Л.Н. Толстой. Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856-1869 гг. - Лев Толстой

[УБИЙЦА ЖЕНЫ.]

Все, что можно было ему сдѣлать <въ томъ положеніи>, было сдѣлано. Ни другихъ, ни себя не жалѣя, онъ отдался той страсти, которая наполняла его сердце, и онъ сдѣлалъ много труднаго и страшнаго: онъ подкараулилъ ихъ, подкрался, убилъ ее да смерти, навѣрное убилъ и его изуродовалъ, — наказалъ ихъ, показалъ имъ, что шутить имъ нельзя, и что еще труднѣе было — не побоялся суда людей и смѣло сказалъ всѣмъ: «Возьмите, судите меня. Я убилъ бывшую жену, непотребную суку, и знаю что я сдѣлалъ хорошо. Теперь берите, судите меня по своему. Вы меня не поймете. А я васъ понимать не хочу». — Онъ все это сдѣлалъ, и казалось, долженъ бы былъ быть спокоенъ (и гордъ тѣмъ, что онъ сдѣлалъ). Все, что онъ дѣлалъ, онъ дѣлалъ для того, чтобы утолить свое безпокойство. Но, сидя одинъ въ отдѣленіи Части, онъ не былъ спокоенъ. То, отъ чего онъ искалъ успокоенія, дѣлая все то, что онъ дѣлалъ, все точно тѣмъ же тяжелымъ, выжимающимъ изъ него жизнь камнемъ лежало на немъ и давило его.

Одна перемѣна была въ немъ: до этаго ему казалось, что ему надо сдѣлать что-то и что когда онъ сдѣлаетъ это что-то, ему будетъ легче, огонь перестанетъ жечь его. Но теперь онъ зналъ, что дѣлать больше нечего, и тяжесть также давитъ, и огонь также жжетъ, и онъ усталъ.

Онъ сидѣлъ на койкѣ, смотрѣлъ на рѣшетчатое окошко въ двери, слушалъ шаги, хлопанье дверей на блокахъ и разговоръ въ сосѣдней каморкѣ. —

— Какой баринъ?

— Баринъ, помѣщикъ. Весь потрохъ выпустилъ, сказываютъ. Самъ покаялся. Возьмите, говоритъ, меня. Я жену погубилъ.

— Чтожъ ему будетъ, дядя Иванъ?

— Извѣстно что. Развѣ имъ велятъ смѣртоубійство дѣлать? Тоже, что и вашему брату. Чтожъ, развѣ они господа, такъ и суда на нихъ нѣту? — Нѣтъ, братъ. Нынче законъ порядокъ требуетъ.

— Чтожъ, дядя, табакъ то растеръ, что-ли?

— Когда тутъ! Анафемская должность, право.

«Судъ», — подумалъ онъ. — «Пускай. Кнутъ, Сибирь — и это пускай. Пускай бы она смотрѣла, какъ палачъ будетъ крестъ на крестъ разсѣкать мнѣ мою пухлую спину. Она не увидитъ. Она лежитъ, согнувъ растрепанную голову на бѣлую руку, и всхлипываетъ предсмертнымъ всхлипываньемъ. Пускай, — но мнѣ не легче. Дѣлать больше нечего. Судить? Капитанъ-Исправникъ? Прокуроръ?» — И онъ застоналъ отъ стыда и душевной боли при мысли о томъ, какъ ему придется отвѣчать, слушать.

Заскрипѣли двери на блокахъ, [послышались] шаги, суетня, шопотъ, и громкій барскій голосъ спросилъ, гдѣ арестантъ. —

— Въ секретной, ваше высокоблагородіе.

Высокій статный исправникъ, съ крашеными усами и хохломъ, вошелъ въ дверь, дѣлая выговоръ за нечистоту.

— Вы отставной ротмистръ Желябовской? — спросилъ онъ.

Онъ не отвѣчалъ. Онъ смотрѣлъ на Исправника, на его сытое барское лицо, на крестъ, на торопливость Станового, снимавшаго съ него шинель, и на спокойную увѣренность Исправника, свободнаго, счастливаго. Противная веселость учителя, насвистывавшаго пѣсенки, въ то время какъ Желябовской, бывши ребенкомъ, сидѣлъ подъ наказаніемъ, вспомнилась ему. И ему, какъ тогда, чувствуя свое безсиліе, захотѣлось плакать. Онъ раза два взглянулъ, опустилъ глаза и не отвѣчалъ, потому что боялся, что его голосъ дрогнетъ, и ему будетъ стыдно. Но не отвѣчая, онъ рѣшилъ, что и не нужно и нельзя отвѣчать.

— Вы арестантъ и должны отвѣчать мнѣ для снятія допроса, — сказалъ Исправникъ.

— Я все сказалъ. Я убилъ жену.[153] Судите.

— Вы <взволнованы>, въ эмоціи. Я понимаю и жалѣю. Вы успокойтесь. Я буду просить васъ эавтра отвѣтить намъ. И вѣрьте, что я жалѣю. Не могу ли быть вамъ полезенъ? Вашъ камердинеръ просилъ допустить его. Или кушанье? Но завтра уже я буду просить васъ отвѣтить по пунктамъ.

— Мнѣ ничего не нужно.

— Камердинера?

— Васька? Зачѣмъ ему?

— Батюшка, Михаила Сергѣичъ,[154] отецъ! — Камердинеръ вошелъ и сталъ цѣловать плечо и руку.

— Ну, оставьте, ну, завтра.

Исправникъ вышелъ.

[155]<Василій, камердинеръ долго молчалъ, стоя у двери. Но когда все затихло, онъ упалъ со всего роста на землю и зарыдалъ.

