Распутин: жизнь и смерть - Эдвард Радзинский

Загадочный и возвышенный ответ Марии Феликс сохранил в своем архиве.

«14 февраля 1912… В каком бы веке ни появлялись люди, открывающие другую жизнь, их всегда будут преследовать и гнать, как всех, кто шел по стопам Христа. Вы слишком мало его знаете и видели, чтобы понять его личность и ту силу, которая им руководит, но я знаю его теперь 2 года и уверена, что он несет Крест Божий и страдает за истину, которая нам непонятна… И если Вы немного знакомы с оккультизмом, то знаете, что все великое скрывается под известной оболочкой, которая для профанов закрывает путь к истине… « «Истина, которая нам непонятна… великое скрывается… « — так она пыталась намекнуть ему на нечто, доступное лишь посвященным.

В то время в светском обществе распространились слухи о скором возвращении молодого князя Юсупова и о предстоящем блестящем браке. И Мария начинает мечтать о скорой встрече «брата Феликса» с «отцом Григорием».

Крым… На этом райском полуострове было последнее могучее татарское ханство, здесь правили когда-то предки Юсуповых. Теперь над морем стояли дворцы великих князей, а также белый Ливадийский, принадлежавший Царской Семье, и крымский дворец Юсуповых.

В 1911-м и в начале 1912 года Феликс получал в Оксфорде письма от матери, не покидавшей целебный для нее Крым. «Соседи» — так называлась в этих письмах Царская Семья — не забывали Юсуповых…

«31 мая 1911… Соседи наши переехали в Петербург. Вдень отъезда я получила трогательное письмо и букет лилий на прощанье… „ В день именин мать Феликса получила нежданный подарок от «Соседей“.

«14 октября 1911… Вдруг Алексей (слуга. — Э. Р. ) торжественно входит и докладывает: „Государь Император!“ Я думала, что с моими гостями сделается „родимчик“… Я ужасно тронута этим вниманием и не ожидала такого именинного подарка…. Императрица чувствует себя все неважно и не выезжает… «

Да, Аликс к ней не приехала. И дело было, видимо, не в болезни, но в тесной дружбе Зинаиды Юсуповой с Елизаветой Федоровной и в ее неприязни к «Нашему Другу». Но царь, великие княжны и наследник приезжали, и не раз, о чем радостно писала мать Феликсу, ибо эти посещения доказывали, что скоро свершится задуманное — тот самый «блестящий брак», в результате которого Юсуповы должны были породниться с Царской Семьей. Ирина (дочь великого князя Александра Михайловича и родной сестры царя Ксении) влюбилась в Феликса. И теперь Зинаида в отсутствие сына прилагала немало усилий, чтобы брак состоялся.

Впрочем, отец Ирины весьма благоволил к матери Феликса. «Зинаида, — как писал Александр Михайлович в своих воспоминаниях, — была безумным увлечением моей ранней молодости». Великий князь никогда не забывал, как «ныло мое сердце… на Исторических балах, когда в золотом боярском кафтане я танцевал все танцы с красавицей». И Зинаида знала свою власть над ним.

«15 ноября… Еду пить чай в Ай-Тудор (имение Александра Михайловича. — Э. Р. )… Ирина была поразительно красива (дорогой комплимент в ее устах! — Э. Р. )… Родители спросили про тебя, когда ты кончаешь Оксфорд… « Это был призыв. И Феликс стал готовиться к возвращению в Россию.

Но вернемся к тибетскому врачу. Предупрежденный о наблюдении за мужиком, Бадмаев постарался «не светиться» в полицейских донесениях. Он встречался с Распутиным на квартирах третьих лиц, что было нетрудно — ведь Бадмаев лечил «весь Петербург».

«Он произвел на меня хорошее впечатление умного, хотя и простого мужика,

— показывал Бадмаев в «Том Деле». — Этот малограмотный мужик имел хорошее знание Священного Писания».

«Умный и интересный… простой мужик, необразованный, а понимает вещи лучше, чем образованные», — восторженно отзывался Бадмаев о «Нашем Друге». Но недаром впоследствии, когда Бадмаев уже сам станет его близким другом, Распутин с усмешкой скажет о нем: «Этот китаец обманет хоть самого черта».

