Мир колонизаторов и магии (СИ) - Птица Алексей

Впервые я видел абордажный бой собственными глазами, да и вообще, это был первый бой, который я видел воочию, не считая магического боя в Панаме. То, что у голландцев также не оказалось ни одного мага, меня уже не удивило. Падре достаточно подробно рассказал мне о причинах этого.

Магов было мало, а в колониях и на кораблях они практически не встречались. Единственными представителями магического племени были навигаторы, да и те были слабыми магиками. Все ресурсы были сосредоточены в метрополии, а колонии использовались постфактум.

Что ж, наверное, в этом был смысл. Но об этом мне ещё предстояло только узнать. Бой, между тем, разгорался всё больше. Обменявшись залпами из примитивного огнестрельного оружия, пираты пошли в атаку. На их стороне был напор, отчаянность и большой опыт подобного рода атак.

Со стороны голландцев был страх, граничащий с паникой, небольшое количество умелых вояк и тяжёлый груз, который стеснял их манёвры с судном. Результат был заранее предрешён, более лёгкий и маневренный шлюп умело лавировал, выходя из-под огня флейта. А подойдя вплотную, дал возможность французам начать абордаж.

Команда голландского судна, захваченная в плен, закончив перегрузку, в ожидании своей участи столпилась на палубе флейта. Часть груза так и осталась на их борту. Трюмы шлюпа просто не в состоянии были всё уместить. Я лихорадочно размышлял, что делать, сейчас, как никогда, была возможность «срулить» с пиратского корабля. Пустая бочка или шлюпка с флейта, с запасом продуктов и воды. И вуаля! Шерше ля гарсон!

Но незаметно перетащить падре на лодку, а тем более, в пустую бочку, не было никакой надежды, абсолютно никакой! Бросить я его не мог, вот не мог, и всё. Я чувствовал, что если так сделаю, то не смогу дальше жить. Возможно, жить я буду, но вот как жить, только всё дальше опускаясь в грязь, этого мне очень сильно не хотелось.

Между тем, события разворачивались своим чередом.

— О, а вот и капитан флейта! Пьер Пижон манерно отвесил реверанс угрюмому, избитому в кровь голландцу, который стоял перед ним с истинным французским пиететом.

— Мон ами! Давайте избежим никому не нужных жестокостей и покончим со всеми формальностями. Вы мне припрятанные ценности, а я вам жизнь и целый корабль. В случае отказа корабль ваш будет сожжён, а сами вы казнены, да и участь тех, кто останется в живых, не будет лучше, чем у мертвецов.

— У нас даже найдётся священник из святой инквизиции, вон он валяется без сознания. Его так поразило ваше святотатство, что он упал в обморок от одного вашего вида. Но не переживайте, мы его взбодрим и он сделает освящение вашего аутодафе.

— Надеюсь, никто ещё не забыл, что это такое. Многие в Республике Соединённых провинций должны это помнить, по рассказам своих дедушек и прабабушек. Ну, а если вы подзабыли это, то мы вам напомним. Да, ещё и мальчишку-испанца вам добавим, чтобы горелось веселее! Ха — ха — ха!

— Капитан, а не показать ли нам падре и Филина голландцам, пусть они посмотрят, что их ждёт в плену! — обратился Пьер Пижон к Гасконцу

— Сюда, обоих! — приказал капитан.

Подхватив под руки падре, так до конца и не пришедшего в себя, и пнув меня, для профилактики ногой, нас обоих потащили наверх, показать для наглядности голландцам. Думаю, показ был достаточно наглядным. Моё изрезанное, будто скальпелем, тело, с многочисленными ссадинами и кровоподтёками, бледный внешний вид, с чёрными кругами под глазами от нехватки кислорода и общей изможденности, настраивали всех, кто меня видел, на нужный пиратам лад.

А вид падре, потерявшего сознание, откровенно удручал, вкупе с его изорванной рясой, больше похожей на рваный хитон, чем на одежду католического священнослужителя. Голые, иссушенные ноги торчали у него из-под рясы, а обнаженные плечи и худая шея поддерживали голову, казавшуюся на их фоне огромной, на которой неаккуратно торчали волосы, давно забывшие, что такое стрижка.

