Масть пиковая - Рауль Мир-Хайдаров

Гость, сбрасывая пепел сигареты, украдкой глянул на хо­зяина дома, какое впечатление производит на него его эмоци­ональная речь, но по отрешенному лицу хана было трудно что-либо понять, но в том, что он слушал внимательно, Сенатор не сомневался, и лениво смеженные веки говорили не о безразли­чии, наоборот, наверняка он прятал глаза, боясь прежде време­ни выдать свое отношение к разговору.

– Теперь что касается вас. Почему мой выбор пал на вас, почему я решил протянуть руку помощи? У англичан есть по­хвала «Селф мейд мен» – это значит: человек, сделавший себя сам. Поговорка в полной мере относится к вам, но и она при всей своей щедрости не полностью характеризует вас. Вы не только создали себя сами, вознесли так высоко в обществе, как только возможно, но и создавали других по своему желанию и усмотрению. Вы имели колоссальное влияние на Шарафа Рашидовича, вам его преемник обязан избранием в Белый дом, да и был ли в последние десять лет человек в Узбекистане, воз­несшийся круто, минуя вас, думаю, что нет. Не будучи про­фессиональным политиком, вы и есть настоящий политик, наверное, единственный на сегодня в крае. Отдать вас в руки правосудия в шаткое, неустойчивое время, когда нет ясности ни в чем, было бы непростительной ошибкой. А вдруг все вер­нется на круги своя и обществу вновь потребуется сильный че­ловек, жесткая рука? А где его взять? Опять возникнет дефи­цит, как сегодня, на инициативных, самостоятельных, чест­ных. А те, кого мы упоминали сегодня и на кого я не намерен рассчитывать впредь, готовы служить любой идее, любой вла­сти, лишь бы сохранить привилегии, для них социализм, ка­питализм, фашизм – все без разницы, такие и продадут в любую минуту, как предали вас.

Я не знаю досконально всех ваших идей – ни политиче­ских, ни хозяйственных, ни национальных, но вы уверенно претворяли их в жизнь и, судя по первоначальному впечатле­нию, вряд ли собираетесь отступать, перестраиваться, мне это больше по душе, чем бесхребетность, беспринципность. За ва­ми реальное знание ситуации в крае, знание души, традиций и чаяний народа, наверняка не исчерпано до конца и ваше поли­тическое и финансовое влияние на события, – осторожно за­кинул удочку прокурор.

Хан Акмаль по-прежнему слушал, прикрыв глаза, но руки его нервно перебирали четки, и на скрытый вопрос гостя он никак не реагировал, и тот продолжал.

– Спасая вас, я не ставлю никакой конкретной цели, хотя, может быть, я вас о чем-то и попрошу, но об этом позже. Убежден, такой человек, как вы, заслуживает помощи, несмот­ря ни на какие ошибки, заблуждения, злоупотребления, навер­ное, этого требовали какие-то высшие цели, интересы, пока неведомые мне.

Теперь самая трудная и последняя часть вашего вопроса – кого я представляю, кто стоит за мной и какие цели преследую я сам? Что бы я ни сказал по этому поводу, покажется неубедительным, а порою даже ложью. Возможно, я покажусь вам человеком с непомерным тщеславием, пытающимся взять груз не по плечам, – судить вам. Шаг к тому, что затеял, я сде­лал – сижу перед вами. Наверное, Акмаль-ака, вы отдаете себе отчет, что сегодня безвременье, безвластие, хотя видимость ее и сохраняется. Отсюда неустойчивость, неопределенность во всем, и потому на данный момент я никем не уполномочен ве­сти переговоры с вами, никто не стоит за мной, я пока пред­ставляю самого себя.

От неожиданности хан Акмаль выронил четки и поднял помутневшие то ли от выпивки, то ли от внутреннего напря­жения глаза и, не скрывая разочарования, злобы, спросил строго:

– А кто вы такой, чтобы игнорировать всех и так высоко возносить себя?

Сенатор рассчитывал на эту реакцию и, чтобы сбить пыл хану, вновь потянулся за сигаретой, оказавшейся последней в пачке.

– Кто я такой? – сказал он, закурив. – Человек не расте­рявшийся, реально знающий обстановку на сегодня, в буду­щем имеющий возможности оказывать влияние на события в крае, как вы прежде. А если еще откровеннее, я хочу заменить вас, природа не терпит вакуума, ваше место все равно рано или поздно кто-нибудь займет, я решил, что мне это по силам. И вам, наверное, лучше знать своего преемника в лицо. Ваши друзья, имея власть, проворонили ситуацию и сегодня без со­жаления отдают вас на заклание, и если я, единственный, про­рвался к вам с помощью, не логично ли благословить меня, назначить своим преемником?

Аксайский Крез засмеялся сначала тихо, а затем зашелся в громком, истерическом хохоте, гость не сразу понял, то ли это искусственная, деланная веселость, то ли хозяину действи­тельно смешно, а может, опять какой-нибудь трюк, чтобы сбить его с толку, следовало спокойно выждать и не любопыт­ствовать.

