СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР - Г.Гасфорд

– Потрахаться б сейчас, – говорю. – А тут даже руки подходящей для этого дела не найдешь.

Скотомудила стонет.

– Здорово пошутил, Джокер. Так тонко, что я не понял.

Бросает две фишки, потом еще три.

– Ставлю на три больше. Банкомет меняет две карты.

Салага отвечает:

– Меняю три. Да не герой я. Просто хочу делать свое дело. Типа, защищать свободу…

– К херам твою свободу, – говорит Скотомудила. Скотомудила начинает собирать M60. Он целует каждую деталь, прежде чем вставить ее на место.

– Промой шестеренки в своей бестолковке, салага. Думаешь, мы тут гуков за свободу херим? Не обманывай себя, бойня тут. Смотри на мир шире, салага – тебе же лучше будет. Вот если мне скажут: "Давай, мы тебе яйца отстрелим, а ты за это проси что хочешь", и попросят назвать только одно слово, я скажу: "порево". Ты лучше пойми – мы тут косоглазых косим. Они херят наших братанов, а мы им – большой кусок отката. А откат – п…ц всему.

– И на кой весь этот базар? – спрашивает Донлон. – Вьетнам может меня убить, но переживать из-за всякой хрени не заставит. Я просто хочу вернуться в Большую лавку в целости-сохранности. Ради собственного блага.

– А что там хорошего? – спрашиваю я. – Что там, что здесь – одна херня. Дом твой там, где твой сержант – верно, Ковбой?

Поворачиваюсь к Скотомудиле.

– Ты с Ковбоя пример бери, салага. Он тебя уму-разуму научит.

– Ага, – говорит Донлон, вытягивая пачку сигарет из-под эластичной ленты на каске. – Ковбой к этой хрени всерьез относится.

Ковбой хмыкает.

– Я просто делаю свое дело, брат, изо дня в день.

Он улыбается:

– Знаешь, чем я в Мире занимался? По вечерам после школы мелочь забирал из парковочных счетчиков. Деньги возил деньги на красном фургоне, у меня еще такая голубая фуражка с серебряной эмблемой была. Я тогда такой весь из себя был. А теперь мне кроме ранчо и пары-другой лошадок ничего не надо…

Скотомудила говорит:

– Ну так вот, есть такие бабы, что воняют страшно, и Вьетнам страшно воняет, а потому – вы… его и выбросить. Вместе со служаками, которые все это придумали.

– Слышу глас твой, – отвечаю. – Вижу, как ты рот открываешь. Но перед служаками все мы прогибаемся…

– Истину глаголешь, – отзывается Алиса, который сидит дальше по тропе. Смачно пришлепывает комара на щеке. – Мы только на словах хороши.

Донлон со злостью смотрит на меня.

– А сам-то ты кто? Махатма Ганди?

Донлон тычет в меня указательным пальцем.

– Ты командир первой огневой группы, Джокер. И в силу этого – заместитель командира отделения. Так что ты из таких же. Тебе нравится быть выше других.

– Чушь какая.

– Нет, Джокер, про тебя – это не чушь. Из всех уродов ты у меня самый любимый.

– Пошел… Ты…

– Не ори, Джокер, – говорит Ковбой. – Тут в кустах чья-нибудь мама может сидеть, а ты так грязно ругаешься. Не выноси сор из избы, о'кей?

– Есть. Так точно, Ковбой, – смотрю на Донлона. – Если мне Ковбой прикажет – я козявки из носа у трупа вытащу и сожру. А вот чтобы гнить живьем в Портсмуте – на это у меня крутости не хватит. И я о том ответственно заявляю. Но сам я не приказываю. Я…

– Чушь собачья, – говорит Донлон. – Дерьмо ты со своим пацификом. Вот нахрена ты его нацепил? Ты сейчас здесь, как и все, и не лучше нас.

– Послушай, – говорю я, стараясь не сорваться. – Ладно, пускай Мудня меня имеет, но половинки ей на радость раздвигать я не собираюсь.

Скотомудила меня обрывает:

– Слабак ты, у тебя и волосья-то на яйцах не выросли.

У меня начинают подрагивать губы.

– О'кей, Мудила, жрал бы ты орешки из моего дерьма. Не я сочинил весь этот фарс, я всего лишь пытаюсь свою роль до конца доиграть. Не повезло вот, приходится на сцене ходить во всем зеленом, но война должна продолжаться. Если бы бог действительно хотел, чтоб я родился морпехом, я и был бы сейчас с зеленой кожей, и висела бы она на мне свободно. Понял?

Никто не говорит ни слова.

– Я всего лишь "собака", капрал я. Я никого не посылаю туда, где его на куски разорвет. Я знаю, что гибнуть здесь – бесполезная трата времени.

Поднимаюсь на ноги и делаю три шага к Скотомудиле.

– Хочешь – будь бравым воином, Мудила. Приказы отдавай, – делаю еще один шаг. – А я не собираюсь!

Никто не говорит ни слова.

Наконец салага тихо произносит: "Ставлю доллар".

Скотомудила глядит на меня, затем начинает бросать фишки на кон, одну за другой.

– Отвечаю… Повышаю… – Считает в уме, считает. – На пять баксов.

Салага прикидывает.

– Отвечаю.

– Господи Исусе! – Скотомудила с силой шлепает картами, так, что они гнутся. – Номер десять! У меня нет ни хрена.

Салага говорит: "Три валета". Помахав картами, сгребает фишки с кона.

– Ну, Мудила, – говорит со смехом Донлон, – как он тебя сделал!

Алиса подхватывает:

– Запугал ты салагу своим блефом, запугал.

Я говорю:

– Повезет в любви, повезет в любви – так оно, Мудила?

Мудила пытается сохранить лицо.

– Да не мог я пасовать! У меня на кону больше четырех баксов было. Я думал – салага спасует. Обычно-то меня боятся…

Донлон снова смеется.

– Кондиционная у тебя программа, салага. Как зовут-то тебя?

– Паркер, – отвечает с улыбкой салага. – Фамилия Паркер. Зовут Генри. Можно Хэнк.

Салага считает фишки.

– Скотомудила, с тебя девять с половиной баксов.

Скотомудила крякает.

Я не сажусь на место, говорю:

– Повезет в любви, повезет в любви – так оно, Мудила?

– Джокер, мать твою, тебя кто спрашивает? С приколами своими – ну служака вылитый.

– Вот как? Ну ладно, вот скоро стану я рядовым гражданским первого класса, а ты будешь сранни-ганни, я тебя пивком угощу, а потом пошлю куда положено.

Я присаживаюсь.

Ковбой ухмыляется:

– Можешь и меня угостить, Джокер. Только подождать придется, пока мне двадцать один год не стукнет.

Кто-то очень громко ржет дальше по тропе. Я говорю:

– Эй, вы там, отставить шум! В этом взводе шуметь только мне положено.

Младший капрал Статтен, командир первой огневой группы, показывает мне средний палец. Затем поворачивается к тому, кто смеялся – худосочному деревенщине Харрису, – и говорит:

– Заткнись нахрен, Харрис.

Скотомудила добавляет:

– Ага, Харрис, слушайся генерала Джокера.

Я говорю:

– Я готов заняться твоим воспитанием, сраная ты обезьяна…

– Ну, так хапни обезьяньего дерьма и подавись, крыса, – Скотомудила сплевывает. – Слабак ты, чтобы…

И тут меня словно подбрасывает на ноги, в руке – К-бар. На губах кипит слюна, и я держу здоровенный нож в паре дюймов от лица Скотомудилы. Я оскаливаюсь, как зверь.

– Ну, давай, сукин сын, сейчас я тебе глаза вырежу…