Тонзура падре давно уже заросла, и теперь ничего больше не напоминало о том, что этот старик был когда-то не только священником, но и инквизитором. Всё это прекрасно поняли и голландцы, не питая никаких иллюзий на счёт отношения к себе пиратов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но капитан корабля, коренастый моряк с кривыми ногами и с круглым, заросшим бородой по самые уши, лицом, не собирался сдаваться и продолжал настаивать на том, что кроме судовой кассы и груза, на корабле ничего из ценностей не было. Тут уже Гасконец не выдержал и, оттолкнув Пижона, который продолжал морально издеваться над моряками, схватил капитана за его бороду и, грубо притянув к себе, зарычал ему прямо в лицо.

— Послушай, Ван дер Леевен, или как там тебя. Мне надоело твоё упорство! Или ты сейчас рассказываешь, где ты спрятал ещё пятьсот гульденов, или будешь плясать под килем нашего корабля, как недавно это проделал тот мальчишка. Ну?!!!

Капитан был либо тёртым орешком, либо сильно жадным, хоть и было видно, что он боится пиратов, но он по-прежнему молчал, как молчала и вся команда оставшихся ещё в живых моряков.

— Вы ещё за это ответите перед Богом, а если повезёт, то и перед законом, вы не имеете права на нас нападать и грабить, — наконец смог ответить капитан голландского судна.

— У меня есть каперская грамота, осёл! И я отвечу перед законом, но перед французским, а не твоим. Либо ты говоришь, где спрятал на судне своё серебро, либо… — и он «уронил» голландца на палубу, сбив его подсечкой, а потом грубо приложил его лицом о твёрдую палубу, разбив нос, губы и брови.

На ноги голландец поднялся уже весь окровавленный, но это не остановило Гасконца, он продолжал избивать моряка, несмотря на его слабые попытки защититься. Перестав бить его руками, он дал волю ногам, сломав моряку, наверняка, не одно ребро.

На все крики несчастного о том, что он отдал все гульдены, которые у него были, следовал только очередной удар; пока, хлюпающий кровью, голландец не признался и не указал на место, где у него ещё были спрятаны деньги и немногие оставшиеся ценности. Отправленный за ними в тайник пират быстро принёс несколько дешёвых серебряных колец и одно золотое, бывшее, скорее всего, обручальным. Вместе с ними в тайнике были найдены ещё двести гульденов, но на этом и всё.

Несчастный получил ещё несколько слабых пинков, а потом, в отместку за потраченное время и сопротивление, Гасконец придумал наказание для упрямого капитана.

— Слушай приказ, всей абордажной команде взять иглы, которыми мы шьём паруса.

Приказ был тотчас исполнен. После этого Гасконец приказал пиратам встать в два ряда и прогнал капитана сквозь этот строй, дав команду колоть иглами несчастного.

Когда после третьего прохождения через строй голландец свалился без чувств на палубу, весь исколотый и кровоточащий, как бурдюк с вином, его засунули в пустую бочку из-под сахара, в которой кишмя кишели крупные тараканы, и кинули её в море. На разграбленный флейт зашвырнули несколько факелов, от которых тот начал медленно загораться, а всю оставшуюся голландскую команду, отплыв метров на пятьсот от судна, сбросили в воду.

Пьер Пижон и тут дал волю своему артистизму и театральности, решив, что палуба корабля — это не что иное, как театральные подмостки, на которых каждый доморощенный артист сможет сыграть свою драму или трагедию. В этот раз разыгрывалась драма, в главных ролях которой были голландцы. А Пижон был всего лишь режиссёром, но чрезвычайно умелым.

— Прошу, всех прошу! — широким, до невозможности театральным, жестом он предлагал голландским морякам взойти на доску, выставленную из пушечного порта прямо в море.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— В очередь, я сказал, в очередь! — кричал он на них, распихивая по одному. Но никто из моряков не стремился скорее ступить на эту доску, чтобы оказаться сразу в море, и потом пытаться добраться вплавь до недалёкого корабля, уже вовсю охваченного пламенем. А ведь его ещё надо было потушить.

Несмотря на сопротивление, все моряки, один за другим, были сброшены в море, под зловещее улюлюканье довольных расправой пиратов. Кто-то из голландцев сразу пошёл ко дну, кто-то, несмотря ни на что, смог добраться до своего судна и даже принялся тушить корабль, который был сейчас не только их временным домом, но и спасением.