Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Уолтер Лакер

Если Октябрьская революция была абсолютным бедствием, то как оценить предшествующую ей Февральскую революцию и отречение царя?

Многие монархисты и правые утверждают, что это начало всех зол и именно здесь надо искать тех, кто ответствен за последующие события. Однако в начале 1917 года царский режим был полностью дискредитирован и, по существу, находился в изоляции, по крайней мере, если говорить об общественном мнении. Не только Милюков обрушился на режим в беспрецедентно резкой речи, объявив его предательским, но и Пуришкевич, глашатай крайней правой, столь же беспощадно оценивал состояние дел. Теперь правая вслед за Солженицыным пытается доказать, что Февральской революции не должно было быть, однако это не означает, что бессмысленная, лишенная цели политика верхов могла бы продолжаться и дальше.

Только крайние правые безоговорочно осуждают отречение царя. В годы гласности возник большой интерес к гражданской войне, и многие основные публикации того времени — воспоминания Деникина, романы Краснова, «Архив русской революции» (впервые опубликованный в Берлине в 20-е годы) — были переизданы в Москве. Если национал-большевики стремились к уравновешенному подходу, пытаясь найти и доброе и злое в обоих лагерях гражданской войны, то традиционная правая после устранения коммунистической цензуры полностью отождествила себя с белыми и не находит у красных ничего, кроме ошибок и преступлений.

Ранее они даже намеком не отваживались на подобное. Где же причина — в отмене цензуры или правые после 1985 года воистину переосмыслили события? Мы уже задавались этим вопросом. Многие правые, включая главных редакторов ведущих правых изданий, раньше были членами компартии. Есть основания полагать, что они вступили в нее не только для того, чтобы закамуфлироваться и обеспечить себе карьеру. Иными словами, некоторые, возможно, и впрямь обратились в новую веру или, по меньшей мере, радикально переменили взгляды. Они не отрицают, что белые также проводили террор, однако, по их мнению, в гораздо меньших масштабах, чем большевики, которые первыми начали массовый террор против населения. Почему же белые потерпели поражение в гражданской войне?[153] Потому ли, что коммунисты были более беспощадны и более едины? В какой-то момент в октябре 1919 года казалось, что белые вот-вот победят. Чем же объясняется их внезапное крушение? Очевидный ответ: большинству крестьян было явно не по душе, что крупные помещики вернутся и потребуют обратно розданную крестьянам землю. Не по душе возвращение старого было и нерусским народам, составлявшим около половины населения страны, — их отнюдь не увлекал лозунг «единая и неделимая Россия». Существовали и другие причины, но и этих было вполне достаточно, чтобы весьма затруднить победу белых армий. Позднее белые заявляли, что их целью была не контрреволюция как таковая, а возвращение прежнего порядка вещей. Однако их политические цели никогда не были разъяснены достаточно четко, если не считать враждебности большевизму, и эта неясность резко ограничивала привлекательность белого движения. Керенский и Милюков, соответственно глава и министр иностранных дел Временного правительства, были анафемой для русских монархистов в эмиграции, и после 1987 года положение не изменилось. В этих кругах не симпатизировали партиям центра, всем тем, кто отстаивал парламентскую демократию, не говоря уже о сторонниках социальной демократии. С наступлением гласности русская правая вновь открыла для себя наследие русской эмиграции, в какой-то мере реанимировала его и приняла на вооружение. Эта тенденция начала проявляться примерно десятилетием раньше: с конца 70-х годов в Советском Союзе возобновился интерес к эмиграции и наметилось явное желание реабилитировать хотя бы некоторых политических противников шестидесятилетней давности[154].

