Чисто женская логика - Виктор Пронин

Цокоцкий был наряден, румян, уверен в себе. Сидел чуть вразвалку, забросив ногу на ногу, играл зажигалкой, изготовленной в виде винтовочного патрона. Бухгалтер Хромов был в точности такой, каким и положено быть бухгалтеру — лысоватый, с зализанными назад жидкими волосенками, торчащим вперед достаточно массивным носом. И сидел он как бы пребывая в какой-то зависимости — подавшись вперед, чтобы получше уловить вопрос и тут же, не задумываясь, ответить на него быстро и полно. Это должно убеждать следователя в искренности его, в бесхитростности и полнейшей открытости. Начальник отдела снабжения Рыбкин был насторожен, на вопросы откликался как-то нервно, даже на те, которые относились совсем даже не к нему. Видимо, сам вызов к следователю заставлял его напрягаться, чтобы ответить и убедительно, и неуязвимо.

— Значит, вы утверждаете, что со смертью Балмасова дела на фабрике не пошли хуже? Предприятие не развалилось? — спросил Убахтин, не обращаясь ни к кому отдельно.

— Дела пошли лучше, — первым успел ответить Хромов. — Это видно даже по тем налогам, которые мы заплатили.

— Неужели смерть генерального директора так быстро и так благотворно повлияла на экономические показатели? — усмехнулся Убахтин.

— Перемены к лучшему зрели давно, они накапливались несколько месяцев.

Просто уход Балмасова совпал по времени с результатами, которые неизбежно должны были прийти, — веско сказал Цокоцкий.

— Можно мне? — как школьник поднял руку Рыбкин.

— Конечно, говорите, — разрешил Убахтин.

— Леонид Валентинович скромничает, говоря что все происшедшее результат давней нашей работы. В последние дни мы ужесточили наши отношения с поставщиками, с реализаторами, оптовиками, затребовали ранее невыплаченные долги и так далее. Собственно, это даже не ужесточение, а установление отношений обязательных и ответственных. О покойниках не принято говорить плохо, но уж коли мы оказались в кабинете следователя, то не будет большим грехом сказать, что Балмасов не только руководил, но и изрядно мешал работе.

— Чем? — спросил Убахтин.

— Капризность, своенравность, желание поступить по-своему невзирая на производственные обстоятельства. Все это было. Да, он учредитель, да, благодаря ему возникло наше предприятие... Но он же достаточно успешно мешал общей работе, — Рыбкин вынул платок и вытер вспотевший лоб. Видимо, столь длинная речь не далась ему легко.

— Я слышал, что и главный бухгалтер не оставался в стороне? Подписанные вами бумаги нанесли немалый ущерб предприятию, это так? — обратился Убахтин к Хромову.

— Подписанные мною бумаги нанесли ущерб не только предприятию, но и мне лично! — с неожиданной твердостью сказал бухгалтер. — Со всеми своими сбережениями я взлетел в трубу. Благодаря Балмасову. И у меня есть несколько его записок, которые подтвердят мою правоту.

— Вы не слишком сожалеете о его смерти?

— Я нисколько об этом не сожалею. И я не знаю на фабрике человеке, который так бы уж убивался по поводу безвременной кончины Балмасова. Леонид Валентинович, скажите, сколько он вам задолжал, — повернулся бухгалтер к Цокоцкому.

— Пятьдесят тысяч долларов, — бесстрастно сказал Цокоцкий. — И, как я понимаю, отдавать не собирался.

— Он вам так и сказал? — уточнил Убахтин.

— Открытым текстом.

— Давно?

— Месяца два назад.

— И что вы ответили?

— Послал.

— Далеко? — улыбнулся Убахтин.

— Отсюда не видно.

— А вы, — Убахтин посмотрел на Рыбкина. — У вас тоже свои счеты с Балмасовым?

— Как и у всех, — мрачно ответил снабженец.

— И в какую сумму валились ваши отношения?

— Семья. И плюс семнадцать тысяч долларов.

— В каком смысле семья?

— Он принял на работу мою жену. Естественно, я не возражал. А потом ему понравилось ездить с ней в командировки. Он, видите ли, не мог без нее обходиться. Она — специалист по дизайну. Ткани, расцветки, модели... Ну, и так далее. Ему постоянно нужны были ее дельные, грамотные, профессиональные советы.

— И чем кончилось? — спросила Касатонова, проникнувшись бедами снабженца.

— Мы уже не живем вместе.

— А дети?

— Дети с ней.

— А вы?

— А я пошел по рукам, — все с той же непробиваемой мрачностью ответил Рыбкин.

— Если я вас правильно понимаю, вы считаете, что все случившееся с Балмасовым... Справедливо?

— Скажу так... Мы в отделе снабжения тостов не произносим, слов злопыхательских у нас не услышите... Но шампанское пьем вторую неделю, не просыхая, и не собираемся прекращать.

— Пригласили бы, — проворчал Хромов.

