ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. - ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ

Сен-Жюст пожал плечами. Брать Бастилию ради этого не стоило.

…Он был недоволен собой – извратительная рукопись, найденная в Бастилии, напомнила ему об «Органте».

Когда он рассказал Демулену о своей находке, Камилл долго смеялся и пожалел, что Сен-Жюст не прихватил стользабавную литературу с собой.

– Очень интересно, что бы сказал об этой шутке Максимилиан, – задумчиво проговорил он и пояснил: депутат Учредительного собрания Максимилиан Робеспьер, его давний друг и однокашник по элитному коллежу Луи-ле-Гран, слывет крайним пуританином, и подобные доказательства порочности старого строя, вроде этой рукописи (или рукописи самого Сен-Жюста «Органт», пошутил Демулен), вызывают у него многочасовые судорожные излияния на тему добродетели и пагубности порока. А потом, все еще смеясь, Камилл заметил, что и сам Антуан своим занудным (временами) характером и разглагольствованиями о добродетели (постоянно) очень напоминает ему этого самого Робеспьера.

Это имя было знакомо Луи Антуану – он видел выступление малоизвестного депутата Ассамблеи в Версале. И тогда еще обратил внимание на его странный холодный и как будто не от мира сего взгляд. Но в революционный список близких знакомств Сен-Жюста Робеспьер не входил. Хотя Луи Антуан успел уже познакомиться (как поклонник, разумеется) с некоторыми «левыми» ораторами Собрания. В частности, с самими лидерами «конституционного триумвирата» Ламетом и Барнавом, чьей «дружбой» Луи Антуан очень гордился [62].

Как и дружбой с Демуленом. Они тогда сошлись очень быстро, два уроженца Пикардии, Камилл и Антуан, и важную роль в их знакомстве сыграл их общий земляк и давний друг Сен-Жюста Вилен Добиньи, перебравшийся в Париж еще до революции, а в самом ее начале ставший одним из активнейших кордельеров, близких не только Демулену, но и Дантону. Чем-то взбалмошному и непутевому Демулену пришелся по душе молодой провинциал, чей несколько мрачноватый и чересчур серьезный вид и важные манеры резко контрастировали как с его внешним обликом, так и с неприличной поэмой, которую он написал. К «Органту» Демулен отнесся со скрытой иронией, – стихи ему понравились мало, но он все же сообщил о выходе поэмы в шестом номере газеты «Революция Франции и Брабанта» [63].

Отсмеявшись, Демулен – некрасивый, заикающийся, подергивающий плечом! – подмигивая Сен-Жюсту, предложил, чтобы продолжить тему, сходить к актрисам, – в те дни Камилл был нарасхват у всех парижских женщин, – герой Пале-Рояля, первый подавший клич к походу на Бастилию и первый предложивший революционную кокарду зеленого цвета – цвета надежды!

Тогда Сен-Жюст отказался, что вообще-то не извиняло его в целом, – до этого, да и после он не раз принимал предложения Демулена и его друзей: в эти жаркие, осененные трехцветной Зарей Свободы, бастильские дни многим казалось, что революция освободила человека не только от тирании сословных законов, она освободила и его закрепощенные прежними предрассудками нравы.

Тогда же он познакомился и с Анной Тервань, которую все почему-то называли Теруань де Мерикур.

А потом он пришел в себя. Праздничные дни революции кончились, как и дружба с Демуленом. Поздней осенью этого же года Сен-Жюст вернулся в Блеранкур.

В Блеранкур «муниципальная революция», то есть смена старой сеньориальной администрации, пришла довольно поздно – в начале февраля 1790 года (в Страсбурге это произошло в июле, а в Труа, Льеже и Руане – уже и в августе 1789 года). Но для Сен-Жюста она значила очень много: секретарем муниципалитета стал его близкий друг Виктор Тюилье, а мэром вместо ненавистного Антуана Желе был избран богатый крестьянин Луи Оноре.

Рядовой участник «бастильской революции» Сен-Жюст, овеянный теперь как бы отблеском ее славы, друг Демулена, Барнава и Ламента, с молчаливого согласия новоизбранных блеранкурских властей с головой погрузился в «патриотическую работу», разъезжая по коммунам и создавая отряды Национальной гвардии там, где их еще не было.