Есть поразительные параллели между тем, в каком духе проводили реабилитацию коммунисты до эпохи гласности, и взглядами крайней правой. Ни коммунисты, ни ультраправые не были заинтересованы в реабилитации либералов, левых или этнически нерусских эмигрантов[155]. Их общим знаменателем был русский патриотизм. Не имело значения, что большинство либералов и меньшевиков были последовательными врагами фашизма и сталинизма, а правые, напротив, склонялись то в одну, то в другую сторону. Например, среди тех, кто вернулся в СССР после 1945 года или хотя бы выразил готовность сотрудничать со сталинской Россией, было весьма немного демократов. Важной особенностью «реабилитации», предшествовавшей 1985 году, был преимущественный интерес к первой волне эмиграции — к тем, кто покинул Россию в годы революции и гражданской войны, тогда как лица, сотрудничавшие с Германией во время второй мировой воины или покинувшие страну в этот период, по-прежнему считались предателями, не заслуживающими прощения. В ходе реабилитации при Брежневе расточались комплименты выдающимся деятелям культуры, например Стравинскому, политические взгляды которого были не слишком известны, но убежденные антикоммунисты оставались за чертой признания. Позиция правых после 1987 года оказалась иной. Приветствовались даже крайние антикоммунисты-эмигранты. Среди правых возникли разногласия по поводу таких фигур, как генерал Власов, — для некоторых консерваторов, в особенности ветеранов войны, он оставался предателем. О его роли в истории велись долгие споры, которые не закончились и по сей день[156]. Непоследовательной была и позиция ведущих правых журналов. С одной стороны, они резко осудили повесть Д. Гранина «Зубр», посвященную одному из ведущих генетиков (человеку аполитичному), который в 20-е годы был послан в Германию продолжать свои исследования и решил остаться там при Гитлере, когда оказалось, что большинство его родных погибло в ходе сталинских чисток. (Он был захвачен советскими войсками в 1945 году, ему разрешили продолжить работу в лабораториях ГУЛАГа, а затем полностью реабилитировали.) С другой стороны, те же журналы восхваляли эмигрантских политиков, сотрудничавших с нацистами по свободному выбору, а не по необходимости.

Подобно большевикам начала века, новая русская правая ставит вопрос: какую часть культурного наследства следует принять, а от чего необходимо отказаться. Более просвещенные правые стремятся закинуть сеть как можно шире, безумные маргиналы стараются отбросить практически всех, кто не принадлежал к «черной сотне».

А поскольку к ней принадлежало не так уж много деятелей культуры, остатки наследия весьма скромны, хотя в него включены кое-какие забытые писатели, вроде Шабельской и Крестовского[157]. Все правые единодушно считают, что Пушкин, Лермонтов и Гоголь — неотъемлемая часть культурного наследия России. Нерусское расовое происхождение Пушкина не принимается во внимание, а некоторые его (и Лермонтова) стихи, кажущиеся непатриотическими, объявляются апокрифами. Величайшим из русских писателей и мыслителей считается Достоевский; все его юбилеи пышно отмечались. Отношение к Толстому нельзя назвать отрицательным, но оно намного холоднее: своими произведениями он подрывал власть царя и церковь, был пацифистом, не обнаруживал никакого интереса к исторической миссии России и проявлял другие нездоровые тенденции.

В основном так же относятся к Тургеневу и Чехову: они не personae non gratae, но они слишком вдохновлялись Западом и мало сделали для воспитания русского народа в духе патриотизма. Когда дело доходит до XX века, положение становится еще хуже. Для многих правых Есенин — настоящий идол. Он выглядит для них особо привлекательно: молодой человек безупречного крестьянского происхождения, в юности — пастух. Обладал большим талантом, а после смерти его подвергли остракизму в Советском Союзе. То, что он критиковал американский образ жизни и предвещал «падение небоскребов», также сближает его с правыми. Он воспевал русскую деревню, жатву, мирные ландшафты, Иисуса и Деву Марию, идущих по полям. Но, с другой стороны, Есенин был «плейбоем» и хулиганом, певцом проституток и пьяных драк, автором кощунственных стихов о Христе.

Есенин приветствовал революцию, однако позднее писал, что чувствует себя чужим в родной стране. Он покончил с собой, как спустя несколько лет Маяковский, и по сей день ходят легенды, что — так же, как и Маяковский, — он был убит или, по крайней мере, его подтолкнули к самоубийству[158]. Как и во многих других случаях, немалая вина приписывается здесь Троцкому, хотя Троцкий ценил талант Есенина и был одним из его доброжелателей среди вождей коммунистов. Подобно тому как большевики молились на рабочий класс, русская правая обожествляет крестьянство. Это единственный подлинный носитель и заступник «русской идеи». Все прочие классы — паразиты или, в лучшем случае, ненадежные союзники. В этом свете культ Есенина в лагере новой русской правой не вызывает удивления: именно таковы были идеи самого Есенина и его наставника Клюева, по преимуществу крестьянских авторов, когда в канун первой мировой войны они штурмом взяли литературный Петербург.