Именно тогда, в начале дружбы с Распутиным, Бадмаев передал в Думу… антираспутинское сочинение Илиодора «Гришка»! В этом памфлете (который лег впоследствии в основу знаменитой книги Илиодора «Святой черт») настоящей «бомбой» были похищенные у Распутина письма великих княжон и царицы. Послания девочек особого интереса не представляли, но письмо Аликс…

«Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник, — писала Государыня всея Руси, — как томительно мне без тебя… Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает! Тогда я желаю одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня… Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, такая тоска на сердце… Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях. Без тебя Аня добрая, она хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорей приезжай. Я жду тебя, и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Вовеки любящая тебя М».

Это письмо, размноженное на гектографе, Гучков в самом начале 1912 года раздавал думским депутатам. Нетрудно представить их потрясение… По мнению многих читавших, письмо доказывало ужасное: мужик жил с царицей!

Впоследствии историки избегали его цитировать — не верили, что царица могла написать подобное. Да и сам Бадмаев, передавший «Гришку» в Думу, подлинника письма не имел. Так что, может быть, никакого письма царицы вообще не было?

Но подлинник вскоре нашелся. Полиция (и это было отмечено в протоколах Чрезвычайной комиссии) выследила некую госпожу Карбович, почитательницу Илиодора. У нее был произведен обыск и изъяты подлинные письма царицы и великих княжон, которые монах передал ей на хранение.

Как пишет в своих воспоминаниях Коковцов: «Макаров дал мне прочитать эти письма… Одно, сравнительно длинное, было от императрицы, совершенно точно воспроизведенное в распространенной Гучковым копии».

Итак, письмо, напечатанное в памфлете Илиодора и распространявшееся Гучковым, было написано царицей!

«Макаров не знал, что с ним делать, и высказал намерение передать их Государю… я возразил, что этим он поставит Государя в щекотливое положение, наживет в императрице непримиримого врага… я советовал передать письма императрице — из рук в руки… „ Но министр внутренних дел, видимо, тоже превратно понял содержание письма и подумал, что если царь прочтет такое письмо, оно станет концом царицы… И он вручил конверт с письмами Николаю. Как рассказывал впоследствии сам Макаров Коковцову, «Государь побледнел, вынул письмо императрицы из конверта и, взглянувши на почерк, сказал: «Да, это не поддельное… « и открыв ящик стола резким, непривычным ему жестом, бросил туда письмо“.

«Ваша отставка обеспечена», — сказал Макарову Коковцов после его рассказа.

Все это подтверждает в своих показаниях и Вырубова: «Министр внутренних дел лично привез подлинники этих писем Государю. Я сама видела привезенные Макаровым письма и утверждаю — это были подлинники, а не копии». И добавляет, что Макаров «вызвал гнев царицы, не отдав ей ее письмо к Распутину».

Впрочем, оказалось, что царица… сама удостоверила подлинность своего письма! 17 сентября 1915 года она писала мужу о своих врагах: «Они не лучше Макарова, который показывал посторонним мое письмо к Нашему Другу».

Царь не мог не понять причину, по которой Макаров передал письмо ему. И это должно было его разгневать… Министр был обязан уничтожить письмо и объявить всем негодяям, лезшим в личную жизнь Семьи, что ничего подобного попросту не существовало! Но Макаров посмел этого не сделать.

После того, как с письмом ознакомился царь, ни на какую благодарность Аликс Бадмаеву уже нечего было рассчитывать. Вот почему «Хитрый китаец» решил получить благодарность от ее врагов.

Но он-то отлично знал, что царица — невиновна. «Прочитав копии писем, я убедился в том, что в них не заключается никаких доказательств, что царица живет с Распутиным», — показал Бадмаев в «Том Деле».

Опытный врач, он понял, что это было лишь письмо женщины, измученной болезнью сына и ужасными предчувствиями, женщины, молившей облегчить ее страдания. Это было ее горе. И только Распутин умел снимать у нее приступы острой неврастении. При этом она старалась писать понятно для «старца» — на его возвышенном, полном любви языке.

Но, как справедливо писал Коковцов: «Отдельные места и выражения из письма императрицы, состоявшие в сущности в проявлении ее мистического настроения, давали повод к самым возмутительным пересудам». И Бадмаев понимал, как будут читать эти письма ее враги. И как они будут благодарны… Он решил оказать Думе незабываемую услугу — и тайно ознакомил с сочинением Илиодора товарища председателя Государственной Думы Протопопова.