Сила меча - Дмитрий Тедеев

Сашка всё время шептался о чём‑то с Максимом, и Светлана Васильевна, проводившая урок, наконец не выдержала, сделала им замечание и даже сказала, чтобы Максим пересел к Сорокину. И Максим пересел! К Сорокину! Вместо того, чтобы просто извиниться! И теперь мне, чтобы увидеть Максима, нужно было поворачиваться назад, тогда как раньше могла смотреть на него хоть весь урок подряд.

Сначала я ужасно расстроилась. Но когда первый раз, не удержавшись, обернулась к Максиму, то встретилась с его взглядом. И Максим, как обычно в таких случаях, торопливо и смущённо отвёл глаза, сделал вид, что что‑то небывало интересное увидел в своей тетради. Он всё такой же! Робкий и чистый мальчик, что из того, что он так отчаянно и жестоко лупит эту шпану, которая сама же к нему привязалась! И пересел он из‑за меня! Чтобы ему удобнее было глядеть на меня!

И потом, сколько я ни пыталась себя сдерживать, ещё много раз оборачивалась, чтобы взглянуть на Максима, и на алгебре, и на других уроках (хорошо ещё, что не я одна, многие оборачивались посмотреть на героя дня). И сколько я ни оборачивалась, всё время встречалась со взглядом Максима. И он каждый раз смущался и утыкался в тетрадь. А у меня внутри теплело от нестерпимой нежности, а сердце сжималось от страха за него. Олег Иванович обещал, что всё будет хорошо, я ему верила, но всё равно было очень страшно…

А после уроков была драка… О которой ещё долго потом судачили в школе. Драка, после которой грозный Тайсон тоже попал в больницу.

Но и Максиму очень сильно досталось. С виду – даже гораздо больше, чем Тайсону. У Тайсона ни одного синяка на лице не было, а на лицо Максима страшно было взглянуть. Просто распухшая залитая кровью маска, а не лицо… Я близко не стала к нему подходить. Вряд ли бы ему понравилось, если бы девочка, на которую он так смотрит, увидела его страшно избитым и шатающимся от слабости. Ему, как и любому мужчине хотелось, конечно, всегда выглядеть сильным, особенно в глазах любимой…

Сашка, молодец, ни на шаг не отходил от Максима, поддерживал его, отгонял чересчур любопытных. Когда они с Максимом пошли домой, им прямо возле школы вышли навстречу мама Максима и Олег Иванович.

Бедная тётя Марина! Даже не представляю, что она пережила, увидев сына таким. Я наблюдала за ними издалека, меня никто, кроме Олега Ивановича, не заметил. Олег Иванович поговорил о чём‑то с Сашкой, потом стал успокаивать маму Максима.

А потом к ним притопала директриса… С нашей “классной” и завучихой. Противный голос директрисы был такой пронзительный, что даже я слышала кое‑что. Ох и сволочь директриса! Как она старалась вообще добить маму Максима! Хорошо, что Олег Иванович был рядом…

А когда Максим с мамой, Олег Иванович и Сашка ушли, гадина–директриса накинулась на нашу Светлану Васильевну. Ей просто обязательно надо было хоть кого‑нибудь довести до нервного срыва! Не вышло одного – так другого! Иначе эта жирная хавронья просто лопнула бы от злости! И Светлану Васильевну она всё‑таки довела до слёз! И ушла, немного удовлетворённая. А я подбежала к нашей “классной” и стала пытаться утешать её.

— Светлана Васильевна! Ну не надо! Ну что вы расстраиваетесь из‑за этой… дуры!

Я вообще‑то хотела употребить словцо покрепче, чем “дура”, но Светлана Васильевна ужаснулась и этому слову. Как будто директрису можно умной назвать! Хотя, пожалуй, всё‑таки можно. Сволочь она, гадина, садистка, фашистка, но явно не дура. Это я – дура…

— Любочка! Что ты такое говоришь! Разве можно так про взрослого человека! Лариса Викторовна вовсе не дура…

— Зато – сволочь!

— Люба!! Немедленно прекрати! Ну нельзя же так! Ты вроде утешить меня хочешь, а ещё только хуже делаешь… Господи! Что же это за жизнь такая…

И Светлана Васильевна ещё сильнее заплакала. Я обняла её и тоже заплакала, уговаривая, чтобы она перестала. А она – меня… Так мы стояли в обнимку и ревели. Долго ревели. Но потом я немного успокоилась, стало легче. Светлане Васильевне – вроде тоже.

А потом… А потом она стала меня воспитывать, объяснять, какая директриса замечательная и как она хочет, чтобы всё в школе было хорошо, поэтому она и строгая, поэтому иногда и ошибается.

Я стояла и кивала. Спорить было бесполезно. И зачем только взрослые врут? Даже такие хорошие, как Светлана Васильевна? Даже когда сами же и не надеются, что в это их беспомощное враньё хоть кто‑нибудь поверит.