Его непоколебимая уверенность в своей правоте; его блестящий офицерский мундир, мелькавший то тут, то там; хрупкая тонкая фигура совсем еще молодого человека; бледное лицо, светло-серые, как будто стальные, прожигающие насквозь глаза; развевающиеся длинные волосы; но главное – страстные речи о новой эре скорого всеобщего счастья, отличавшиеся холодной логикой и вместе с тем – скрытой энергией, перед которыми никто не мог устоять – ни мужчины, ни тем более женщины, – быстро превратили Сен-Жюста в самого яркого публичного политика кантона.

Некоторые жители Блеранкура, до этого хорошо знавшие юного Луи Антуана и имевшие о нем далеко не лестное мнение, как о пустом бездельнике, либертене и едва ли развратнике, – были ошарашены: перед ними был другой человек.

Мнение это не было лишено оснований. Но он еще не до конца порвал со своим прошлым…

Уже через три месяца после начала «патриотической деятельности» Сен-Жюста большая часть горожан была готова носить его на руках, – и тут его немногочисленные завистники и враги (семейства Желе и Торенов, отодвинутые на задний план как «подозрительные сторонники прежнего режима») ничего не могли поделать.

В апреле собрание жителей города избрало двадцатидвухлетнего Сен-Жюста на департаментское собрание в Шони, которое, руководствуясь декретом Учредительного собрания об уничтожении старых провинций и новом административном разделении всей территории страны на 83 департамента от 15 января 1790 года1, должно было определить главный город департамента Эна, куда входил теперь и Блеранкур.

С поручением земляков Сен-Жюст не справился – административным центром департамента был избран не Суассон (за что ратовали блеранкурцы), а Лан, но одержал личную победу. Присутствовавший на ассамблее в Шони старый Антуан Желе, с ревностью и негодованием следивший за успехами несостоявшегося жениха своей дочери, публично объявил о несовершеннолетии делегата от Блеранкура, то есть, прикрываясь буквой закона, хотел оспорить его полномочия и выставить вон. Вместо этого юному заместителю командира Национальной гвардии Блеранкура и другу «сокрушителя Бастилии» Камилла Демулена устроили овацию. Месье Желе настаивал на своем, поэтому скандал кончился тем, что «взашей» (как об этом с удовольствием написал в письме Демулену Сен-Жюст) вытолкнули самого сьера Желе. Крики «Вон! Вон! Долой его!», провожавшие изгнание бывшего мэра, долго еще музыкой отдавались в ушах Луи Антуана.

Осыпанный множеством поздравлений (в том числе и от представительниц прекрасного пола), а также заверениями в том, что при следующих выборах в Национальное собрание страны его кандидатура будет поддержана всеми истинными патриотами, Сен-Жюст покинул Шони.

В своей возросшей популярности он убедился в тот же день, когда, не доехав до Блеранкура, был остановлен вышедшими встречать его крестьянами соседней с городом коммуны Маникан. Овация, таким образом, продолжалась. Крестьяне пожаловались «делегату ассамблеи в Шони» на своего сеньора графа Лораге де Бранка. Для пребывавшего в эйфории Сен-Жюста в тот момент не было ничего невозможного. Феодальные повинности? Так они давно отменены. Аренда господской земли? Не платить – все люди братья! И вообще, скоро Учредительное собрание примет декрет о разделе земельной собственности, и тогда каждый получит то, что и так принадлежит ему по праву… Ах, угрозы со стороны графа? Так пойдемте и поговорим с ним, поговорим пока по-хорошему…

Вот приблизительно в таком духе Сен-Жюст и выступил перед крестьянами Маникана, после чего повел их к дому графа. Как оказалось, либерал-граф, перед революцией считавший себя сторонником конституционной монархии и другом народа (и одно время даже переписывавшийся с будущим главой «коммунистического заговора» Бабефом), жил в доме, окруженном, словно средневековая крепость, широкими рвами с водой. Поэтому, когда огромной толпе, подступившей к его дому, было сообщено, что сеньор находится в поле, проверить это не было никакой возможности. И тогда, как пишет сам Сен-Жюст, он сделал следующее: на глазах у всей толпы «поступил, как Тарквиний [64]- у меня в руке был прут, и этим прутом я посбивал головки оказавшихся передо мною папоротников, что росли под окнами замка, и, ни слова не говоря, мы повернулись к нему спиной».

Перед домом остались только скошенные безжалостной рукой юного делегата папоротники…

Намек, поданный Сен-Жюстом крестьянам, был более чем прозрачен: головы тех, кто противится завоеваниям третьего сословия в революции, падут, как головки папоротников [65].