Мифы революции 1917 года - Рудольф Баландин

Любые представители власти являются таковыми до тех пор, пока вся иерархия им подчиненных сверху донизу (властная вертикаль), выполняет их указания, приказы. Когда такая связь обрывается, остается иллюзия власти: приводные ремни работают вхолостую, государственная машина не способна производить необходимую работу.

Вспомним размышления о народе великого русского писателя и патриота Льва Николаевича Толстого:

«Есть две стороны жизни в каждом человеке, — жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.

Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических общечеловеческих целей».

Оставив в стороне мировые масштабы, ограничимся целями государственными, местными, какие характерны для реальных революций, а не теоретических. Когда в массах более или менее совпадают личные цели и общественные, когда суммирующая составляющая усилий людей ориентирована в едином направлении, тогда и проявляется естественный, а не приказной, не навязанный начальством порядок. Это и есть стихийно организованная на основе единства целей анархия.

Существует и другая, прямо противоположная анархия — хаоса, разъединения, деградации, отсутствия порядка. Она может проявляться и при официальном правительстве или монархе, если приказы руководства не исполняются в полной мере. Так было и перед Февральским, и перед Октябрьским переворотами. Осуществились они по причине отсутствия сопротивления противника. Так бывает не потому, что на одной стороне преимущество силы, а потому, что у нее, помимо всего прочего, преимущество правды.

Если уж говорить о реальном штурме, то следует иметь в виду осаду красногвардейцами Московского Кремля. Здесь действительно были выстрелы орудий боевыми зарядами, ожесточенная перестрелка со многими убитыми и ранеными, разрушениями зданий. Однако этот инцидент был лишь незначительным эпизодом на фоне грандиозного социального переворота. Подобные выступления тогда удалось сравнительно быстро пресечь. Значит, в стране установилась организованная анархия, говоря по-русски, народовластие.

Лев Толстой предлагал перейти к познанию истории не с помощью законов арифметики, а с позиций высшей математики. «Для изучения законов истории, — писал он, — мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами… Очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний».

Казалось бы, после торжества народной демократии у советских историков возобладает именно такой подход. Но и тут все покатилось по накатанной колее: стали славить гений Ленина, затем Сталина, а там и вовсе мелких партийных и государственных деятелей. Где тут докопаться до истины!

Февральские и октябрьские события в чем-то главном напоминают Отечественную войну 1812 года, которая тоже велась не по правилам военного искусства, а по воле и разумению народа. Как образно изложил ситуацию Лев Толстой, Наполеон «вместо шпаги противника увидел поднятую над собой дубину», после чего «не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие-то правила для того, чтобы убивать людей)». И тут-то «дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».

Ясное дело, в феврале и октябре 1917 года «дубина народной войны» не гвоздила инородцев и иноверцев, даже и на головы противника не опускалась. Она лишь поднялась, обозначилась, и все уже разрешилось само собой. Ни царю, ни его сановникам и генералам, ни Временному правительству и его немногочисленным приверженцам не захотелось подставлять под нее свои головы. Понять их можно.

Правда, нашему современнику Солженицыну вдруг почудилось, что он-то уж смог бы то ли «извихнуться» из-под этой дубины, то ли выбить ее из рук народа (разве что с помощью щекотки?). Мечтать, как говорится, никому не возбраняется.

Если непредвзято, всерьез и без глупостей ознакомиться со всем комплексом событий 1917 года и ему предшествовавших, приходишь к выводу: не имевшие всей полноты власти царское и Временное правительства, а также лично Николай II и неудавшийся диктатор Керенский поступали более или менее в соответствии со сложившимися обстоятельствами. Они не были столь глупыми и слабыми, как представляется кому-то, воображающему себя великим стратегом.

Организованная анархия, выражающая волю народных масс, — титаническая сила, противостоять которой решаются только самоубийцы или бездумные авантюристы.

Февральская революция, как мы уже говорили, начиналась со стихийных выступлений рабочих в Петрограде. Когда солдаты начали отказываться от стрельбы по демонстрантам, переходя на их сторону, свершился революционный переворот. Сказалось одно существенное обстоятельство: солдатам было опасно возвращаться в свои казармы при прежнем режиме, ибо тогда их ожидали аресты и расстрелы за невыполнение приказов, бунт.

А что произошло через 8 месяцев?

Ознакомимся с фрагментом письма 19 ноября (2 декабря) 1917 года одного из видных социал-демократов, выдающегося мыслителя Александра Богданова его товарищу Анатолию Луначарскому, который предложил ему занять ответственный пост в наркомате просвещения. Богданов отказался прежде всего по причинам материальным. Но пояснил свое отношение к установившейся власти:

«Корень всему — война. Она породила два основных факта: 1) экономический и культурный упадок; 2) гигантское развитие военного коммунизма.

Военный коммунизм, развиваясь от фронта к тылу, временно перестроил общество: многомиллионная коммуна армии, паек солдатских семей, регулирование потребления; применительно к нему нормировка сбыта, производства. Вся система государственного капитализма есть не что иное, как ублюдок капитализма и потребительского военного коммунизма, — чего не понимают нынешние экономисты, не имеющие понятия об организационном анализе. Атмосфера военного коммунизма породила максимализм: ваш, практический, и «Новой Жизни», академический. Который лучше, не знаю. Ваш открыто противонаучен; тот псевдонаучен. Ваш лезет напролом, наступая, как Собакевич, на ноги марксизму, истории, логике, культуре; тот бесплодно мечтает о социал-революции в Европе, которая поможет и нам, — Манилов.

В России максимализм развился больше, чем в Европе, потому что капитализм у нас слабее и влияние военного коммунизма, как организационной формы, соотносительно сильнее. Социалистической рабочей партией была раньше большевистская. Но революция под знаком военщины возложила на нее задачи, глубоко исказившие ее природу. Ей пришлось организовать псевдосоциалистические солдатские массы (крестьянство, оторвавшееся от производства и живущее на содержании государства в казарменных коммунах). Почему именно ей? Кажется, просто потому, что она была партией мира, идеала солдатских масс в данное время. Партия стала рабоче-солдатской. Но что это значит? Существует такой тектологический закон: если система состоит из частей высшей и низшей организованности, то ее отношение к первой среде определяется низшей организованностью. Например, прочность цепи определяется наиболее слабым звеном, скорость эскадры — наиболее тихоходным кораблем и пр. Позиция партии, составленной из разнородных классовых отрядов, определяется ее отсталым крылом. Партия рабоче-солдатская есть объективно просто солдатская. И поразительно, до какой степени преобразовался большевизм в этом смысле. Он усвоил всю логику казармы, все ее методы, всю ее специфическую культуру и ее идеал.

Логика казармы в противоположность логике фабрики характеризуется тем, что она понимает всякую задачу как вопрос ударной силы, а не как вопрос организационного опыта и труда. Разбить буржуазию — вот и социализм. Захватить власть — тогда все можем. Соглашения? это зачем? — делиться добычей? как бы не так; что? иначе нельзя? ну, ладно, поделимся… А, стой! мы опять сильнее! не надо… и т.д.

С соответственной точки зрения решаются все программные и тактические вопросы. Голосование 18-летних: они дети! Жизнь сложна, дайте им подразобраться… вздор! винтовку держать могут; а главное — они за нас; чего толковать. Выборы строевого начальства — агитаторов в стратеги и в организаторы сложнейшего ротного и полкового хозяйства. Сознательный рабочий вряд ли требовал бы выборности инженеров…