Алмазная пыль - Адива Гефен

Шамир невозмутимо слушал меня.

— И тут в голове у Сары зазвенел колокольчик… Она вспомнила рассказ своей матери, перечитала книгу, чтобы освежить память, и отправилась на розыски того пациента.

— Если у коллекционера так много денег, зачем ему убивать?

— Возможно, — улыбнулась я, — кто-нибудь еще разыскивает эту картину? Пойди, пойми этих сумасшедших.

— Отлично, Габи! — кивнул Шамир. — Позвоните мне, если когда-нибудь захотите сменить профессию. — Его заносчивость мне не понравилась. Он поднял портфель и вынул три листа бумаги. — Посмотрите — те ли это картины? — И передо мной тут же предстали мои девушки во всем своем великолепии.

Я пораженно кивнула. А он не такой уж идиот!

— Если вы всё понимаете, зачем арестовали Якоба?

— Кто сказал, что я всё понимаю? Что я — исследователь живописи, что ли? Я, госпожа Габи, ловлю убийц! А Якоба арестовал потому, что он признался в убийстве. Вот и всё.

— В таком случае Вы скоро получите новую загадку, — обессилено пробормотала я.

— Простите…

— Вы не понимаете! Нас с дедушкой держат на мушке! — Мне уже нечего было терять. Я должна была посвятить его в угрозы бандитов, посетивших меня ночью. — Вы думаете, что всё началось с Сары Курт и на ней же и закончилось, а я говорю, что она — всего лишь звено в цепи.

— Я слушаю, — сказал он с таким выражением лица, какое бывает у Игруна, когда он мучает пойманного хамелеона.

— Арест Якоба Роткопфа ничего не прояснил. Я не знаю, кто убил Сару Курт, но зато точно знаю, что револьвер, который ночью засовывали мне в рот, это «смит&вессон», и что тряпка, которой мне накрыли лицо под утро была пропитана эфиром, а тот, кто сюда проник, сделал это не для того, чтобы стереть пыль с картин. Так что, будьте добры, капитан, прежде чем Вы улетите в Лондон, объясните мне это.

— О чем вы говорите? Опять какая-то игра, как тот маскарад?

— Если бы! Вы спрашивали, что это за разгром? Вот и ответ?

Он наклонился вперед и внимательно слушал, положив подбородок на ладони.

Я рассказала ему всё. Всё-всё.

— И теперь я не знаю, что делать, капитан. Может быть, я сделала ошибку, что сразу не позвонила, но я уже не знаю, как уберечь мою семью. Понимаете? Это всё, что у меня есть, — один дедушка, человек довольно тяжелый, и один папа, человек довольно слабый. И всё.

— Скажите, вы уверены, что всё то, что вы рассказали… То есть, вы не преувеличиваете?

— Идите сюда, — я подвела его к окну гостиной. — Видите «мерседес»?

Он наклонился и уставился в просвет между планками жалюзи.

— Нет там никакого «мерседеса», — сказал он.

— Они же всё время были там! — чуть не заплакала я. — Я же вам говорила! Вчера вечером они ехали за мной в Яффо. Когда я вышла из дому сегодня утром, они были здесь. И когда возвращалась — тоже… Я ничего не выдумываю. Шамир, вы должны мне верить! Наверное, они увидели вас и испугались…

Шамир растерянно смотрел на меня. Застрекотал мобильник.

— Что? — рявкнул он в трубку и покраснел. — Повтори! Нет, я не сержусь, с чего ты взял? Я разгневан! Головы полетят…

Он сунул телефон в футляр, висящий на брючном ремне.

— Ваш псих, этот Якоб, сбежал! Да, ему как-то удалось улизнуть… А мы собирались ночью произвести следственный эксперимент. Теперь у меня нет ни эксперимента, ни подозреваемого, ничего…

— Это такой человек… Он не может находиться в плену…Он из любого места сумеет сбежать. Дедушка всегда это говорил.

— Габи, я не знаю, что и думать о том, что вы рассказали. Я должен ехать в «Абарбанель». Я организую вам охрану на ближайшие сутки. Меня не интересует, хватает вам этого или не хватает! Кто-нибудь приедет сюда не позже, чем через час. А вы тем временем не выходите из дому и никому не открывайте. И ничего тут не убирайте, очень вас прошу! Я хочу, чтобы здесь поработали криминалисты. Всё ясно?

Ясно. Чего ж тут неясного? Я закрыла за ним дверь и вернулась к своему беспорядку.

Портрет Эстер Кеслер валялся на ковре. Взломщики разобрали деревянную золоченую раму. Картон, прижимавший полотно к раме, торчал из-под дивана. Я рассмотрела картину вблизи. В левом углу виднелась подпись. Я никогда ее раньше не видела. Наверное, рама заслоняла…

Это был не Зуциус а некто Басови. И на картоне толстым пером тоже было начертано Пол Басови. Слава Богу! Может он и не стоит миллионов, как Зуциус, но хоть одной неясностью будет меньше.

