.

— Кого повесили? — спросил, ничего не понимая, Реммер.

Но раненый не смог больше ничего сказать и забормотал что-то совсем непонятное. Он умер скоро, ничего не открыв и не объяснив.

Дядя Иван рассказал следующее.

Совсем недавно он лежал и отдыхал, когда услышал рядом резко спорящие голоса. Тогда он, обрадованный предстоящей встрече с живыми людьми, вскочил, чтобы броситься к ним навстречу, как вдруг шарахнулся и спрятался за кусты, потому что по лесу загрохотал выстрел и тотчас же раздался сильный крик. Через час, когда все стихло, он вышел и нашел умирающего человека. Больше ничего он не знал.

Оба стояли, наморщив лбы, и думали.

— Помнишь сигнал? Это, очевидно, кто-то из них играл зорю утром.

— Но зачем? — пожал плечами Реммер.

— Я и сам не знаю, — ответил Баратов. — Странно, Виктор, все как-то выходит… Про какие планы он говорил? По-моему, надо бы еще раз побывать на горе.

Посоветовались. Решили, что остаться нужно было бы. Но патронов не было, консервы были на исходе, даже спичек осталось мало. Решили тогда отправиться обратно к Золотому камню, в поселок, запастись надолго необходимым и опять вернуться сюда.

Когда Реммер вернулся, он нашел у себя на столе только что принесенную телеграмму. Ее содержание так поразило своей неожиданностью, что он сел на стул и пожал плечами, совершенно ничего не понимая. Телеграфировала Вера и почему-то только уже из Чердыни о том, что она выехала сюда.

Этот безрассудно-взбалмошный поступок поставил его в тупик. Он нарушал все его планы и был совершенно непонятен ему.