50 & 1 история из жизни жены моего мужа - Екатерина Великина

Запуск начинается со слова «холмик», далее отсчет идет на минуты:

Десять минут на то, чтобы одеться самой и одеть заспанного Ф., десять минут, чтобы выяснить у френдов, где бы тут поблизости обследоваться, сорок минут на дорогу, и – ура! – я у дверей заветного заведения.

Как вы догадались, опять прекрасное и постыдное. Прекрасное: я умру, но не скоро. Постыдное: в моих легких только легкие и ничего более, и, чтобы узнать это, я заплатила четыреста рублей.

Хотя… какие-то жалкие четыреста рублей – и такая радость.

Радовалась, правда, недолго. Ровно до того времени, как встретилась с главным легочником планеты.

– Говно твоя флюорография, – сказал мне главный легочник. – Она на самом деле ничего не показывает. Впрочем, привяжи шерстяной шарф.

В данный момент сидю в шарфе и прислушиваюсь к ощущениям. Беснующимся зеленым человечкам показываю полученный от медицины штамп «Патологических изменений органов грудной полости не выявлено». В три голоса они орут мне: «А как же непатологические?» Но я делаю вид, что не расслышала. В конце концов, что такое эти «непатологические изменения»? Что там говорит Яндекс? Шум в ушах – тахикардия – головокружение – онемение кончиков пальцев…

СКАЗКА

Он выкатился так же неожиданно, как шарик жевательной резинки из автомата в супермаркете, и с гулким грохотом упал ей под ноги, едва не задев своим носом мысы лакированных сапог. Натуся не испугалась: во-первых, она работала бухгалтером – а что может быть страшнее цифр, во-вторых, у нее в груди билось рубиновое сердце, а в-третьих, бояться было некого: так себе, пустячок. Небольшого роста мужчина, каких обычно обижают «мужичонками», невыразительное лицо, штаны с кривыми стрелками и третьей свежести майка, выглядывающая из-под задравшегося пуховика.

– Ты откуда, чучело? – ласково спросила Натуся, всей своей массой наклонившись над тщедушным тельцем.

– Оттуда! – Он закашлялся и ткнул пальцем в неопределенную сторону. – Меня Костик зовут.

– Понятно, – хмыкнула Натуся. – А тут чего валяешься? Выгнали?

– Нет. Я ангел небесный, а оттого выгнать меня нельзя, потому что дом мой везде.

– Понятно, – еще раз хмыкнула Натуся, хотя ничего понятно ей не было, а так только – казалось. – Ты, может, псих?

– Наверное, – доверчиво ответил ей Костик. – Я еще не знаю пока.

– Вот ведь чучело же!

Натуся расхохоталась сытым бабьим хохотом, так искренне, что позабыла о том, что ей не следует открывать рот широко, ведь от этого виден ее золотой зуб, который теперь не в моде. Рубин в груди забился часто-часто и начал исходить каменной слезой.

«Была-не-была», – подумала Натуся, а вслух сказала:

– Вставай, чучело. Пойдем.

И они пошли. Мимо рынка с сонными торговками, вдоль игровых павильонов в лампочках, через площадь, покрытую лужами: из дома небесного в дом земной.

По дороге Натуся поддерживала Костика за воротник и плакала ему про то, что аванс маленький, и про то, что соседская кошка писает в подъезд, и про то, что даже зимы сошли с ума и теперь снега разве дождешься… Костик уныло вздыхал и изредка поддакивал, и от этого Натуся жаловалась еще больше.

Придя домой, Натуся тут же завернула Костика в серый платок из козьей шерсти и принялась потчевать вчерашними макаронами с фаршем. Костик ел, как хозяйский кот: с разумной жадностью, не нервно, но и своего не упускал – тарелка пустела быстро, и Натуся постоянно подкладывала ему из сковородки, неприятно царапая тефлоновое дно.

Наконец, когда Костик наелся и настала пора пить чай, Натуся приступила к главному:

– Ты вот, говоришь, ангел… Чудеса, значит, всякие, будто бы… И вообще.

Костик сверлил взглядом клеенку, и весь его вид говорил о том, что он не понимает Натусиных намеков или, что еще более вероятно, не хочет их понимать.

– Или вот, например, желания исполнять всякие вас же там учат, – не унималась Натуся. – Само собой, если человек хороший.

Костик зевнул. Этот обыденный и совсем не ангельский зевок неожиданно разозлил бухгалтера, и она пошла ва-банк.

– Может быть, ты считаешь, что я не заслуживаю чуда? – взревела Натуся и стукнула кулаком по столу. – Вам там, может, кажется, что я вообще всех подряд на улице подбираю?

Рубин рвал грудь, подбородки тряслись, травленные химией волосы искрились в свете лампы.

Костик зевнул еще раз, хлебнул чая и как раз в тот самый момент, когда Натуся захотела плеснуть в него кипятком, заговорил:

– Я исполню ваше желание, Наталья Николаевна. И чуда тут нет и не потребуется.

– Как это не потребуется? – обиделась Натуся. – Еще как потребуется! Все бы вам экономить.

