Красная кокарда - Стенли Уаймэн

Это меня немного встревожило. Но пока они еще не стеснили меня окончательно. Однако, стоило мне остановиться, как и они остановились все разом. Когда я слез с лошади, мне некуда было ступить.

— Это гостиница? — спросил я тех, кто был поближе.

— Да, да, — закричали они в один голос. — Это гостиница.

— Моя лошадь…

— Мы отведем лошадь! Идите себе! Идите!

Они толпились около меня так плотно, что ничего другого мне и не оставалось делать. И, притворившись беззаботным, я двинулся в гостиницу в полной уверенности, что теперь они не последуют уже за мной, и что в гостинице я получу разъяснение их поведения. Но едва я повернулся к ним спиной, как они окружили меня, почти сбив с ног, и невольно втолкнули меня в узкие ворота дома. Я хотел было повернуться и выразить свое неудовольствие. Но мои слова были заглушены громкими криками:

— Господин Фландр! Господин Фландр!

К счастью для меня, этот господин Фландр оказался недалеко. Дверь, к которой меня толкали, отворилась, и на пороге явился сам господин Фландр. Это был огромный, дюжий мужчина с лицом, гармонировавшим с его телосложением. Удивленный нашим вторжением, он сначала с недовольством посмотрел вокруг, а потом спросил довольно сердито:

— Черт побери! Мой это дом, или ваш, бездельники? Кто это еще?

— Капуцин! Капуцин! — раздалось несколько голосов сразу.

— Ого! — воскликнул он прежде, чем я успел что-либо сказать. — Принесите-ка огня!

Две или три женщины с обнаженными руками вышли на шум из кухни, принесли свечи и, подняв их над головами, смотрели на меня с любопытством.

— Ого! — промолвил опять гигант. — Так вы словили капуцина?

— Неужели я похож на капуцина? — сердито закричал я, расталкивая толпящихся. — Так вот как у вас принимают постояльцев! Не сошел ли с ума ваш город?

— Так вы не капуцин? — спросил гигант, озадаченный, как видно, моей смелостью.

— Я уже сказал вам. Разве монахи ездят в ботфортах со шпорами?

— Покажите ваши бумаги, — громко проговорил он. — Ваши бумаги! Знайте, что я здесь не только трактирщик, но и старшина, и держу не только гостиницу, но и тюрьму, — продолжал он, надувая щеки. — Ваши бумаги!

— Предъявлять бумаги здесь, пред вашими товарищами? — презрительно спросил я.

— Это хорошие граждане.

Я боялся, что должность, занимаемая мной в комитете, не произведет того эффекта, на который я рассчитывал. Но выбора у меня не было и, стало быть, всякие опасения были бесполезны. Постояв минуту в нерешительности, я достал свои бумаги и протянул их старшине. Пробежав их, тот вообразил, что я ехал по казенной надобности, и рассыпался в извинениях, объявив толпе, что они ошиблись.

Мне показалось очень странным, что толпа не была смущена такой ошибкой. Напротив, все спешили поздравить меня с освобождением и добродушно хлопали меня по плечу. Некоторые отправились посмотреть, где моя лошадь, и распорядиться насчет меня. Остальные мало-помалу разошлись, оставив меня в полном убеждении, что с таким же добродушием они готовы были повесить на ближайшем фонаре.

Когда подле осталось человека три-четыре, я спросил трактирщика, за кого они меня приняли.

— За переодетого монаха, господин виконт, — отвечал он. — Это преопасный человек. Ехал с двумя дамами, по нашим сведениям, в Ним. Из штаб-квартиры дан приказ задержать его.

— Но я-то ехал один! — возразил я. — Никаких дам со мной не было!

Он пожал плечами:

— Конечно, это так, господин виконт. Но дам мы уже захватили. Они были арестованы сегодня утром в то время, когда пытались проехать через город в закрытой карете. И мы знаем, что он теперь едет один.

— А в чем его обвиняют? — спросил я, вспомнив, что монах-капуцин был и у отца Бенедикта незадолго до его отъезда. Не знаю почему, но сердце у меня забилось сильнее.

— Его обвиняют в государственной измене нации, — важно отвечал трактирщик. — Он был везде — в Моннелье, в Сетте, в Альби, и везде проповедовал войну, суеверие и развращал народ.

— А дамы? — улыбаясь, спросил я. — Они тоже развращали?

— Нет. Но говорят, что, желая вернуться в Ним и зная, что все дороги находятся под наблюдением, он переоделся и присоединился к ним. Это, очевидно, какие-то ханжи.

— Несчастные! — промолвил я, содрогаясь из сострадания к дамам. — Что же вы будете делать с ними?

— Буду ждать приказаний. Ужин для вас уже готов? Извините, что я не буду прислуживать вам сам. Будучи старшиной, я должен заботиться о том, чтобы не уронить себя — понимаете, господин виконт?

Я вежливо отвечал, что вполне понимаю его положение. Ужин был накрыт, как тогда обыкновенно делалось в небольших гостиницах, у меня в комнате. Я предложил ему выпить со мной стаканчик и за едой узнал от него многое о положении края. На южном побережье шло брожение, и священники возбуждали народ, устраивая крестные ходы и произнося проповеди. Особенно он распространялся о волнениях в Ниме, где большинство принадлежало к богомольным католикам.

— Тут непременно вспыхнут беспорядки! Не обойдется без этого, — со значительным видом прибавил он. — Тут дело идет слишком хорошо, и они постараются это остановить.

— А этот монах?

— Один из их эмиссаров.

Я вспомнил об отце Бенедикте и вздохнул.

— Кстати, — сказал вдруг старшина, задумчиво глядя на меня. — Вот любопытная вещь!

— Что такое?

— Вы едете из Кагора?

— Ну?

— И эти дамы ехали тоже из Кагора. По крайней мере, они так заявляют.

— Из Кагора?

— Да. Когда я просматривал ваши бумаги, я забыл об этом.

Я пожал плечами и с неудовольствием заметил:

— Однако, из этого не следует, что я тоже из числа заговорщиков. Пожалуйста, не будем возвращаться к этому. Вы уже видели мои бумаги…

— Позвольте, я не то хотел сказать. Но вы должны знать этих дам!

— В самом деле? — сказал я.

И вдруг моя рука замерла с вилкой в воздухе, и я со страхом устремил взор на хозяина. Невероятная мысль пронеслась молнией в моем мозгу. Две дамы из Кагора!

— А как эти дамы назвали себя? — спросил я.

— Корва.

— Корва? — переспросил я, донеся, наконец, вилку до рта.

— Да, Корва. Она выдает себя за жену купца. Да вот вы сами ее увидите.

— Не помню что-то такой фамилии.

— Вы наверняка их знаете, наверняка знаете, — повторял он с упорством человека, у которого не особенно много мыслей в голове. — Может быть, мы что-нибудь и напутали — никаких бумаг в карете не оказалось. Подозрение возбуждает только одна вещь.

— А именно?

— А именно красная кокарда.

— Красная?

— Да, знак старинных лигистов, как изволите знать.

Он задумчиво потер свою лысую голову и продолжал: