Варварские нашествия на Западную Европу. Вторая волна - Люсьен Мюссе

Болгарские проблемы

За неимением источников исследователь, изучающий историю протоболгар до их обращения в христианство, по большей части сталкивается с неразрешимыми проблемами, что не позволяет ему делать уверенные выводы. То же относится и к славянизации этого тюркского народа. Имело ли место у болгар после их переправы через Дунай долгое соперничество между воинственным тюркским кланом, оплотом язычества и антигреческих настроений, и славянизированной частью, восприимчивой к влиянию Константинополя и христианства? Так обычно считается; тогда языческую реакцию 889 г. следует связывать с непродолжительным возвращением к власти тюркского элемента. Однако, судя по ономастике, со времен Крума славяне проникали в правящие слои. Удержимся на некоторой дистанции от этих слишком упрощающих этнических гипотез. Во всяком случае дух первой Болгарской империи не имел в себе ничего славянского. В этом убеждаешься, читая надписи Омуртага в Преславе (821 г.) или Персиана в Филиппах: для них характерны имперские замашки и вызывающее высокомерие по отношению к христианам, что полностью расходится с тем безмолвием и незаметностью, которые во всех остальных случаях были характерны для продвижения славян. Это состояние духа, которым объясняется принятие в 913 г. Симеоном титула василевса, по-видимому, было личным вкладом протоболгарского элемента. Оно послужило цементом и закваской этому удивительно сложному человеческому материалу, им же, в значительной мере, объясняется успех и устойчивость болгар, несмотря даже на то, что они забыли свой национальный язык и культуру. Как представляется, подлинная проблема состояла не в соперничестве тюрок и славян, тем менее заметной, что вплоть до конца IX в. единственным языком культуры, как для язычников, так и для христиан, был греческий. Вопрос состоит, скорее, в том, чтобы узнать, каким образом эта доминирующая идеология могла бы найти наилучшее выражение. В рамках ли архаичного и языческого, чисто болгарского государства, как, по-видимому, полагали первые ханы от Крума до Персиана, или же в форме политического и религиозного универсализма, перенятого у официальной византийской идеологии, как того желали Борис и Симеон? Как хорошо показали Йорга и Долгер, эти цари сделали выбор в пользу последнего решения, желая осуществить своего рода translatio imperii («переход империи») от греков к болгарам, и в конце концов претерпели неудачу. Разумеется, невольно, но болгарский эпизод сыграл определяющую роль в славянизации Балкан. Славяне переправились через Дунай, заселили Мезию, Фракию и Македонию еще до вторжения болгар. Однако тогда они еще были всего-навсего элементом, надстроенным поверх невероятно разношерстного населения. Именно Болгарская империя благодаря своей прочной военной, а затем церковной структуре добилась объединения этого месива. И поскольку в 893 г. болгарская Церковь решительно восприняла славянский в качестве литургического языка (вместо греческого), это объединение обернулось в пользу славян. Его избегли лишь скотоводы-валахи с высоких гор и греки из прибрежных городов.

Болгаро-славянская цивилизация имела значение, которое заметно выходило за достаточно зыбкие рамки первой Болгарской империи. В X в. русские, еще язычники, несколько раз пересекали Болгарию в ходе своих походов против Константинополя. Там они усвоили уроки, которые принесли свои плоды в Киеве после крещения Руси в 989 году. Одно из недавних исследований снова и снова настаивает на глубине этих контактов, которые оказались решающими не только в интеллектуальном и религиозном плане, но и в искусстве, технике и экономической жизни. Политический опыт болгарских царей, приобретенный под сенью Византии, не был упущен великими русскими князьями.

Глава седьмая

ВИКИНГИ: ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ

Успех одного нашествия. В поисках причин скандинавской экспансии

Размышляя о впечатляющем взрыве жизненной энергии у скандинавских народов между VIII и XI вв., нельзя не задаться вопросом о его причинах. Это делали и средневековые авторы: Дудон Сен-Кантенский83 ссылается одновременно на полигамию, как фактор возникновения перенаселения (что является явной социологической ошибкой), и практику «священной весны»; другие авторы раздумывают о ненависти к христианам или, проще, о неумеренной любви к чужому добру. Нам все это кажется наивным, но если мы даже и лучше формулируем свои гипотезы, то они, увы, не всегда бывают надежно обоснованными.