Враньё, везде враньё. Нельзя подросткам называть взрослых сволочами, даже если те другого названия ну никак не заслуживают. А почему нельзя? Таких невежливых подростков надо обязательно воспитывать, объяснять им, что они не правы. Для чего это надо? Зачем, кому это нужно, чтобы Светлана Васильевна врала мне, а я ей кивала, чтобы не обидеть, то есть тоже врала, что соглашаюсь с ней? Зачем нам врать друг другу, отлично зная друг о друге, что мы врём? Из‑за вежливости? Но почему вежливость обязательно должна быть лицемерной, лживой?

Но вот “воспитательная беседа” была наконец закончена, Светлана Васильевна облегчённо вздохнула (всё‑таки нелегко её было заставлять себя врать) и попрощалась со мной.

А я побрела домой… Вроде бы всё закончилось относительно хорошо, но на душе было почему‑то ужасно паршиво. Всякие мысли нехорошие в голову лезли. Что будет с Максимом? Со Светланой Васильевной? А вдруг Максим меня разлюбит? Раньше‑то наши девчонки его и не замечали, а сейчас он – в центре внимания, не только нашего класса, а и всей школы… Эта противная Лидка явно приставать к нему начнёт, ведь как ни крути, всё из‑за неё началось… Она уже сегодня всем уши прожужжала, что Максим “дерётся за честь дамы”.

На Лидкины слова никто особого внимания не обращал. Какая там “дама”, какая там у неё “честь”! Да и не из‑за неё вовсе Максим дерётся, а просто пристают к нему, вот он и отбивается…. Но как сам‑то Максим к этим Лидкиным словам отнесётся? Ведь он же просто не сможет отмахнуться и послать подальше, даже Лидку не сможет! Вдруг ей удастся закрутить Максиму голову, убедить его, что он её рыцарь, значит должен и дальше защищать её “честь”, быть с ней…

Думать об этом было просто невыносимо, но и не думать я не могла. Хорошо ещё, что дома был Димка, и поэтому всё, естественно, было перевёрнуто кверху дном. И пока я ругалась со своим малым и наводила порядок, хоть немного отвлеклась от тревожных мыслей.

На следующий день в школу не пришли ни Максим, ни Тайсон. Тайсон был в больнице, Максим – дома. Девчонки судачили на переменах обо всём этом и наперебой признавались друг дружке, как они давно любят Максима! Чуть не до ссор иногда доходило, когда выясняли, кто из них раньше в него влюбился и потому имеет на него больше прав. Прямо как в очереди какой‑нибудь, кто раньше занял… Лидка ходила с гордо поднятой головой и презрительно поглядывала на девчоночью “очередь”, иногда делая какое‑нибудь ехидное замечание типа: “Любите‑то вы его все, а дрался он из‑за одной меня…”

Только я одна, дура, молчала… А что бы я могла сказать? То же самое, что и все, что давно люблю Максима?

После четвёртого урока у меня состоялся неприятный разговор с Оксаной. Оксанка, наверное, была единственным человеком, которому я давно уже призналась в своей любви к Максиму. Училась она в 9–м “А”, вместе с Бурым. Некоторые девчонки из 9–го “А” тоже вступили в борьбу “за право обладания” Максимом, но Оксанка в этом не участвовала. Из‑за этого я к ней какую‑то даже благодарность почувствовала, она мне как будто ещё ближе стала.

Поэтому я не стала её перебивать и отмахиваться, когда она трагическим голосом попросила разрешения “дать мне совет”. Ужасно не люблю, когда мне “советы” дают, особенно когда при этом так жалеюще и одновременно требовательно на меня смотрят. Дескать, у тебя ужасно всё плохо, и ты, дура, совершенно с этим не сможешь справиться без моего мудрого совета, попробуй только откажись его выполнить, кровная обида будет на всю жизнь… Поэтому я стараюсь всегда избегать выслушивать советы, но Оксанку я решилась выслушать.

Оксанка только усилила мои тревоги и подозрения.

— Идиотка ты, Любочка…

— А ты – змеючка, Оксаночка! Почему это я идиотка?

— Потому что только полная идиотка может своё счастье прокакать! За твоим Максом все школьные метёлки в очередь встали, а ты ухо об ухо не ударила…

— А что я могу сделать?

— Ты? Ты, Любочка, пожалуй, ничего не можешь. Но если бы ты была не такой идиоткой, то стала бы драться за Макса.

— Драться? В каком смысле? С кем драться?

Оксанка закатила глаза, вздохнула тяжело от моей непроходимой тупости. Но она считала меня, тупицу, своей подругой. Поэтому, набравшись терпения, принялась объяснять.

— Драться, Любаша, надо со всеми! Со всеми, кто на Макса облизывается! А начать надо с Лидки! Эта сучка на всё пойдёт, чтобы Максовой тёлкой стать! Она и в постель его затащит, ей такое не впервой! Очень даже не впервой…