Насмеявшись вдоволь, хозяин вытер слезившиеся глаза и сказал, улыбаясь, вполне искренне:

– Вспомнил один старый случай, о нем лет двадцать на­зад печатали в газетах. Помните, в Конго при Чомбе арестова­ли нашего корреспондента «Известий» Николая Хохлова? Так вот, он беседует со своим сокамерником в тюрьме, естествен­но, о политике. Сосед по нарам разъясняет корреспонденту по­зицию своей партии, программу, цели, часто упоминает пыш­ное ее название. Идеи партии настолько привлекательны, сме­лы, пронизаны духом демократии, свобод, что наш журналист не выдерживает и честно признается, что, к сожалению, не знает ни этой партии, ни ее численности, ни где размещается ее штаб-квартира, хотя и живет в Браззавиле давно. Заключен­ный не смущается неведением корреспондента известной га­зеты и говорит, что не мудрено, вы и не могли знать об этой партии ничего. Вконец смущенный Хохлов спрашивает – она что, тайная? Да нет, отвечает коллега по несчастью, – не тай­ная, но дело в том, что эту партию я придумал здесь, в тюрьме, в этой камере, и пока состою в ней один, но место генерально­го секретаря я решил зарезервировать за собой, идеи все-таки мои! Не кажется ли вам, что ваши амбиции в чем-то схожи, уважаемый товарищ Акрамходжаев?

– Да, действительно, история смешная. Наверняка нечто подобное происходит сейчас и у нас в стране. Пользуясь де­мократией, свободой слова, терпимостью к разным идеям, и у нас развелось немало людей, подобных вашему генсеку без партии из Конго. Но в остальном я все-таки с вами не согла­сен. Для начала хотя бы то, что я нахожусь на свободе, а сегод­ня в условиях Узбекистана, когда расчищаются рашидовские конюшни по аналогии с авгиевыми, мало кто может дать га­рантии на этот счет, у многих рыло в пуху. Даже в вашем поло­жении, при ваших регалиях, связях, деньгах шансов остаться на свободе никаких, это однозначно, на что же рассчитывать остальным?

Сенатор увидел, как побледнело лицо у Креза, он вроде со­бирался что-то сказать или даже прервать его, но сдержался, удар был нанесен сильно и вовремя. Действительно, смеется тот, кто смеется последним.

– Теперь насчет тех, кого я представляю, или, по-конголезски, о членах партии, о программе. Повторяю, сегодня не время формировать ни единомышленников, ни определять какую-нибудь стратегию. Пусть все пройдут проверку временем, выдержат беспрецедентную чистку, а потом я определюсь, буду знать, на кого можно положиться и у кого какие взгляды на самом деле. Мое нынешнее служебное положение напоминает мне работу рентгенолога, я вижу всех, кого хочу, насквозь. А насчет программы – спешить тоже не следует, неизвестно, ку­да еще страна повернет.

Прокурор почувствовал, что в разговоре произошел какой-то перелом, и, судя по растерянности хана, в его пользу, и он уже уверенно продолжал:

– Обстоятельства, дорогой хан, и определят и стратегию, и тактику, и людей, которые лучше всего подходят для этого. Вы формировали правительство и партийный аппарат на свой лад, делали ставку на людей, которые ныне предали вас. Впро­чем, оговорюсь, предательство я бы пережил, если за ним сто­яла цель, но я не могу пережить их растерянности, трусости, никчемности. Вы можете хотя бы сегодня понять, что все, кого двигали много лет, сказались полными ничтожествами, не способными даже защитить себя, где уж тут думать об Отече­стве. Всю жизнь метались между официальным курсом и ва­шими желаниями, а сегодня не могут прибиться ни к тому, ни к другому берегу, потому что везде опасно и нигде нет гаран­тий, а эти люди живут только при гарантии их привилегий. А то, что за привилегии следует бороться или их защищать, они к этому не приучены, готовы служить при ясной погоде и по­путном ветре, а сегодня штормит…

– Тут вы в точку попали, Сухроб-джан, не на тех людей мы ставку дали, не ту породу вывели, – спокойно поддержал Ил­люзионист.

– Вот именно, метко вы сказали – не та порода. Ныне они ни народу не подходят, ни власти, оттого и злобствуют, меша­ют перестройке, лежат бревном, да что там бревном, железобетонной глыбой на путях обновления.

– Перестройки? – переспросил ехидно хан Акмаль.

– А почему бы и нет? Только на ее дорогах есть возмож­ности найти реальную самостоятельность республики, ее неза­висимость, а там посмотри, все революции делались поэтапно, даже Октябрьской, если не запамятовали, предшествовала главная – февральская. Сначала проедемся с партией на трам­вае перестройки, а там видно будет. А при самостоятельности Узбекистана, как я ее себе представляю, мы сможем быть здесь не тайными хозяевами края, как вы, дорогой хан, а открыты­ми, легальными. Суверенитет предполагает многое, тут уж вы не будете свои желания подстраивать под настроение Кремля, а такой путь открывает только перестройка, ей действительно альтернатив на данном этапе нет, она вполне совпадает с ва­шими целями, насколько я их знаю, Акмаль-ака.