— Приходи, Федорович... Всегда будем рады.

— Так уж, небось, все выпили?

— А мы пополняем запасы.

— Тогда приду, — кивнул Хромов, словно приняв для себя какое-то важное решение.

— Кто убил Балмасова? — неожиданно спросил Убахтин.

— Нужен убийца? — усмехнулся Цокоцкий. — Я так вам скажу, Юрий Михайлович... Не знаю, кто его убил. За что — знаю, кто — не ведаю. Но скажу так — убить мог, кто угодно. Первый же, кто потерял самообладание, в ком еще осталось немного достоинства, немного гордости, чести... — А может быть, все эти высокие слова здесь не слишком уместны? — подала голос Касатонова. — Может, за убийством стоит обыкновенное нетерпение?

— Понятые тоже участвуют в расследовании? — спросил Цокоцкий, повернувшись к следователю.

Не следовало бы произносить ему эти слова, ох, не следовало. Касатонова вскинула голову, ноздри ее достаточно выразительного носа чуть дрогнули, напряглись. Она нервно достала сигаретку, подошла к Цокоцкому, совсем близко подошла, почти вплотную.

— Угостите огоньком, Леонид Валентинович! Коньячком вы меня уже баловали, за что благодарна до сих пор... А теперь бы огонька.

— Всегда, пожалуйста, — Цокоцкий щелкнул причудливой своей зажигалкой, Касатонова наклонилась, через сигаретку втянула в себя огонек, затянулась, а когда Цокоцкий щелкнул крышечкой, она бестрепетной своей рукой взяла у него зажигалку, и подойдя к следователю поставила ее на стол.

— Прикуривайте, Юрий Михайлович.

Ничего не понимающий Убахтин, послушно вынул из пачки сигарету, прикурил.

Цокоцкий поднялся, подошел к столу, взял зажигалку и вернулся на свое место, снова втиснувшись между бухгалтером и снабженцем.

— Вы хотели что-то сказать? — обратился Убахтин к Касатоновой, все еще пребывая в замешательстве от странности ее поведения.

— По-моему, все уже сказано, — Касатонова передернула плечами. — Пусть идут товарищи... На их плечах фабрика, процветающая между прочим, фабрика.

— Ну, что ж, — согласился Убахтин. — Только пусть протокол подпишут.

Цокоцкий, Рыбкин и Хромов подошли к столу и поочередно поставили свои подписи под протоколом, который все это время Убахтин вел старательно и подробно.

— Спасибо что пришли, до скорой встречи, — сказал Убахтин, беспомощно глядя на Касатонову.

— Неужели вам еще что-нибудь неясно? — обернулся Цокоцкий.

— Убийца нужен, позарез нужен убийца, Леонид Валентинович! Я над собою не властен.

— В таком случае... Желаю успехов.

— Всего доброго, — с непреходящей мрачностью сказал Рыбкин.

— Счастливо оставаться, — поклонился Хромов.

Все трое направились к двери, уже в коридор вышли Хромов и Рыбкин, уже прощально махал рукой Цокоцкий, улыбаясь приветливо и неуязвимо, как вдруг раздался негромкий, даже какой-то вкрадчивый голос Касатоновой.

— А вас, Леонид Валентинович, я попрошу остаться.

— Не понял? — обернулся Цокоцкий.

— Входите, Леонид Валентинович, входите, — радушно предложила Касатонова.

— Хочу вам кое-что показать.

— Нам тоже вернуться? — спросил Хромов.

— Думаю, не стоит надолго оставлять фабрику без руководства, — ответила Касатонова.

— Может быть, нам подождать Леонида Валентиновича?

— И этого не надо.

— Я что ... Надолго? — спросил Цокоцкий.

— Как знать.

— Юрий Михайлович! — воскликнул Цокоцкий гневно. — Что происходит?

— Честно говоря, я и сам жду пояснений от Екатерины Сергеевны.

— А вы уже здесь не работаете? — съязвил Цокоцкий.

— Пока не знаю... Но вы проходите, Леонид Валентинович, присаживайтесь.

— Извините, — Цокоцкий вдруг стал нестерпимо официальным и даже каким-то церемонным. — У меня, к сожалению, очень мало времени. Я должен ехать на работу. Как только понадоблюсь, звоните, всегда к вашим услугам. Всего доброго!

— Интере-е-есно? — протянула Касатонова с вульгаринкой в голосе и, наверно, эта вот ее интонация остановила Цокоцкого на пороге. Он оглянулся удивленно — да та ли это изысканная дама, которую он знал до сих пор?

— Садитесь, Леонид Валентинович, — обрел, наконец, властность Убахтин.

И Цокоцкому ничего не оставалось, как сесть на свой, еще не остывший стул. Он нервно достал сигарету, вздрагивающие пальцы не подчинялись ему и Касатонова даже вынуждена была взять зажигалку из его рук, сама щелкнула и поднесла огонек к пляшущей в губах Цокоцкого сигарете.