Покидая мир - Дуглас Кеннеди

— Следовательно, если я оставлю имя Майклса в рапорте куратору, то обкраду университет на десять миллионов долларов?

— Ну, я не стал бы рубить сплеча…

— Нет уж, скажите, как есть.

— Хорошо, скажу откровенно, без туфты: так оно и есть.

Я опустила голову. Сесть удобно на узком сиденье никак не удавалось, по-видимому, так было сделано специально, чтобы сидящий ощущал скованность перед боссом, развалившимся в большом кресле за огромным письменным столом. Возможно, именно потому, что я догадалась об этом «инструменте воздействия», а еще потому, что Тед Стивенс был одним из тех елейновкрадчивых типов, которых я ненавижу больше всего, я посмотрела на него в упор и отчеканила:

— Я не стану отзывать рапорт.

Он дернулся, но тут же постарался взять себя в руки:

— Это не мудрое решение, профессор.

— Возможно. — Я была непреклонна. — Но это единственное решение, за которое я не перестану себя уважать.

— Я хочу, чтобы вы как следует подумали о…

Я встала:

— Приятно было познакомиться, сэр.

— Воображаете, что вы умнее всех — интеллектуальная, справедливая и все такое. Еще вы думаете, что вам обеспечена победа, так как история с Лорри Квастофф прикроет вас и спасет от увольнения из университета… Может, так оно и есть… но только ненадолго. И поверьте, я не настолько туп, чтобы увольнять вас сейчас. Но ваш контракт с университетом на четыре года… у нас есть возможность по его завершении предложить вам бессрочный контракт. Но знайте: если из-за вашего упрямства мы лишимся десяти миллионов, обещаю, бессрочного контракта не будет. Я сам за этим прослежу.

— Не сомневаюсь, — бросила я, направляясь к выходу.

— Профессор… Джейн… одумайтесь, ну зачем вы создаете проблемы себе же?

Мне хотелось ответить: «Ненавижу, когда мне хамят и угрожают», чтобы он понял — я имею в виду не только Майклса, но и его самого. Но я сдержалась. Любые объяснения прозвучали бы как попытка оправдаться, а я в тот день решила, что не стану оправдываться, хотя и понимала, во что мне это выльется.

Поэтому, перед тем как покинуть кабинет, я только пожала плечами и вежливо повторила:

— Было очень приятно познакомиться с вами, сэр.

Рапорт по Джозефу Майклсу не был отозван, и парня отстранили от занятий до конца семестра. Спустя два дня, войдя в аудиторию и осмотрев сидящих студентов, я заметила Лорри Квастофф. Она смотрела в сторону, стараясь не встречаться со мною взглядом. Позднее, перед семинаром по американскому натурализму, я приготовилась к демонстрации неприязни со стороны дружков Майклса. Однако, как и остальные студенты, они поспешно расселись по местам, стоило мне появиться в дверях, и вели себя безукоризненно до конца часового занятия. Заслужила ли я их уважение своей позицией? Или то, что я пошла против общего мнения, создало мне репутацию крутой? Трудно сказать, зато вечером того же дня, наведавшись в кабинет профессора Сандерса, я услышала от него, что Стивенс наверняка постарается привести в исполнение угрозу и не продлит со мной контракт.

— Может, в вашей ситуации это не так уж и плохо, Джейн. По крайней мере, теперь точно известно, что вы здесь не навсегда.

— Но вы все равно считаете, что я совершила непоправимую ошибку.

— Вы решили быть принципиальной, не пошли на уступки, и это восхищает меня. Но вы должны ясно понимать, что здесь никто не станет носить вас за это на руках. Всегда и в любой ситуации ищут козла отпущения. И когда университет проиграет в Большой игре, в этой роли окажетесь вы.

Случилось так, что Большая игра пошла по неожиданному для всех сценарию. В субботу я зашла в Интернет в одиннадцать вечера, ожидая услышать о триумфальной победе Массачусетса. Но на бостонском новостном портале в разделе спортивных новостей была размещена короткая заметка о «неожиданном убийственном голе», принесшем университету Новой Англии первую победу в чемпионате НАСС по хоккею: «Гол был забит Питом O’Мара [этот дружок Майклса также посещал мои семинары] на третьей игровой минуте второго периода овер-тайма».

Играя без своего звездного форварда Джозефа Майклса, по непонятным причинам временно отчисленного из университета Новой Англии менее чем за сорок восемь часов до начала Большой игры, команда УНА проигрывала со счетом 1:0, но сумела сравнять счет за девяносто секунд до окончания основного времени игры. И вот, совершенно неожиданно, во втором дополнительном периоде…

Стало быть, благополучные развязки все-таки случаются, и все же, когда в понедельник в университете я наскочила на Теда Стивенса и пожелала ему доброго утра, он лишь сдержанно улыбнулся. Улыбка была весьма выразительной, она словно говорила: «Тебе не жить».