– Чего вы хотите, Наталья Николаевна? – посмотрел на нее Костик. Хотя в его взгляде не было ничего необычного, Натуся смутилась.

– Ну, не знаю…

– Смелее, смелее, – улыбнулся он ей. – Говорите как есть, и я тотчас же приступлю к исполнению.

– Я устала, Костик. А еще я ужасно одинока. Может быть, вам покажется это странным…

– Нет, не покажется.

Костик встал с дивана, довольно неловко обошел стол и начал собирать чашки и пустые тарелки. Точно завороженная, Натуся следила за его движениями: она ждала. Тем временем Костик сложил посуду в раковину и принялся ее мыть с таким деловитым видом, как будто делал это всю жизнь. Натуся ждала. Когда последняя тарелка заняла свое логическое место в гнезде сушилки, Костик вытер руки и направился в комнату. Сквозь приоткрытые двери было видно, как он снует туда-сюда, перекладывая вещи с места на место. Включился пылесос. Выключился. Она по-прежнему сидела на стуле, напряженная, как червовая дама на игральных картах. Наконец, когда Костик вышел в прихожую и оттуда раздался звук щелкающего замка, Натуся встрепенулась.

«Уйдет! Уйдет и не вернется!» – от этой догадки ей стало так страшно, что она тут же побежала к дверям.

Костик стоял в проеме, у ног его терлась тощая рыжая кошка с драным ухом.

– Это еще что такое? – удивилась Натуся.

– Ваше желание, – развел руками Костик. – Вы же сами сказали что устали и что вам одиноко. Дома чисто, и теперь вы можете отдохнуть.

– А это? – Натуся ткнула пальцем вниз.

– А это Лизавета. Ее соседи ваши выгнали. Она тоже по-своему несчастна.

– Идиот!

Всю ночь Натуся ворочалась на подушках. Да еще и проклятущая кошка норовила залезть к ней в постель.

– Надо же что придумал! Посуду вымыл, эту блохастую приволок, и на тебе пожалуйста – желание. Все привыкли филонить… филонить… ффф.

Она заснула только под утро, рассерженная и перевозбужденная, и во сне видела свою покойную маму, которая советовала ей немедленно выйти замуж и купить азалию. Когда прозвенел будильник, Натуся все еще ругалась с мамой из-за цветов, но, к глубочайшему своему удивлению, ей удалось встать бодрой и полной сил. Лизавета сидела рядом, на прикроватном коврике, и пела главную кошачью песню – обо всем и ни о чем, Костик сопел на кухонном уголке, положив голову на стол.

«Ладно уж, – подумала Натуся. – Пусть живут, раз так».

И они зажили. Желания по-прежнему исполнялись, не так, как бы того хотелось Натусе, но исполнялись, и если уж совсем начистоту – ей не в чем было упрекнуть Костика. Когда ей становилось грустно – он рассказывал смешные истории и так умилительно корчил рожи, что она только покатывалась со смеху. Когда у нее схватывало живот, он тут же заваривал чай с ромашкой. А если случалось так, что у Натуси болела душа и по рубину катились каменные слезы – тут же прибегала Лизавета и запевала свою вечную песнь. Через какое-то время Натусе начало казаться, что она счастлива. Не тем большим счастьем, которое испытывают герои любовных романов, а маленьким и скромным, пожалуй, даже старушачьим счастьишком, когда все ровно, спокойно и разложено по полочкам и от самой этой ровности уже хорошо. Так продолжалось до последней недели декабря.

А в последнюю неделю декабря появилась Любка. Большая и растрепанная вбежала она к Натусе, протянула коробку с пирожными и тут же бросилась на кухню.

– А это у тебя кто? – услышала Натуся, к тому времени пихавшая высокие Любкины сапоги в шкаф, подальше от когтистой Лизаветы. Сапоги были красивые до нескромного и правильные – по сезону: внутри не мех и не кожа голая, а шерстяная подкладка – как раз то, что нужно для бесснежного декабря.

– Да так… Костик… на улице нашла, – проворчала Натуся. Таких замечательных сапог у нее не было и не предвиделось: премию не дали, а зарплата была потрачена еще неделю назад.

– А я тоже нашла! – крикнула из кухни Любка. – Такого мужика нашла, ты-себе-не-представляешь-какого-ах.

– Так уж и «ах»?

Одним резким движением Натуся запихала сапоги в шкаф и вошла на кухню.

– Так уж и! Сапоги видела? А еще и пальто демисезонное, и куртка. Он из начальства нашего. Сама понимаешь, не бедный.

Любка сидела за столом, подперев голову руками. Ее румяное лицо светилось. И это было не то скромное старушачье счастье, к которому привыкла Натуся, а счастье выпуклое и кричащее: женское. И в ту же секунду показалось Натусе, что весь ее мир надуманный и ненастоящий, и она уже не слушала Любку, а только смотрела в окно. За окном плыли серые тучи и моросило. Любка что-то рассказывала, ела пирожные, сама подливала себе чай и отправилась домой, только когда часы пробили восемь.