Обратимся к скандинавской традиции. Рунические тексты, единственный современный источник (исключительно второй волны), упоминают только об одном мотиве, который беззастенчиво красуется в шведских надписях, часто вырезавшихся для только что разбогатевших скандинавов: это были поиски золота. Прочитаем текст на камне из Грипсхолъма в Упланде: «Они отважно отправились вдаль искать золото, и на востоке они стали добычей орлов»; из Улунды: «Он отбыл, исполненный отваги, и далеко в Греции обрел богатства для своего сына»; из Веды: «Торстен воздвиг этот камень для Эринмунда, своего сына; он приобрел этот хутор, а богатство это добыл на востоке, на Руси». Добавим к ним надписи, которые похваляются участием в сборе «датских денег», всякое сомнение исчезает: движущей силой для варягов и викингов, действительно, было желание обогатиться. Саги, созданные гораздо более позже, предлагают два или три других мотива: страсть к приключениям и славе (наверняка очень сильная; участие в нескольких экспедициях было необходимым элементом воспитания вождя при переходе из отрочества в юношество); частенько объявление вне закона (обычное для скандинавского права наказание; это-то и было причиной, забросившей Эйрика Рыжего в Гренландию); наконец, желание сохранить свою независимость перед лицом королевской власти, стремившейся к укреплению своего авторитета.

Этот последний мотив мог быть лишь частичным. Он начисто отсутствует в шведских (короли Упсалы были воплощением политического бессилия) и в большинстве датских экспедиций, которые часто имели характер государственной военной операции. И только в норвежской среде мы встречаем ссылки на него с обилием явно убедительных деталей: в последней четверти IXвека притязания Харальда Прекрасноволосого вынудили пуститься в морское путешествие вождей западной Норвегии, не терпевших никакого подчинения, вместе с их приверженцами. В этом еще нет ничего невозможного, однако саги, которые отражают недоверчивый индивидуализм средневековой Исландии, определенно? преувеличивают, приписывая королю намерение конфисковать наследственные владения. Иными словами, недоверие и враждебность местных вождей по отношению к королям-объединителям могли способствовать эмиграции, однако этот фактор был лишь вторичным и позднейшим (великая победа Харальда датируется 872 или 885 г.). Просто уже существовавшие колонии получили подкрепление за счет важного аристократического элемента.

Изучение франкских анналов подсказывает, что определенную косвенную роль сыграли политические факторы. Франкская экспансия дважды пошатнула традиционное равновесие прибрежных стран Северного моря. Первым из этих потрясений стало уничтожение фризского государства Карлом Мартеллом в 734 г. с последующим покорением его торговых центров. Оно, безусловно, облегчило датские походы на запад, ибо фризы утратили господство над Северным морем. Далее, с того дня, когда, завоевав Саксонию, франки переправились через Эльбу и начали навязывать свое железное владычество и насильно обращать Нордальбингию (современную Голштинию), Дания перестала ощущать прямую угрозу. В 808 г. король Готфред предпринял робкую попытку ответного шага, напав на славян-ободритов, союзников Карла Великого, и блокировав ютландский перешеек у основания при помощи защитного крепостного вала, Даневирке. В 810 г. развязываются прямые морские нападения на прибрежную полосу Франкской империи; они оказываются прибыльными и вскоре повторяются. Эта цепочка достаточно логична. Но ни у Норвегии, ни у Швеции не было ни малейшего повода, чтобы вмешиваться в эти военные действия, в которых участвовали датчане.

Следовательно, ключ к этому феномену нельзя напрямую искать в текстах. Поэтому историки обратились к археологам. Они же провели исследования по трем направлениям: перенаселение, ухудшение климата и революция в навигационной технологии. Перенаселение, как выяснилось, действительно существовало в Норвегии. Раннее Средневековье отмечено сильной демографической экспансией, которая сначала заполнила все долины, а в эпоху Меровингов хлынула в горы, использовавшиеся для охоты, а позднее для кочевого скотоводства. Этот процесс достиг своего предела в эпоху викингов, когда в употреблении оказалась большая часть пространства, доступного средствам того времени. Однако эмиграция не была единственным возможным исходом: очень простое решение могла бы обеспечить, например, интенсификация рыболовства. В Швеции имелись почти неограниченные возможности для распашки целинных земель. Дания же, судя по редкости находок, в VIII в., по-видимому, переживала не расцвет, а упадок. Что касается ухудшения климата, то думать об этом нет нужды: согласно первым сообщениям поселенцев Исландии и Гренландии, Арктика в IX–XI вв. переживала период потепления.