Кто-то позвонил в дверь.

— Дарлинг, открой! Я знаю, что ты там, — послышался Душкин голос. — Позвонила Сюзан и сообщила, что ты в беде. Открой, пожалуйста. — Он продолжал настойчиво звонить.

Я открыла. Он вошел, самодовольно улыбаясь, как будто собирался выпустить из шляпы голубя.

— Что это ты такой довольный?

— По двум причинам… — замерев на месте, он с ужасом обводил взглядом перевернутую вверх дном квартиру. — Господи, что это?.. Здесь побывали казаки?

— Да. Но давай начнем с хороших новостей. Итак, что во-первых?

— Во-первых, это твой кастинг. Я просто тащусь от твоей Марии, и отец ее тоже замечательно играет. Ты его видела? И вообще, все ребята молодцы, ты же видела вчера, как они выкладывались. А сегодня утром у нас была еще одна репетиция. «Южная набережная» будет хитом сезона — это я тебе говорю!

— Прекрасно! — улыбнулась я. — Но, по правде сказать, мне сейчас не до спектакля. А вторая причина твоей радости?

Не отвечая, Душка вытащил из рюкзака сиреневую пластиковую папку:

— Закрой глаза.

— Показывай!

— Ну, Габи!.. Закрой глаза — ты не поверишь, что я нашел! Закрыла? Молодец! Подожди секундочку… Па-па-па-пам, та-та-та-там, можно смотреть…

Я таки не поверила своим глазам! Еще один Зуциус на канцелярском листке бумаги. На этот раз никаких мехов, платьев или матросок. Только три девушки — нагие, как в день своего рождения. Груди, соски, бедра, лона… Дерзкие и раскованные. Неужели, это и есть четвертая картина? Вверху листа — название картины, а рядом дата: «Драй накет мейдхен»[40] Паул З. Вена, 1910.

Три девушки обнимали друг друга с неприкрытой сексуальностью. Их обнаженные розоватые тела были нежны и округлы. Запястья украшали тяжелые золотые браслеты, а в длинных распущенных волосах цвели темные лилии. Груди жались одна к другой, наподобие сочной грозди. Светловолосая девушка была выше других, и глаза ее, так же, как и на других картинах, казались мраморными. В центре стояла рыжая, а третья… Теперь уже невозможно было ошибиться. Это лицо было мне знакомо.

— Это недостающая картина, — прошептал Душка мне в ухо.

— Откуда ты об этом узнал?

— О чем?

— О серии картин…

— Топаз мне рассказал. Разве я с тобой об этом не говорил?

Я отрицательно покачала головой.

— Как ты ее нашел? Я вчера несколько часов провела в интернете и не видела ее…

— Чисто случайно. Наткнулся на сайт утерянных картин — они пытаются восстановить список картин, пропавших бесследно, тех, что были отняты у евреев фашистами, или украдены. Там упоминалась эта картина — фашисты ее искали, но так и не нашли. После войны были обнаружены собрания произведений искусства, украденных фашистами, спрятанные в соляных копях вместе с другими ценностями. Но и там этой картины тоже не было. Эта распечатка воспроизводит старую фотографию из австрийской газеты, еще до Первой мировой войны.

— А оригинал?

— Я же говорю — никто не знает, где оригинал… — он довольно потер руки. — Даже не верится, что на нас свалилось это дело. Как в кино… Подумать только — два руководителя кружка в яффском клубе замешаны в международном деле, взбудоражившем всех любителей живописи.

— Стоп, — осадила я его. — Что значит «на нас свалилось это дело»? Это мое семейное дело, ты не забыл? Кто-то был убит в дедушкином дворе, преступники побывали в дедушкином доме и у меня, при чем тут ты?

— Извини, я совсем не собирался влезать… — обиделся он.

— Перестань разыгрывать оскорбленную невинность. Что тебе сказал Топаз?

— Дался тебе этот Топаз!

Я могла поклясться, что он пудрит мне мозги.

— Душка! Я хочу знать, что сказал Топаз, — раздраженно повторила я.

— Ничего такого он не сказал. Только повторял всё время, что тетя твоего дедушки, та, что висела в прихожей, похожа на персонаж Зуциуса, — он встал и подошел к портрету Эстер Кеслер, который валялся на полу.

— При чем тут это?

— Вот! Теперь — главный сюрприз!

— Или главное разочарование. Это картина художника, не имеющего никакой ценности.

— Взгляни-ка… — встав на колени, он положил распечатку картины с тремя обнаженными девушками на пол, рядом с портретом.

— Что?

— Это она — Эстер Кеслер… Иди сюда, Габи. Посмотри сама. Я чуть сознание не потерял, когда до меня дошло… Ты видишь? Зуциус нарисовал бабушку твоей тети, или кто она там…