Высоко в небеса: 100 рассказов - Рэй Брэдбери

— Значит, это была шутка?

— А что же еще? — Джон захохотал, но вдруг осекся.

За стенами особняка опять слышался стон, ноготь исподволь шелушил краску, луна скользила по черепице.

— Сюда пришла банши. — Я смотрел в стакан, не в силах сдвинуться с места.

— Конечно, дружок, конечно, пришла, — приговаривал Джон, — Ты выпей, Дуг, а я еще раз прочту тебе рецензию из «Таймс».

— Она же сгорела.

— И то верно, дружок, но я знаю текст, как свои пять пальцев. Ты пей, пей.

— Джон, — я уставился в огонь, туда, где шевелился пепел сгоревшей газеты. — А эта… рецензия…она точно была напечатана?

— А как же, совершенно точно, да-да. Если уж совсем честно… — Для пущей выразительности он сделал паузу. — В редакции «Таймс» знают, как я тебя люблю, поэтому рецензию на твой сборник заказали мне. — Протянув свою длинную руку, Джон подлил мне спиртного. — Я и написал. Разумеется, под псевдонимом — иначе меня бы не уломали. Но я не имел права лукавить, Дуг, просто не имел права. Отметил и самые блестящие места, и менее удачные. Кое-что разнес в пух и прах, как всегда поступаю, если ты приносишь никудышный эпизод, требующий переделки. Словом, поступил по справедливости, не подкопаешься. Ты согласен?

Он нагнулся, взял меня за подбородок и заставил поднять голову, чтобы долгим, проникновенным взглядом заглянуть мне в глаза.

— Да ты никак обиделся?

— Нет, — сказал я дрогнувшим голосом.

— Ну и ладно. Ты уж извини. Это розыгрыш, дружок, примитивный розыгрыш. — Он по-приятельски ткнул меня в плечо.

Тычок вышел совсем легким, но показался мне ударом кувалдой, потому что я был на взводе.

— Лучше бы его не было, этого розыгрыша. Лучше бы в газете была настоящая рецензия.

— Не спорю, дружок. На тебе лица нет. Меня…

Вокруг дома облетел ветер. Оконные стекла звякнули и зашептались.

Без всякой видимой причины у меня вырвалось:

— Банши. Это она.

— Да пошутил я, Дуг. Со мной держи ухо востро.

— Как бы то ни было, — сказал я, глядя в окно, — она там.

Джон рассмеялся.

— Ты, похоже, ее видел, а?

— Это юная, прекрасная девушка, которая от холода кутается в шаль. У нее длинные черные волосы и огромные зеленые глаза, лицо — как снег, точеный финикийский профиль. Вам такие встречались, Джон?

— Пачками, — захохотал Джон, но уже не так громогласно, остерегаясь подвоха. — Черт побери…

— Она ждет, — сказал я. — У главной дороги.

Джон неуверенно поглядел в окно.

— Это был ее голос, — продолжал я. — Она описала вас или кого-то очень похожего. Только имя назвала чужое — Уилли, Уилл, Уильям. Впрочем, я и так понял, что это другой человек.

Джон задумался:

— Юная, говоришь, да еще красивая, и совсем близко?..

— Красивее не встречал.

— С ножом?..

— Безоружная.

— Ну что ж, — выдохнул Джон, — думаю, имеет смысл выйти, перекинуться с ней парой слов, как ты считаешь?

— Она ждет.

Он двинулся к выходу.

— Надо одеться, там холодно, — сказал я.

Когда он натягивал пальто, мы опять услышали снаружи эти звуки — совершенно отчетливые. Стон, рыдание, стон.

— Подумать только. — Джон уже взялся за ручку двери, чтобы я не заподозрил его в малодушии. — Она и вправду совсем близко.

Он заставил себя повернуть ручку и распахнул дверь. Ветер со вздохом влетел в дом, принеся с собою еще один слабый стон.

Стоя на границе холода, Джон вглядывался в темноту, где исчезала садовая дорожка.

— Стойте! — закричал я в последний момент.

Джон остановился.

— Я не договорил. Она действительно рядом. И ходит по земле. Но… она мертва.

— Мне не страшно, — отозвался Джон.

— Верю, — сказал я, — зато мне страшно. Оттуда возврата нет. Пусть во мне сейчас клокочет ненависть, но я вас никуда не отпущу. Надо закрыть дверь.

Опять этот стон, потом плач.

— Надо закрыть дверь.

Я попытался оторвать его пальцы от медной шишки, но он вцепился в нее что есть мочи, наклонил голову и со вздохом повернулся ко мне:

— А у тебя неплохо получается, парень. Почти как у меня. В следующем фильме дам тебе роль. Будешь звездой.

С этими словами он сделал шаг в холодную ночь и бесшумно затворил дверь.