— Отецъ, прости! Я все надѣлалъ. Зачѣмъ я сказалъ тебѣ!

— Молчи.

— Не буду. Отецъ, прости меня, выслушай. Я выведу отселѣ. Только послушай меня.

— Мнѣ некуда идти. Одно помоги мнѣ — убить еще себя.

— Батюшка, Михаила Сергѣичъ! Погубилъ я тебя. Прости. Послушай меня. Грѣхъ на тебѣ большой, на мнѣ еще больше. Послушай меня, бѣги. Я и деньги принесъ, и все готово. Уйдемъ. Погубилъ одну душу, не погуби меня и себя.

— Куда жъ я уйду?

— Заграницу уйдемъ.

— Молчи. Я спать лягу. >

Онъ прилегъ на койку и долго лежалъ. Василій[156] сидѣлъ тихо и задремалъ.

Все та же Анастасья Дмитревна, всхлипывая предсмертнымъ всхлипываньемъ, лежала передъ самыми глазами Михаила Сергѣевича, и все та же тяжесть и то же чувство безсилія томили его.

Онъ пытался молиться, но одна злоба противъ Бога поднималась въ его душѣ. A вмѣстѣ съ тѣмъ онъ чувствовалъ себя въ рукахъ его. Онъ не спалъ двѣ ночи и не могъ заснуть. На мгновенье онъ забылся и вдругъ вскочилъ:[157] Сторожъ, Сторожъ...[158]

............................................................................................................................................[159]

Сторожа были пьяны. Инвалидный солдатъ пошелъ купить закусокъ.

[160]Михаилъ Сергѣевичъ вышелъ изъ двора и тотчасъ повернулъ на пустырь за купеческимъ дворомъ. Всю ночь онъ шелъ то лѣсомъ, то дорогой. Къ утру, раздвигая колосья, они вошли въ рожь и заснули и спали весь день. Къ вечеру они вышли на дорогу. Онъ подошелъ къ рѣкѣ.[161] У рѣки были телѣги, повозки, женщины, дѣти и мужики. Всѣ съ удивленіемъ смотрѣли на него. Михаилъ Сергѣевичъ <раздѣлся и полѣзъ> въ воду.

ДРAMAТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ 

* ДВОРЯНСКОЕ СЕМЕЙСТВО.[162]

Дѣйствіе происходитъ въ деревнѣ Князя Зацѣпина.

Князь Зацѣпинъ. Отставной гвардіи Полковникъ, 50 лѣтъ.

Княгиня, жена его, 40 лѣтъ.

Князь Анатолій, старшій сынъ его, гвардіи Поручикъ,[163] [1 не разобр.) 27 л.

Князь Валерьянъ, меньшой, 20 л., некончившій курсъ въ университетѣ и не служащій.

<Молодая Княгиня, жена К[нязя] Анатолья, 19 л.>

Володя, управляющій, бывшій крѣпостной стараго Князя, 40 л.

Наталья, жена его, 35 л.

Пашенька, сестра Натальи, 22 л.

Иванъ Ильичъ, незаконный сынъ отца стараго князя, отставной портупей[164] юнкеръ, 43 лѣтъ, живущій уже 15 л. въ домѣ Князя.

Староста.

Егорка, слуга стараго Князя, 56 лѣтъ.

Еремѣй, слуга Володи.

Иполитъ, слуга К[нязя] Анатолья. —

Сашка, слуга Княгини.

Лёля Житова, сосѣдка Князя.

Прикащица Житовыхъ.

ДѢЙСТВІЕ I-Е.

Комната подлѣ кабинета, кругомъ диваны, въ серединѣ круглый накрытый столъ, на которомъ стоятъ самоваръ, серебряный кофейникъ, чашки, сливки, крендельки, хлѣбъ и масло.

За столомъ сидятъ старая Княгиня, разливая чай, и Иванъ Ильичъ, который робко намазываетъ масло на хлѣбъ. Сашка стоитъ, отставивъ ногу, у двери.

Княгиня.

<Такъ вы еще не видали нынче мужа, Иванъ Ильичъ?> — Я боюсь, онъ опять дурно спалъ ночь. Вчера разсердили его[165] эти бабы, что[166] приходили жаловаться — ахъ, этотъ народъ! вотъ говорятъ — деревня покой, — ему дня не проходитъ безъ тревогъ или непріятностей какихъ нибудь. — Отчего вы не вошли къ нему, къ мужу отчего не вошли, Иванъ Ильичъ?

Иванъ Ильичъ.

Я ужъ подходилъ къ двери, Княгиня, — я какъ хорошіе часы вѣренъ — какъ Князь изволитъ говоритъ: въ 7 часовъ на ногахъ, до осьми гуляю до мельницы и назадъ, и въ восемь къ Князю и чай. Наталья Дмитревна тамъ была, за ней баринъ посылали гребешокъ почистить; такъ я спросилъ: можно? — нѣтъ, говоритъ, сейчасъ самъ Князь выйдутъ, они ужъ одѣваются. — Какъ нынче, матушка, эти крендельки здобные Захаръ дѣлаетъ хорошо — ужъ точно прекрасно.

Княгиня.

Ну, а сына Волиньку не видали?

Иванъ Ильичъ.

Видѣлъ, Княгиня. Онъ въ саду. Подлѣ оранжереи съ книжкой лежитъ. Я такъ-то прошелъ, онъ меня не замѣтилъ. Читаетъ такъ[167] серьезно. Экой Ангелъ, Валерьянъ то Осипычъ вашъ, ужъ всѣ и люди, и сосѣди говорятъ; вотъ истинно, три мѣсяца у насъ гоститъ, — и не слышно его, какъ бы не было. А умница то какой! —