Вечером в понедельник после Большой игры мне позвонил профессор Сандерс и попросил зайти к нему в кабинет.

Когда я вошла, он спросил:

— Скотч будете? — И налил нам, прежде чем сесть за свой письменный стол.

— Что, все так плохо? — спросила я.

— Ничего такого, о чем бы вы еще не знали. Мой вам совет: печатайте поскорее написанную вами книгу, постарайтесь, чтобы у вас было как можно больше публикаций в журналах и научных сборниках. Надеюсь, благодаря этому вам удастся подыскать себе достойное место, соответствующее вашим способностям. Потому что, как только закончится ваш контракт, вам тут же предложат собирать чемоданы.

С этого времени профессор Сандерс начал от меня дистанцироваться. Он не демонстрировал излишней холодности при людях — для этого он был слишком умен — и непременно интересовался моим мнением на заседаниях кафедры. Однако обращался он ко мне исключительно «профессор Говард», тогда как всех остальных сотрудников звал просто по имени. Это не осталось незамеченным на кафедре, и коллеги верно истолковали сие проявление как тонкое указание на то, что я впала в немилость. Или как это звучало в изложении Марти Мелчера:

— Сандерс субтекстуально дает нам понять, что вы — опасная крошка… А теперь валяйте подайте на меня рапорт за употребление слова «крошка».

— С чего бы это мне писать на вас рапорт, профессор? — поинтересовалась я.

— Я думал, вы из этих фанатиков политкорректности или скрытых феминисток… или даже крайних юбер-феминисток.

– Über, с умлаутом? — уточнила я.

— Сандерс предупреждал, что вы молодец. Молодец настолько, что не дали нашему дорогому президенту, Теду Стивенсу, себя запугать.

— Можно мне водки? — спросила я.

Мы сидели в баре, и добродушные подкалывания Мелчера уже заставили меня пожалеть, что я приняла его приглашение выпить по коктейлю после работы, тем более что другая моя коллега, Стефани Пелц, предупреждала меня о том, что с Марти, этим распутником, лучше дела не иметь. (Мелчер в свою очередь предупредил меня, что Стефани — главная сплетница на кафедре. «Но поверьте, не единственная, и за первое место между ними идет настоящее сражение».)

Марти Мелчер. Лет пятьдесят с хвостиком. Плотный, неопрятный, с густой шапкой вьющихся седоватых волос и усами, как у моржа, делавшими его похожим на американскую версию Гюнтера Грасса (с умлаутом). Специалист по американской прозе двадцатого века. («Не эти ваши второсортные подражатели Золя, а настоящие имена: Хемингуэй, Фицджеральд, Фолкнер».) Мужчина, при взгляде на лицо которого напрашивался эпитет «поживший», хотя вернее, пожалуй, было бы назвать его «пережившим». Определенно, Мелчеру довелось пережить многое (по словам Стефани Пелц): три развода, длительная война со спиртным, чуть не разрушивший его карьеру служебный роман со своей начальницей Викторией Мэттингли, который закончился тем, что женщина пережила нервный срыв и во всем призналась мужу. Тот нанял двух бандитов, и они отмутузили Мелчера, когда он возвращался к себе домой в Бруклин.

— Можно мне водки?

— «Грей Гуз»[58] со льдом подойдет? — спросил он.

Я кивнула, и Марти, подозвав официанта, сделал заказ.

— Я все стараюсь вас раскусить, Джейн. Наблюдал за вами издали, представьте. Возлюбленная великого Дэвида Генри… я его в самом деле высоко ценил, даже последнюю сумасшедшую книгу. Отказалась от завидного места в Висконсине, ради которого большинство новичков в академической жизни готовы были бы перегрызть друг другу глотки. Неудачная попытка в финансовой сфере — или там было что-то, о чем мы не знаем, а не просто кусок не по зубам? И затем, не успели попасть сюда, на замену нашей любимой Деборы Холдер (кстати, я-таки однажды пробовал подбить к ней клинья, но получил отпор), — бабах, и вы уже добиваетесь карательных мер для главного хоккейного кретина. И вот что я вам скажу — все это просто здорово, дитя мое. Вы молодец, крепкий орешек. Вы показали, на что способны, да так, что нам, приговоренным к пожизненному заключению в этих стенах, о таком приходится только мечтать.