Когда под его подошвами скрипнул гравий, я задвинул щеколду и торопливо прошелся по дому, выключая свет. Стоило мне войти в библиотеку, как в трубе заныл ветер, который спустился по дымоходу и переворошил в камине темный пепел лондонской «Таймс».

Я зажмурился и надолго прирос к месту, но потом встрепенулся, взбежал по лестнице, перемахивая через две ступеньки, хлопнул дверью мансарды, разделся, нырнул с головой под одеяло и услышал, как городские куранты пробили в ночи один раз.

А отведенная мне спальня затерялась высоко, под самым небом: если бы хоть одна живая — или неживая — душа вздумала скрестись, стучать, барабанить в парадную дверь, шептать, молить, кричать…

Кто бы это услышал?

1984

Banshee

© Перевод Е.Петровой

За хозяина глоток да глоток на посошок!

Родился, допустим, у кого-то младенец — так ведь пройдет чуть ли не целый день, пока весть об этом отстоится, созреет и разнесется по зеленым ирландским просторам, чтобы достичь, наконец, ближайшего городка и ближайшего паба, то бишь заведения Гибера Финна.

Но если, допустим, кто-то умер, над полями и холмами загремит целый симфонический оркестр. Грандиозное «тра-та-та» грянет над всей округой, эхом отражаясь от графитовых дощечек для записи заказов и подталкивая завсегдатаев к опасной фразе: «Налей-ка еще».

Так случилось и в этот жаркий летний день. Не успел паб открыться, проветриться и принять посетителей, как Финн увидел сквозь распахнутую дверь клубы дорожной пыли.

— Это несется Дун, — пробормотал Финн.

Дун-гимнобежец был местной знаменитостью: он ухитрялся смыться из кинотеатра до первых звуков ненавистного государственного гимна, а также первым разносил любые вести.

— А вести-то нынче недобрые, — пробормотал Финн. — Уж больно резво бежит!

— Эге! — крикнул Дун, прыгая через порог. — Конец, преставился!

Столпившиеся у стойки завсегдатаи повернулась в его сторону.

Дун наслаждался своим превосходством, держа их в неведении.

— На-ка, выпей вот. Может, тогда язык развяжется!

Финн сунул стакан в загребущую лапу Дуна. Тот, промочив горло, начал обдумывать, как изложить факты.

— Сам, — наконец выпалил он, — лорд Килготтен. Преставился. Еще и часу не прошло!

— Боже милостивый, — тихо сказали все хором. — Упокой его душу. Славный был старик. Доброго нрава.

Ибо лорд Килготтен, сколько они себя помнили, ходил по тем же полям, выгонам и амбарам, не минуя и это питейное заведение. Его кончина стала событием такого же масштаба, каким в свое время было отплытие норманнов-завоевателей назад во Францию или вывод чертовых британцев из Бомбея.

— Прекрасный был человек. — Финн выпил за его светлую память. — Даром что каждый год мотался в Лондон, аж на две недели.

— Сколько ему было? — спросил Брэнниген. — Восемьдесят пять? Восемьдесят восемь? Мы-то думали, его срок давно подошел.

— Таких людей, — сказал Дун, — топором не выбьешь из колеи. Взять, к примеру, его давнишнюю поездку в Париж. Другой бы сломался, а этот — ни-ни. Выпивал он крепко: другой бы захлебнулся, а этому хоть бы хны, доплыл, можно сказать, до берега. А убила его час назад ничтожная вспышка молнии в чистом поле, где он, собирая ягоды, прилег отдохнуть под деревом со своей секретаршей, барышней девятнадцати лет.

— Господи прости, — сказал Финн, — откуда ж в такое время взяться ягодам? Это она спалила его молнией страсти. Поджарила до хрустящей корочки!

За этим замечанием последовал артиллерийский салют из двадцати одного залпа хохота, который стал утихать, когда весельчаки вспомнили о причине такого веселья, а в бар начали прибывать другие горожане, чтобы разделить скорбь и помянуть покойного.

— Хотелось бы знать, — задумчиво промолвил Финн таким тоном, от которого даже языческие боги перестали бы чесаться на пиру и замерли в молчании. — Хотелось бы знать: какая судьба постигнет вино? То самое вино, которое Лорд Килготтен закупал квартами и тоннами, в тысячах бочек и бутылок, что хранились у него в погребах и на чердаках, а может статься, — кто знает, — даже под кроватью?

— И то верно, — спохватились завсегдатаи, потрясенные этой мыслью. — Вот-вот. В самом деле. Какая судьба?

— Сомнений нет: оно завещано какому-нибудь проклятому янки — приблудному кузену или племяннику, развращенному жизнью в Риме, потерявшему рассудок в Париже, который прилетит сюда со дня на день, наложит лапу на это добро, все спустит и разграбит, а город Килкок и вся наша братия останется с носом! — на одном дыхании выпалил Дун.